Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

завершения фактической приватизации, стихийно начавшейся в перестройку. В 1994 году он четко видел долгосрочную политическую угрозу в возрождении сакрального культа «государства-империи», который позволяет сохранить полученную в распоряжение собственность в симбиозе с на самом деле слабым государственным аппаратом без соответствующих рыночных ограничений конкуренции и банкротств[624].

С другой стороны, набиравшие силу будущие финансово-промышленные олигархи, которые представляли собой достаточно пестрый состав выдвиженцев из КПСС, комсомола, КГБ, СВР и научно-технической интеллигенции, были тоже объективно заинтересованы в ослаблении линии реформаторов[625]. Новая буржуазия противостояла «красным директорам» в борьбе за контроль над крупнейшими предприятиями и была одним из очевидных бенефициаров либеральных реформ и приватизации. Однако в той мере, в какой реформаторы пытались ввести более прозрачные правила и процедуры приватизации и ограничить старые и новые монополии, будущие олигархи одними из первых стали использовать подконтрольную прессу и телевидение для активной дискредитации несговорчивых министров. Раздача индивидуальных квот и лицензий на экспорт нефти, льготные кредиты в условиях ускоряющейся инфляции и другие сверхприбыльные виды деятельности, а также выборочные решения о приватизации крупнейших предприятий в пользу конкретных групп уже стали нормальной практикой [Гайдар 1996; Явлинский 2003; Авен 2006]. Среди реформаторов фактически произошел скрытый раскол, свидетельствовавший об относительной слабости лидерской позиции лично Гайдара. Часть команды вместе с Чубайсом осталась в правительстве, несмотря на отставку Гайдара и, по всей видимости, против его воли [Гайдар 1996].

Таким образом, главной задачей полемического высказывания было переформулировать дилемму «либералы-приватизаторы против социальных государственников» в дилемму «ответственные либералы-государственники против безответственного номенклатурного госкапитализма». Капитализм западного типа основан на отделении собственности от власти, т. е. на жестком соблюдении прав на частную собственность как основе экономических свобод и конкуренции, что в конечном счете обеспечивает прирост инвестиций и долгосрочный экономический рост, необходимый для попадания из третьего в первый мир развитых экономик. В защите этого разделения и заключается подлинная государственная и патриотическая позиция. В рамках такой перспективы Гайдар достигал и другой цели – он выстраивал апологию наиболее радикального этапа реформ в новой России, который в общественном мнении ассоциировался с приватизацией и обогащением небольшой группы: фактическая приватизация была начата еще в СССР, до реформ 1992 года, и стихийно сложилась как номенклатурная приватизация финансовых потоков госпредприятий (через сети кооперативов, банков и подставных компаний). Она проходила без рыночных рисков убытков и банкротства в случае низкого качества управления в конкурентной среде, но и без гарантий прав собственности для ее бенефициаров – советской партийной и хозяйственной номенклатуры. Обвинения реформаторов в том, что они способствуют превращению сильной России в сырьевую колонию развитых стран, обращаются Гайдаром против псевдогосударственников:

Очевидно, какое государство можно выстроить, руководствуясь в реальности (не на словах, разумеется) государственническим идеалом, – коррумпированно-криминальное, полуколониальное. Общество становится колонией государства, а само грозное государство при таком режиме становится колонией мафии, отечественной и международной, легко проникающей во все поры аппарата. Россия оказывается колонией, сырьевым придатком передовых демократических стран, построенных по принципу открытого общества, колонией отдельных фирм этих стран [Гайдар 1995: 163].

Ключевой вопрос актуальной политической дилеммы, по Гайдару, – легальная и легитимная частная собственность предпринимателей, готовых принять конкуренцию и риск, или номенклатурная рента госкапитализма, в которой имперская риторика является популистским прикрытием интересов номенклатуры. В этой схеме демократические партии должны были преодолеть раскол на либералов и социал-демократов для защиты общественного интереса от складывающегося номенклатурного капитализма – обычного и естественного состояния для стран третьего мира и в целом для современной «азиатской цивилизации».

Называя себя государственником и патриотом, Гайдар предостерегает от культа «государства-империи», который скрывает интерес номенклатуры в сохранении симбиоза власти и собственности, характерного для восточного пути третьего мира [Гайдар 1995: 160–165]. Разумна ли опора на сильный государственный аппарат как на рычаг преобразования для перехода с восточного на западный путь и создания русского «экономического чуда»? Упоминание автором опыта такого перехода успешных азиатских стран могло означать положительный ответ на этот вопрос. Но Гайдар обосновывает отрицательный ответ, используя, в частности, исторические аргументы В. Селюнина [Селюнин 1988], показавшего, что ускоренное укрепление государства в России оказывалось опасным для последующего развития страны. Что же может противостоять неомарксистской железной логике циклов и магниту сильного государства, которое предопределяет ограничение роста и слабость государства в следующей фазе цикла и за которым стоят интересы номенклатуры? Переход к западному социально-экономическому укладу роста, основанному на аккумуляции инноваций и на разделении власти и собственности, по Гайдару, решается за счет ставки на «политическую волю», которая должна быть нацелена на качественное изменение функций государства, где перечень обязанностей государства «четок и локален», а также за счет отказа от имперских амбиций, несовместимых, в силу ограниченности ресурсов, с задачами модернизации экономики и общественной инфраструктуры [Гайдар 1995: 160].

В этой точке два языка «Государства и эволюции» как бы входят в прямое противоречие: детерминизм неомарксистского языка противостоит перестроечному утверждению свободы выбора, у которой, однако, не оказывается заинтересованного субъекта или социального класса. Бюрократия в обоих своих ликах – служителей государства и одновременно бизнесменов – заинтересована в сохранении непрозрачной связки собственности и власти[626].

Язык и декларируемые имперские «идеалы» бюрократии дисквалифицируются Гайдаром как «слова», с которыми нет смысла спорить. Но последующий призыв к выходу из логики детерминизма интересов обеспечивается автором за счет явного обращения к идеалам «граждан великой страны» на языке перестроечной философии истории выбора и альтернативы[627]. Гайдар подчеркивает, что противостояние возрождающемуся иррациональному и имитационному имперскому культу государства и стоящим за ним объективным интересам бюрократии будет трудным, и положительный исход не гарантирован. Однако интересам бюрократии, которую нет смысла переубеждать, Гайдар противопоставляет именно «идеалы» разумных демократов и либералов. В статье «Новый курс?», написанной за несколько месяцев до книги, политик более явно обозначает проблему – опорой его реформ должен был бы быть средний класс, ослабленный и дезориентированный в результате гиперинфляции, которая, в свою очередь, стала результатом действия отраслевых лоббистов и Центробанка [Гайдар 1994]. «Идеалы» не действуют в языке постмарксистского подозрения к идеологии, но на них оказывается возможно опереться, используя историософский язык перестройки:

Обречены ли все попытки либералов, демократов сместить главный вектор истории?.. Конечно, я глубоко убежден, что это не так, иначе незачем было бы и заниматься политикой, пытаться растопить вечный полюс оледенелой государственности, в которую вмерзло живое тело страны! Вместе с тем надо трезво видеть и опасность такого развития событий. И главное, понимать, что реальное развитие событий на самом деле зависит сегодня от наших усилий [Гайдар 1995: 157].

Заключение

В книге «Государство и эволюция» Гайдар предложил оригинальную неомарксистскую схему мировой истории, объясняющую эволюцию России и СССР в терминах нормального для большинства стран «азиатского способа производства», а перестройку – как исторически предопределенное изменение, соответствующее инстинктивно понятным «азиатским» экономическим интересам различных