Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

Леонов сознавал, что своим упрямством нажил себе сразу несколько недоброжелателей на самом верху: тут и Шауро, откровенно испугавшийся леоновского отказа делать доклад, и Косыгин с Кириленко и Сусловым, которые имели свое мнение по поводу леоновского выступления, но через их три сановных головы перешагнули и решили вопрос лично с Брежневым.

Нужно ли это всё было Леониду Максимовичу?

К тому же ему, как всякому человеку, был неизвестен собственный земной срок — и ой как не хотелось тратить последние годы жизни на эти нелепые препирательства, когда и так ясно, что ничего всерьез изменить не получится. Та же, к примеру, лесная проблема могла послужить доказательством бессмысленности увещеваний властей предержащих: сколько сил было положено, а как творился беспредел то здесь, то там, так и творится по сей день.

«Не лучше ли достроить свою “Пирамиду” в оставшиеся на счету дни?» — так мог думать Леонов.

В начале лета 1970 года он сделает жест, который до тех пор себе никто не позволял. Неожиданно он прислал в ЦК КПСС письмо с отказом выдвигаться кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР.

Люди готовы были за депутатство сложить голову и душу по ветру пустить — а тут такое…

Суслов, который ничего не забыл, сказал: «Не хочет — не надо».

Желающих занять депутатские места и так было достаточно.

В октябре 1970 года Леонов войдет в состав Всесоюзного комитета по проведению юбилея Ф.М.Достоевского, но выступать с докладом ему уже не предложат. Ну его, этого взгального старика, не известно, чего от него ждать.

Леонов и Шолохов

Свою литературную работу Леонов и Шолохов начали почти одновременно и некоторое время даже работали в одинаковом темпе.

Первая серьезная публикация Леонова — в 1922 году, Шолохова — в 1924-м.

К 1932 году оба создали по пять томов произведений. Шолохов — «Донские рассказы» (которые, как и ранняя, малая проза Леонова, долго потом не переиздаются), три книги «Тихого Дона» и первый том «Поднятой целины». У Леонова свой том повестей и рассказов, «Барсуки», «Вор», «Соть», «Скутаревский».

Но «Барсуки» вышли на два года раньше первого тома «Тихого Дона», и в леоновском романе есть места, которые убеждают нас в том, что Шолохов тогда прочел его очень внимательно.

Леонов, как и чуть позже Шолохов, делает главным героем не большевика, а мятущегося, сильного, страстного человека, которого то течение подхватывает, то он сам поперек течения идет, без видимого смысла, от одной душевной, неизбывной муки.

Леоновская «молодятина» — жуткое определение солдатни — будто бы откликнулась у Шолохова в «Тихом Доне», когда подвыпивший безымянный старик говорит о едущих на фронт людях: «Милая ты моя… говядинка».

Созвучны любовные коллизии в «Барсуках» и «Тихом Доне». Леонов, а затем Шолохов без прикрас дают взаимоотношения меж мужчиной и женщиной, рожденных и живущих «на земле», в сельских местах, не важно, в деревне или на хуторе. Надо сказать, что до тех пор русская литература куда чаще обращала внимание на любовные трагедии в среде бар или мещанства.

Когда Леонов описывает, как Егор Брыкин бил изменившую ему жену Анну, он дает замечательно точную психологическую ремарку: «…сидела в нем уверенность, что наложением рук на повинную голову как бы прощает он Анну и отпускает ей многие ее грехи. Анна приняла побои молча, лежала так, словно не хотела видеть себя возле суетившегося чуть не до обморока мужа».

В этом леоновском абзаце уже заложен рисунок взаимоотношений Аксиньи и Степана Астахова. И в будто безучастной реакции Анны угадывается будущая, презирающая мужа Аксинья, и в поведении Брыкина, желающего вернуть свою женщину, после собственного зверского к ней отношения, видится Степан.

Описанная Леоновым «барсучья» жизнь людей, ушедших из-под новой власти и не пришедших ни к какой, тоже содержит прообраз будущих мытарств Григория Мелехова, например, его жизни на острове в банде Фомина.

Сравните саму атмосферу. Вот Леонов:

«Опять заступила место тишина, земляная, самая тихая.

— Эха, бычатинки бы, — вздохнул Петья Ад, сидевший с вытянутыми ногами на полу, и коротко зевнул. — Пострелять бы… долгоухого видал даве.

— Из пальца не выстрелишь… — осадил и этого Гарасим, — а патронов я тебе не дам.

Опять потекли минуты скучного, зевотного молчания».

А вот Шолохов:

«Фомин и его соратники каждый по-своему убивали время: хозяйственный Стерлядников, примостив поудобнее хромую ногу, с утра до ночи чинил одежду и обувь, тщательно чистил оружие; Капарин, которому не впрок пошли ночевки на сырой земле, целыми днями лежал на солнце, укрывшись с головой полушубком, глухо покашливая; Фомин и Чумаков без устали играли в самодельные, вырезанные из бумаги карты; Григорий бродил по острову, подолгу просиживал возле воды. Они мало разговаривали между собой — все было давно переговорено — и собирались вместе только во время еды да вечерами, ожидая, когда приедет брат Фомина. Скука одолевала их…»

Характерно, что и у Леонова, и у Шолохова со скуки окопавшиеся «повстанцы» начинают петь. Только у Шолохова от песни на минуту развеселятся и затем снова впадут в скуку, а у Леонова один из героев сразу скажет пытающемуся играть на гармони: «Брось ты… нехорошо у тебя выходит».

Но самое главное, что ни Леонов, ни Шолохов, описав кровавое, беспутное, страшное брожение народа, так и не дают к финалу осознать читателю, кто тут является носителем хоть какой-нибудь правды.

И финал обоих романов тоже созвучен: герои «Барсуков» смотрят на ночной месяц, а Григорий Мелехов на ледяное солнце.

При желании можно говорить о некотором сходстве тематики опубликованной в 1930 году «Соти» и появившегося спустя два года первого тома «Поднятой целины». Или о стилистическом созвучии «Взятия Великошумска» и романа «Они сражались за Родину». Но, как нам кажется, эти сравнения не имеют под собой столь основательной почвы. С середины 1920-х писатели идут слишком разными путями.

Шолохов был пожизненно связан с Донской землею, и это одно из самых очевидных объяснений, почему в конце жизни он замолчал. А потому, что описал все трагедии, случившиеся на той земле, где жил: уход казаков на Первую мировую, затем Гражданскую, коллективизацию, Отечественную. А после Отечественной того Тихого Дона, что взрастил Шолохова, уже не стало. О чем же еще писать?

В этом смысле для Леонова подобных ограничений не было: своих героев он мог поместить почти в любой раствор, в любую среду, в любую природу.

Если в середине 1920-х по литературному статусу и известности Леонов превосходил Шолохова, то в конце 1920-х — самом начале 1930-х в глазах читающей публики, критики и даже власти они сравнялись.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});