Цветы в Пустоте - Александра Сергеева

　　 Что они делают?!

　　 О нет! Браслеты-телепорты! Руины корабля Трокса!..

　　 Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет.

　　 Они же не собираются?..

　　 Флагман через несколько секунд угрожающе повело вбок — в сторону остальных линкоров. Ещё через секунду второй корабль накренился ему навстречу. Неужели у этих людей нет ни малейшего понятия о честном бое?!

　　 Сильвенио закричал вместе со своим сердцем и заколотил по проклятому стеклу, словно надеясь, что оно каким-то невероятным образом не только разобьётся от его усилий, но и перенесёт его туда, в гущу сражения.

　　 — Мартин!!! НЕТ!!! НЕ НАДО!!!

　　 Сколько раз он уже молил об этом в своей жизни? Сколько раз он испытывал эту ненавистную беспомощность? Сколько ещё раз ему нужно будет это пережить?

　　 Первый же взрыв обозначил собой начало Конца.

　　 Это было почти так же страшно, как тогда, в подвале игровой станции Данара, когда ужасающее голубое пламя перекидывалось по цепочке с одного Ищущего на другого. Даже нет — теперь было ещё страшнее, ещё кошмарнее, ещё невыносимее. Точно так же, как и тогда, страшны были не сами столкновения, а эффект домино, из-за которого линкоры вспыхивали один за другим. И точно так же, как и тогда, они сами оказали врагу эту любезность, встав чересчур плотно друг к другу. Только — только тогда в смертельной цепи замкнуло четырнадцать человек, а теперь — несколько сотен, быть может. Тогда это вело к смерти врага, теперь — к его безоговорочной победе.

　　 У Сильвенио дрожали колени и саднили надорванные голосовые связки. Это повторялось из года в год, это было каким-то непрекращающимся ночным кошмаром в духе тех, что показывали ему Близнецы. Временная петля, замкнутая на одной-единственной повторяющейся точке: его бессилие, его дрожащие колени, его крики, его слёзы — и чья-то смерть, на которую он может только смотреть. Джерри, Хенна и её подчинённые, люди с той планеты, где ему пришлось переодеваться рабовладельцем, Ищущие. Теперь Мартин. Всё повторялось по кругу вновь и вновь. Должно быть, он и сам давно уже умер, и теперь пребывал в Чистилище, расплачиваясь этой нескончаемой пыткой за какие-то свои несметные прошлые грехи.

　　 Дьявольски-рыжее пламя расцветало причудливыми гроздьями взрывов, и этот огонь, наверное, видел был из самых дальних уголков этого мира. Мира, которого некому было больше защищать; но Сильвенио не хотел это признавать, он отказывался в это верить. Он сгорал в этом пламени без остатка, он безотчётно молотил по стеклу и всё кричал "нет-нет-нет-нет", он плакал и выл, он разбил себе до крови лоб об стекло, не заметив, он бился в истерике — и умирал с каждой наносекундой вместе со всеми своими товарищами и друзьями, вместе со всеми, кого он когда-либо знал и любил. Он был там, в коридоре корабля Паука, перехваченный за горло чужими пальцами, чёрные дыры вместо глаз напротив, беззвучное "смотри" и неправильное сочетание зелёного с красным; он был там, на Хорвении, связанный острыми лесками по рукам и ногам, громкое "огонь" и безвольно свисающая из горы трупов ладошка последнего ребёнка последних местных аборигенов; он был там, на Данаре, удерживаемый горячими руками варвара, ослепительные голубые вспышки, жёлтый пиджак Атрия Джоза, самоотверженные лица и музыкальные голоса, прощающиеся с ним навсегда; он был там, на городской площади, раненый и слабый, угасающий солнечный взгляд, круглая сквозная рана в животе и храброе "я прожила отличную жизнь"… Он был там — одновременно везде, одновременно сейчас и всегда, он проживал заново каждый момент, каждую чужую смерть.

　　 Ни одного корабля миротворцев не уцелело. Оба истребителя же каким-то чудом успели вернуться на базу. Почему чудеса всегда случаются с теми, кто этого не заслуживает?..

　　 И тут Сильвенио как будто бы выключили. Резко, словно из него разом выкачали всю энергию, он рухнул на колени, прижимаясь к окну рассечённым лбом, и замолчал.

　　 Стало невообразимо тихо. Тишина звенела в ушах, пульсировала в голове вместо мыслей, оковывала льдом вены. И в этой тишине, где-то глубоко-глубоко у него внутри, подняли головы некие жуткие, хищные демоны, разбуженные ещё Близнецами. Эти демоны пока ещё не дали о себе знать, но они уже проснулись: тишина в сознании послужила им лучшим сигналом. Что-то тёмное, что-то ужасное, что-то неправильное шевельнулось в нём — шевельнулось пока молча, но готовое в любой момент подать голос. Сильвенио ещё не чувствовал, ещё не знал, не догадывался ещё даже о существовании этого, как не догадываются порой люди, что живут на спящем вулкане. Всё, что он ощущал в тот момент… он ничего не ощущал.

　　 На него нахлынула чистая, блаженно-тихая Пустота. И это казалось ему на удивление гармоничным. Ведь у мертвецов внутри должно быть пусто, верно?..

　　…Чужие голоса слышались, как через толстую подушку:

　　 — Да ну, блин, это было так скууучно! Самая тупая и самая короткая драка в моей жизни. Кто этих хиппарей драться учил, мм? Испортили мне настроение на целый день своим идиотизмом!

　　 Слова были вроде бы знакомые, но смысл от Сильвенио как-то ускользал. Быть может, это потому, что смысла теперь не было больше ни в чём?

　　 — Кончай ныть уже.

　　 — Ах, любовь моя, у тебя, должно быть, совсем к старости плохая память стала? Я уже говорил, что не надо мне указывать, сладенький, иначе я тебя прирежу. Я и так сейчас не в духе, так что, будь добр, заткнись.

　　 Вместе с голосами приближались шаги: одни — тяжёлые и глухие, другие — быстрые и нервные.

　　 — Эй, ты только посмотри на него! Бессовестно отлынивает от работы и дрыхнет, как ни в чём не бывало! Слушай, я начинаю думать, что Паук избавился от него сам, раз он такой бесполезный. В постели — хныкающее бревно, убираться и готовить не умеет, бегает медленно. Он мне надоел. Пожалуй, я его всё-таки убью.

　　 Оказалось, что Сильвенио успел задремать прямо там, на холодном мраморном полу возле окна в торжественном зале, подтянув колени к груди. Он открыл глаза и, приняв сидячее положение, молча посмотрел на Стрелка без всякого выражения. Почему-то последнего это взбесило ещё больше, и он со злостью ударил его ногой в лицо. Сильвенио упал обратно на пол, не пытаясь как-то прикрыться от последовавших за этим ударов. Просто лежал и смотрел, ничего не говоря. Пустота внутри него оставалась равнодушной.

　　 — И это отродье ещё смеет на меня глазеть! — горячился Стрелок всё больше, выпуская пар после слишком быстро окончившегося сражения. — Бесит меня уже этот щенячий взгляд! Смотрит вечно так, как будто великомученик, блядь, святоша чёртов! Бесит, бесит, бесит!!! Если ты, мразь, думаешь, что можешь меня своими щенячьими глазками пронять — то очень ошибаешься, вот что я скажу! Я убью тебя, ты понял?! Ну, давай, начинай трястись и умолять, как в прошлый раз, ты же ни на что больше не способен!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});