Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе - Светозар Чернов

– Я хочу сказать, – в голосе Левисона появилась обида, – что когда я в ночь двойного убийства возвращался домой по Коммершл-стрит, то встретил человека, похожего на того русского, что работает мозольным мастером в цирюльне на Вулворт-роуд, куда я однажды заходил предложить свои товары. Он набросился на меня с бритвой, и я даже лишился товару, уронив чемоданчик прямо на улице.

– Мы проверим это, – сказал Абберлайн, – а вы все можете быть свободны. Кстати, Пинхорн, сегодня утром я допрашивал нашего друга Пакера.

– Кто на этот раз?

– Американский кузен того человека, что покупал у него кроликов. Там рядом крутился журналист из «Иллюстрированных полицейских новостей», так я ему сказал, что это чрезвычайно важные сведения.

И оба захохотали, немало изумив проституток и инспектора Салливана, никогда не видавших смеющегося Пинхорна.

43.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО РАЧКОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

2/14 ноября 1888 года

Рю де Гренель, 79

Париж

Вы напрасно волнуетесь и бьете тревогу. Деньги будут высланы недели через полторы, как только они придут сюда в Париж из Петербурга. Пока ради экономии советую жить вам вместе на одной квартире, скажем, у вас, г-н Фаберовский. Будьте осторожны, следите, чтобы раньше времени полиция ничего не пронюхала.

Ну, будьте все здоровы и не отчаивайтесь, все устроится к лучшему.

Да хранит вас Господь.

Ваш Петр Рачковский

Глава 91

15 ноября, в четверг

Устало шаркая прохудившимися колошами по мостовой, Артемий Иванович обогнал торговца углем, надрывавшегося посреди пустой Эбби-роуд: «А вот кому угля! Кому угля? Три шиллинга шесть пенсов мешок!» Погода была пасмурная, теплая и удивительно тихая для середины ноября. Торговец поймал взгляд Владимирова и бросился к нему, но Артемия Ивановича не интересовал его товар, гораздо более привлекательным казалась ему груда фруктов и овощей на тележке зеленщика, стоявшего почти у самой калитки Фаберовского. Артемий Иванович даже прошел мимо калитки, чтобы незаметно отщипнуть листик салата, и лишь потом вошел к поляку в сад.

На крыльце он потоптался, потрогал кольцо дверного молотка, не решаясь стукнуть, так как очень не хотел, чтобы Фаберовский открывал ему. Лучше всего, по мнению Артемия Ивановича, было бы, если б поляка вовсе не было дома, а была только одна Розмари.

Артемий Иванович ничего не ел с того семейного обеда позавчера вечером, если не считать двух дюжин дарьиных пирожков с капустой и яйцом, и ужасно хотел есть. Он толкнул дверь и оказалось, что она не заперта.

Войдя, Владимиров тихо снял калоши и поставил их в уголок, повесил котелок и пристроил рядом с тростью Фаберовского свой зонтик. Потом он присел на картонку из-под воротничков, стоявшую в коридоре, и стал, пожевывая салатный листик, терпеливо дожидаться, когда же хозяева обратят на него внимание.

Откуда-то из глубины гостиной раздался голос Фаберовского:

– Рози, взгляни, кто там пришел. Если это пан Артемий, дай ему сухую корочку и стакан воды, а потом выпроводи вон.

Хотя Артемий Иванович понял, что Фаберовский видел его в окно и, скорее всего, шутит, в животе у него забурлило от таких страшных слов и он пустил слезу.

– Это мистер Гурин, – сказала девушка, выглянув в коридор.

– Что он там делает?

– Сидит у двери и плачет.

– Невыносимо для человека моего положения жить в такой нищете! – выкрикнул готовый разрыдаться Артемий Иванович. – Не могу же я питаться гороховыми пудингами в бумажных кульках по пенни за штуку!

– А как же ирландцы питались ими? – спросил из гостиной поляк.

– Они привычные, – сказал Владимиров. – Они, окромя картошки и гороху, и не едали ничего больше. А у меня брюшко нежное и требует деликатного отношения.

Коробка под весом Артемия Ивановича стала оседать и на пол тонкой струей посыпалась кайенская смесь.

– Посмотрите, в каком я запущенном состоянии, – пробормотал Артемий Иванович, испуганно вскакивая. – Мне нужно новое пальто, потому что скоро будет совсем холодно, и ботинки, потому что эти совсем развалились…

От смеси в носу защекотало и он всхлипнул, а из глаз градом покатились слезы.

– Вон Васильеву вы пальтецо справили, а Дарья картузик купила. Почему Дарья об Уроде заботится, а вы обо мне нет? Вы гонорар за нашу книжку уже получили?

В коридор выглянул поляк и переспросил недоуменно:

– Встаньте и оденьте свои калоши! – рявкнул поляк. – Вот пану его котелок и зонтик. Убирайтесь отсюда и больше не появляйтесь, я не хочу больше иметь с паном Артемием никакого дела!

Фаберовский ногой распахнул дверь и вытолкал Артемия Ивановича взашей, едва не сбросив со ступенек крыльца вместе с ним ошарашенного почтальона, принесшего телеграмму на имя поляка.

Подобрав с земли зонтик, Владимиров медленно поплелся к калитке, ожидая, что поляк все-таки передумает и окликнет его. И он этого дождался.

– Постойте, пан!

Артемий Иванович с надеждой обернулся и отступил с дорожки в сторону, пропуская почтальона.

– Это депеша от Монро, – сообщил поляк, потрясая в воздухе телеграфным бланком. – Он сообщает, что завтра в Центральном уголовном суде на Олд-Бейли состоится суд над нашим старым ирландцем, за которого завтра же надо внести залог в триста фунтов. Так что возвращайтесь в дом и составьте от своего имени две срочные телеграммы, одну Рачковскому и другую Монро, что у нас нет на этот залог денег.

* * *

Пришедший на конспиративную квартиру на бульваре Араго по срочному вызову Рачковского Ландезен зажал предложенную ему Петром Ивановичем сигару между пальцами загипсованной руки и отрезал у нее кончик.

– Вот результат твоей нерасторопности, Ландезен, – кивнул Рачковский на паническую телеграмму Владимирова, вздрагивавшую от проникавшего во все щели холодного ветра. – Наверняка, узнай ты у Гурина все подробно, это можно было предугадать заранее.

Петр Иванович прошелся по комнате, поеживаясь от холода, и перевернул телеграмму. «Чем же щели-то затыкать? Может, у няньки панталонов попросить? Нет, нельзя. А вот попрошу-ка я у нее пеленок!» От пришедшей в голову счастливой идеи лицо Рачковского озарилось энергией, и Ландезен понял, что начальство что-то задумало.

– И что же вы решили, Петр Иванович? – спросил он, засовывая сигару в рот. – Отправите им деньги для завтрашнего залога?

– Во-первых, деньги не успеют прийти, а во-вторых, у меня и денег-то таких нет. Кроме того, если я отправлю их Владимирову, ирландец так и останется в тюрьме, а Фаберовскому отправлять деньги после того, как он начал интриговать против меня с Селиверстовым, и вовсе глупо.

– Простите мне, Петр Иванович, если я перебью вас, – Ландезен перекатил сигару из одного уголка рта в другой, – но скажите мне, не мог ли я раньше слышать имя Леливы де Спальского, какой упомянут во вчерашней депеше Леграна?

– Был такой зарубежный агент у Третьего Отделения, – пояснил Рачковский, – выполнял от случая к случаю разные поручения. Он был нанят в Англии через сыщика из Скотланд-Ярда инспектора Друсковича генералом Селиверстовым, который после смерти Мезенцева[22] несколько месяцев возглавлял Третье Отделение. Был взят для доставления сведений о швейцарских злоумышленниках – русско-польской группе, замышлявшей убийство императора и угрожавшей убить самого Селиверстова. Но кто бы мог подумать, что тот Лелива де Спальский и Фаберовский – одно и то же лицо!

– И что же нам с ними делать?

– Что хотели, то и делать. Доведем дело до конца. Черт с ними, с ирландцами. В конце концов они нужны Монро; когда все будет готово, мы сообщим ему об этом и пускай он находит, каких ему нужно.

– Вы еще не отказались от мысли использовать динамит? – спросил Ландезен.

– Наоборот, я еще больше утвердился в ней.

– Я так понимаю вас, мосье, я так понимаю, – Ландезен губами установил свою сигару почти вертикально вверх, так что она коснулась кончика его длинного носа. – Кстати, мосье Легран писал мне, как родному брату на поминки, что нашел место для динамита в доме Фаберовского.

– Я договорился, что мне достанут динамит с горных заводов в Бельгии. Кстати, ты «Индепенданс Бельж», случаем, не читаешь?

– В ней не публикуют объявлений о дамах, ищущих мужчин для знакомства. А разве что?

– Новикова откопала там через Тихомирова заметку о каком-то Николае Васильеве, которого в Брюсселе все теперь считают Потрошителем. Говорят, что он мой земляк. Уж не проделки ли это поляка?

– Ой вряд ли то, мосье Рачковский, – сморщился Ландезен. – Мне говорил за него Легран, что он даже с бабой ничего сделать не может.

– Надеюсь, что Продеус не повредил тебе ничего, кроме руки? – с легким раздражением спросил Рачковский.

– Бог мой, женщины не жалуются!

– Я имел в виду голову.