Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе - Светозар Чернов

Все вежливо приняли этот тост. Выпив, Артемий Иванович спросил у Фаберовского через весь стол:

– За кого был этот тост?

– За вас, – ответил поляк.

– Как же так, – расстроился Владимиров. – А за государя не пили? Ну, если за меня, то тогда выпьем за доктора Смита. Ася, ты выпьешь за своего мужа со мной на брудершафт?

– Мистер Гурин, ведите себя прилично, – отвергла его притязания Эстер, и Пенелопа поддержала ее:

– В конце концов, если Стивен вас пригласил, это не значит, что вы можете позволять себе что угодно!

«Вот и прошел тот момент, когда я мог смотреть на страдания женатых людей со стороны», – вздохнул про себя поляк.

– Асенька, у тебя уже пустая рюмка, – суетился вокруг своей соседки Артемий Иванович. – Посмотри, как неодобрительно смотрит на меня из-за этого твой муж. Я плохо за тобой ухаживаю. Ну-ка, улыбнись доктору. Послушай, я просто не успеваю тебе наливать. Подожди, дай я тоже выпью.

– Стивен, тебе не кажется, что ты пьешь слишком много вина? – спросила Пенелопа, когда Фаберовский тоже налил себе очередную рюмку.

– Вот, Степан, видишь как тебе хорошо, жена о тебе заботится, – повернулся к поляку Артемий Иванович. – А я, после того как мы с ней в кабаке нализались и в Серпентайн лазали, до сих пор выздороветь не могу.

В подтверждение он громко и с душой высморкался в платок. Не поворачивая головы, Фаберовский сказал Пенелопе:

– На твоем месте, Пенни, я следил бы не за мной, а за твоей мачехой, которая на пару с Гуриным опорожнила уже две бутылки кларета.

Часы на стене пробили девять и из маленькой дверцы выпала сонная кукушка, что-то невнятно пробормотав, затем с усилием вставилась обратно.

– А, кукушка! – обрадовался Артемий Иванович и взглянул на доктора Смита. – Кокю, кокю! Это она вам! Проверьте часы.

Доктор Смит скрипнул на всю гостиную зубами и скомкал салфетку. Артемий Иванович подмигнул ему, а Фаберовский толкнул Владимирова под столом ногой.

– Пан Артемий, по-английски кукушка обозначает рогоносца так же, как и по-французски. Не перегибайте палку – обед должен закончиться благопристойно.

– Омерзительная сегодня погода, – с остервенением проговорил Смит, чтобы объяснить свой зубовный скрежет.

– Да, действительно, – согласился Артемий Иванович, гадко улыбаясь доктору и подкладывая его жене жареных уклеек.

– А ты знаешь, Степан, – на всю гостиную спросил он, – что страус-самец высиживает собственные яйцы, пока его жена занимается своими делами?

Хотя Владимиров и говорил по-русски, доктор Смит понял слово «страус» и заметил красноречивый взгляд Артемия Ивановича, направленный на страусиное яйцо на каминной полке. Чтобы сдержать себя, он окунул голову в тарелку, словно стервятник во внутренности падшей лошади.

– Стивен, ты не мог бы угомонить своего друга? – попросила Пенелопа.

«Почему у нее такая длинная шея? – вдруг неприязненно подумал поляк. – Совсем как у ее отца…»

Эта мысль доконала Фаберовского и он осознал, что если сейчас же не переключит свое внимание с будущей жены на другую, более приятную и отвлеченную тему, даже веревка покажется ему более милой, чем предстоящий брак.

– Такая мрачная погода навевает мысли об ужасах, которые творятся за стенами наших уютных домов, – сказал он.

– Что же происходит за стенами наших домов? – спросил доктор, с трудом раздвигая сжатые от злобы челюсти при виде Владимирова, ухаживающего за Эстер.

– Вы прекрасно ведаете, о чем я говорю, доктор Смит. Тот ужасный убийца, Джек Потрошитель! Вам должно быть ведомо, что сегодня в одной газете со ссылкой на какой-то люцернский журнал написали, будто бы Потрошитель, возможно, русский.

Доктор Смит насторожился.

– Так-так, не удивляйтесь, – Фаберовский встал и взял с каминной полки «Вестерн Мейл». – Вот, почитайте. Кстати, вы слыхали, что наградной фонд за поимку убийцы достиг 1200 фунтов? А баронесса Куттс пообещала пожизненную пенсию фунт в неделю тому, кто откроет убийцу. Весь Ист-Энд теперь по ночам заполнен людьми, рыскающими в поисках Потрошителя. Быть может, нам с вами схватить его? Мыслю, эта сумма сравнима с вашими гонорарами.

– Но здесь говорится о каком-то Николаи Уоссили! – воскликнул Смит, заглянув в газету.

– Николай Васильев, религиозный фанатик.

– Но ведь это не тот человек, который…

– Нет, не тот, – отрезал Фаберовский, отбирая газету у доктора. – Того человека не существует.

Голос поляка прозвучал угрожающе и все за столом умолкли.

– Ты когда-нибудь слыхала, Пенни, что у железнодорожных билетов был изобретатель? – спросил Фаберовский, чтобы разрядить обстановку. – Между тем на днях в Лондоне умер Роберт Севилл, который претендовал на эту сомнительную честь…

– Давайте я сыграю что-нибудь на пианине! – предложил заскучавший Артемий Иванович.

– Нет! – закричал поляк страшным голосом.

– Ася, лапочка, может, ты сыграешь тогда нам что-нибудь? – сладким голосом попросил Владимров. – Я так люблю увертюру Россини к «Вильгельму Теллю»! Как она там? "Пердым-пердым-пердым-пум-пум, пердым-пердым-пердым-пум-пум!".

Танцующим шагом Эстер подошла к пианино и села на вращающийся стул, открыв крышку. Пальцы ее ловко пробежали по клавишам. Артемий Иванович сорвался с места и, подхватив свой стул, пристроился рядом.

– Ты знаешь «Чижика-пыжика»? – спросил он, начисто забыв про увертюру. – Чижик-пыжик, где ты был…

Эстер ничего не знала про пыжиков, но общество Артемия Ивановича было ей приятно.

– Тогда сыграем «Собачий вальс» в четыре руки! – и Артемий Иванович зашлепал пальцами по клавишам.

Фаберовский скривился и отошел к камину. Но доктор Смит ловил каждое движение Владимирова. Он заметил, что Артемий Иванович играет только одной рукой, а вторую руку не было видно – она исчезала куда-то за спину Эстер.

Наконец, сидевшие за пианино договорились и заиграли что-то бравурное, похожее на помесь тирольских песен с мазуркой и бранденбургским маршем.

Доктор Смит обоими руками скогтил скатерть, так что Рози едва успела схватить ее за противоположную сторону и тем спасти посуду от гибели. Чтобы сдержаться, доктор Смит отвел взгляд от своей жены и перевел его на пламя камина, но обычно успокаивавший его огонь не произвел на этот раз своего целительного действия. У камина стоял Фаберовский, горбатый, всклокоченный, похожий на вылезшего только что из ада Люцифера, и с сатанинской усмешкой поглаживал по гипсовой макушке бюст Эскулапа, в котором только сейчас по отбитому уху доктор узнал принадлежавший ему бюст, нахально украденный из кабинета доктора проклятым изобретателем хвостатой моды.

– Все! – крикнул доктор Смит, терпение которого лопнуло. – Эстер! Пенелопа! Нам пора идти! Уже поздно, мы и так засиделись!

И, подойдя к пианино, он с грохотом закрыл крышку, едва не отбив Артемию Ивановичу пальцы. Дамы в растерянности начали прощаться. Расцеловавшись с Розмари и Фаберовским, они вышли в коридор, понукаемые доктором Смитом, следом за которым шел Артемий Иванович, дыша ему в лысый затылок. Прежде чем выпустить гостей из дома, Владимиров утомительно долго прикладывался к ручке Эстер, обслюнявив всю перчатку, затем попытался поцеловать руку доктору Смиту, но поляк оттащил Артемия Ивановича за фалду. Наконец, гости ушли, причем доктор Смит счел ниже своего достоинства с кем либо прощаться, и Фаберовский с облегчением вздохнул.

Вернувшись в гостиную и встав перед портретом отца, он заложил руки в карманы брюк и сказал сам себе, раздувая от гнева ноздри:

– Ты слышал, отец? Старый турок! И вместо тебя они хотят повесить семейный портрет! Они заведут тут плюшевые скатерти с пампушками, розовые занавески на окнах, аспидистры в горшках! А я должен буду каждый день смотреть на это и молчать!

– Послушай, Степан, – оборвал его монолог Артемий Иванович. – Куда они все подевались? Я ничего не понял. Только что они все были тут. Кого же я целовал?

– У нас получился сегодня неплохой дуэт, пан Артемий, – сказал Фаберовский.

– По-моему, ваша невеста и ее отец обиделись, – сказала Розмари.

– Это уже на всю жизнь, – ответил поляк. – Но раз уж они ушли, пан Артемий, давайте вернемся к делам прозаическим. Пойдемте ко мне в кабинет. Помните газету, которую мне прислали сегодня с посыльным и текст которой до сих пор виден на щеке пана?

– Она была такая жесткая, – сказал Артемий Иванович, с кряхтением взбираясь вслед за поляком по винтовой лестнице.

– Это был вчерашний номер «Дейли Телеграф».

В кабинете Фаберовский подошел к столу и взял с него мятую газету.

– Вот сообщение о двух мужчинах, стоявших у Апельсинового рынка на Сент-Джеймс-плейс в ночь убийства Эддоуз и видевших покойную, разговаривавшую с возможным убийцей. Оба свидетеля не были вызваны на дознание, для того что полиция Сити не смогла выследить их…

– Но ведь этими двумя свидетелями были мы с Даффи! – возмутился Артемий Иванович. – Кроме него, никто больше не мог знать об этом!