Слово о полку Игореве - Александр Зимин

В. Д. Кузьмина полагает, что в данном случае могла идти речь о записях былин.[Кузьмина В. Д. [Рец. на сб. «Слово о полку Игореве»]//И ОЛЯ. 1950. Т. 9, вып. 6. С. 301.] Но с этим согласиться трудно. Былины не только не связаны с именем Ярослава, но в конце XVIII в. находка их не рассматривалась как открытие «сокровища». К тому же в самом сообщении Плавильщикова говорится о собирателях редкостей в связи с возможным изданием Правды Ярослава. А так как к числу этих собирателей принадлежал А. И. Мусин-Пушкин, издавший в том же 1792 г. «Правду Русскую, или Законы… Ярослава», то в данном случае, скорее всего, речь шла о слухах по поводу Слова, проникших в общество.[После разысканий В. П. Козлова стало очевидным, что сборник со Словом о полку Игореве находился в библиотеке А. И. Мусина-Пушкина уже в 1788–1790 гг. См.: Козлов В. Я. Кружок А. И. Мусина-Пушкина… С. 141–150.]

Еще одно доказательство того, что Слово о полку Игореве находилось в распоряжении А. И. Мусина-Пушкина до 1795 г., предложил В. Кипарский. Он обратил внимание на то, что в шестом томе «Словаря Академии Российской» находится объяснение слова «тисовый» (встречающегося в Слове) как «из тиса сделанный» с единственным примером «тисовая кровать».[ «Тисовый, — вая, — вое, прил. из тиса сделанный. Тисовая кровать» (Словарь Академии Российской. СПб., 1794. 4. 6. С. 128). Ср.: Kiparsky V. Le «’Lit d’if» et le manuscrit du Slovo d’Igor//For Roman Jakobson. The Hague, 1956. P. 254–259.] Здесь же разъясняется, что тис растет «в Таврической области по горам каменистым». Том этот был изготовлен уже весною 1794 г., а в подготовке его принимал участие А. И. Мусин-Пушкин, который «сообщал изъяснения на некоторые слова древние».[Словарь Академии Российской. 4. 6. C. И; ср.: Сухомлинов М. И. История Российской Академии. СПб., 1887. Вып. 8. С. 66.] Поскольку именно в Слове о полку Игореве упоминалась «тисовая», т. е. сделанная из тиса, встречающегося только на юге Руси, постольку, скорее всего, именно под влиянием этого памятника появилась такая расшифровка значения этого слова в Словаре.[О тисовой кровати см. также: Шарлемань Н. В. Из комментариев к «Слову о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1954. Т. 10. С. 225–227; Сапунов Б. В. «Тисовая кровать Святослава» // ТОДРЛ. М.; Л., 1961. Т. 17. С. 323–326.]

В 90-е гг. XVIII в. Екатерина II частенько обращалась за справками по историческим вопросам к своему «лейб-историку». До нас дошло 10 писем и записок Екатерины к Мусину-Пушкину (первое письмо датировано 23 декабря 1793 г.).[ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 6074.] В них императрица проявляет живой интерес ко многим событиям истории Древней Руси и, в частности, просит сообщить ей, где были похоронены Ослябя и Пересвет, сообщает свое наблюдение о том, что «галицкие князья имели границу по Серету и по Дунаю».[Очевидно, А. И. Мусиным-Пушкиным составлена справка о Данииле Галицком, приложенная к письмам Екатерины II.] Разговоры о древней Песни, найденной А. И. Мусиным-Пушкиным, достигли Екатерины II. Возможно, что это и явилось одной из причин, побудивших императрицу осмотреть уникальную коллекцию рукописей синодального обер-прокурора, о чем он сам глухо сообщает в автобиографии. Вынужденный обстоятельствами, он передает около 1795 г. писцу список XVIII в. со Слова для составления копии для императрицы.[Копия перевода сделана до смерти Екатерины II в 1796 г. на бумаге с водяными знаками «Pro patria» с контрамарками «I. Kool» и «D&C Blauw» (Дмитриев. История первого издания. С. 136). По данным С. А. Клепикова, любезно сообщенным мне, первая филигрань встречается на документах 1784–1797 и 1787 гг., вторая датирована 1788–1798 гг.] Ведь последняя поручила ему «обо всем, что до российской истории касается, делать выписки».[{Калайдович К Ф.}. Записки для биографии… С. 82.]

В настоящее время трудно сказать, читала ли Екатерина II сделанный для нее список Слова. Как известно, этот список вплетен в сборник, содержащий бумаги императрицы и сделанные для нее копии древнерусских исторических сочинений. П. Пекарский считал, что список Екатерина II читала на том основании, что она написала на л. 269 требование представить ей «реестры Рюрикова рода князей поименно». Требовать следовало «из Чернигова, Переяславля, Нов-городка-Северского», а также из Новгорода, Ростова, Суздаля и других городов. Заметку Екатерины II «урман по турецки значит лес» (л. 171) П. Пекарский сопоставляет со словом «Урим» из копии Игоревой песни.[Пекарский П. «Слово о полку Игореве» по списку, найденному между бумагами императрицы Екатерины II//Записки имп. Академии наук. СПб., 1864. Т. 5, приложение № 2. С. 6–7.] Вопрос о знакомстве Екатерины II с Игоревой песнью не может пока считаться решенным, ибо отсутствуют еще тщательные исследования всего екатерининского сборника (не вполне ясны время его составления, соотношение вплетенных в него частей и заметок императрицы, принадлежность почерка Екатерининской копии Песни и т. п.).[См. также: Моисеева Г. Н. «Слово о полку Игореве» и Екатерина II. С. 3—30.] Но вот Д. Н. Альшиц решительно заявляет, что «чтение „Слова“ с новой силой возбудило в царице интерес к древнейшим временам истории Руси» и что характер непосредственной реакции Екатерины II на Слово «является решительным приговором рассуждениям так называемых скептиков о подделке Слова в конце XVIII в.», так как Екатерине II не пришло в голову оценивать и использовать список Слова с позиции внешнеполитических притязаний России.[Альшиц Д. Н. Историческая коллекция Эрмитажного собрания рукописей. М., 1968. С. 12–13.] Здесь догадка наслаивается на догадку. То, что Екатерина II читала копию Песни, не доказано. А цели, которые она ставила бы, читая ее, в сборнике вовсе не обязательно должны были бы найти отражение.

Обратим внимание на интересные отличия начала копии перевода, сделанного Мусиным-Пушкиным для Екатерины II, от его другого перевода, сохранившегося в трех списках.

Екатерининская копия начинается с краткого изложения содержания Слова, причем последнее лишь уподобляется героической поэме, но отнюдь не отождествляется с нею («В сем Слове наподобие ироической поемы описывается…»). Зато здесь еще совершенно отсутствует уведомление о том, что «сия поэма писана в исходе XII века», которое предваряет другой перевод графа. Таким образом, из предисловия к переводу в Екатерининской копии еще совершенно неясно, когда же было написано Слово — в древности или в новое время.

Показательны и различия первых фраз обоих переводов.[Дмитриев. История первого издания. С. 318, 337.]

Перевод в Екатерининской копии: Коль прилично нам, братцы, представить древним слогом жалостную повесть о сражении Игоря Святославича? Мы составим оную из самых деяний тогдашняго времени, не употребляя вымыслов Бояновых… Мы помним, что в древности, когда хотели какое сражение описать, то изображали оное…

Другой перевод XVIII в.: Коль мило будет нам, братцы, начать древним слогом жалобную повесть о сражении Игоря, Игоря Святославича. Начнем же оную по течению деяний того времяни, а не по вымыслу Боянову… Мы помним, что в старыя времена по-ведающие о сражениях изображали оное…

Как видим, перевод в Екатерининской копии сформулирован так, что у читателя создавалось совершенно неясное впечатление о том, когда же написано было Слово. С одной стороны, автор вроде только «представляет» древним слогом происшедшие когда-то события. Он лишь «составляет» эту «жалостную повесть» на основании «самых деяний» (событий) «тогдашнего времени». С другой стороны, он пишет о «нынешнем» Игоре в соответствии с текстом Слова. В более позднем варианте перевода эта двусмысленность исчезает. Автор как бы все более «одревняется». Он уже не «представляет» древним слогом повесть, а начинает ее. Он не «составляет» ее из деяний «тогдашнего времени», а начинает ее «по течению деяний того времени». Следовательно, создается впечатление, что А. И. Мусин-Пушкин, вынужденный дать копию перевода Екатерине II, да еще при живом Иоиле, на всякий случай оставлял мосты несожженными (с императрицей шутки были плохи!): он нигде прямо не говорил о древности Песни об Игореве походе, представляя дело так, что ее вполне можно было принять и за сочинение XVIII в. Только уже в более позднем варианте перевода граф прямо стал говорить о Песни как о поэме «исхода XII века».

Для характеристики представлений А. И. Мусина-Пушкина о русской истории очень интересна его записка «О летописях и хронологии российской», написанная им около 1797 г. Поводом к ее составлению было решение правительства (того же года) о возврате в монастыри и другие хранилища древних памятников, присланных в Синод по указу Екатерины II 1791 г. В записке на высочайшее имя А. И. Мусин-Пушкин писал, что «время… войны, крамолы изгладили большую часть памятников, сооруженных родом человеческим». В этой связи граф подчеркивал значение надписи на Тмутараканском камне, благодаря которой было открыто местоположение «потерянного княжения в истории нашей». С аристократическим высокомерием к русскому народу и его многовековой истории сиятельный вельможа писал, что русская история не что иное, как «пустое летоисчисление», что «нет в ней общей черты, которая посредством описания нравов и обычаев разных времен показывает ближнее родство рода человеческого». Заметим, что и на этот раз (как ранее в «Историческом исследовании о местоположении… Тмутараканского княжения») А. И. Мусин-Пушкин не счел возможным упомянуть о Слове о полку Игореве, которое давало красочное описание древнейшей истории Руси. Далее, А. И. Мусин-Пушкин говорил о своем желании составить хронологические таблицы с «некоторыми рассуждениями». Они «могли бы служить для точного показания национального характера, для сочинения нравоучительных повестей и даже для драматического искусства». Но для этого требовались архивные разыскания. «Для изображения в лицах древних наших памятников, — писал А. И. Мусин-Пушкин, — нужно было мне иметь или посланным от меня вход в Оружейную палату, в архивы».[Мусин-Пушкин А. И. О летописях и хронологии российской. С. 30–32.]