Ахульго - Шапи Казиев

– Раскаявшимся? – вспыхнул Шамиль.

– Не думаешь ли ты, что я раскаюсь в том, что старался вернуть людям их человеческое достоинство? Что укоротил жадные руки обнаглевшим ханам? Что хотел видеть людей равными и свободными, как то велит и наша, и ваша вера?

– Возможно, в твоих словах есть истина, – согласился Пулло.

– Но ты пришел, а время твое еще не пришло. У нас тоже пробовали освободить крестьян, только крестьяне в это не поверили.

– Потому, наверное, и приходят ко мне, – улыбнулся Шамиль.

– Как-нибудь, если мы станем друзьями, я покажу ваших крестьян, которые живут у нас свободно и совсем не жалеют об этом.

– Как-нибудь… – повторил Пулло, но затем решил вернуться к главному.

– А теперь, Шамиль, пора обсудить условия сдачи.

Шамиль не отвечал. Он понял, что Пулло не намерен принимать во внимание требования горцев, но все же решил послушать, что еще скажет генерал. Не дождавшись ответа Шамиля, Пулло заговорил сам:

– Вы – свободные люди, – начал генерал.

– Каждый волен распоряжаться собою и может делать, что хочет. У нас такого обычая нет. Мы слуги своего царя и исполняем его повеления. Здесь главным слугой царя является генерал-лейтенант Граббе. Поэтому, если между нами будет достигнуто соглашение, то для закрепления мира нам с тобой следует непременно явиться к нему самому, чтобы он увидел тебя и мог сообщить об этом царю.

– Значит, ты пришел не договариваться, а только пригласить меня к сардару? – спросил Шамиль.

– Только командующий может утвердить условия перемирия, – ответил Пулло.

– Вы слышите? – обернулся Шамиль к своим сподвижникам.

– Нам предлагают самим вложить шею в ярмо их царя. Я вам говорил, что из этих переговоров ничего не выйдет, но вы мне не верили. Теперь убедитесь в том, что видите своими глазами и слышите своими ушами.

В рядах горцев раздался гневный ропот. Газияв приблизился к Шамилю, готовый броситься на его защиту. Тем временем Шамиль привстал и подложил под себя полу сюртука Пулло. Теперь, если бы его солдаты попытались напасть на горцев, Шамиль мог опередить Пулло и нанести упреждающий удар. А случиться могло что угодно. Шамиль хорошо помнил, как однажды такое едва не произошло. После заключения мира с Фезе полковнику Клюгенау поручили убедить Шамиля явиться с покорностью к императору в Тифлис. Отказ Шамиля так возмутил полковника, что дело чуть не дошло до его стычки с Ахбердилавом. Наиб отвел руку Шамиля, которую он, сообразуясь с требованиями дипломатического этикета, протянул Клюгенау на прощанье. В тот же миг вспыльчивый полковник, бранясь и размахивая тростью, кинулся на Ахбердилава. Тогда Шамилю удалось предотвратить стычку, но теперь он и сам с трудом сдерживался. Его останавливала только мысль о сыне. Да и Пулло тут был не виноват, он лишь исполнял волю Граббе, если, конечно, не замыслил какую-то хитрость.

Биякай, воспользовавшись паузой, указал на людей, заполнивших край Ахульго, и спросил:

– Кто это такие, которых мы раньше не видели?

– Ахульго полно людей, точно так же, как ваши палатки наполнены солдатами, – ответил Юнус.

– Но среди них не только мюриды? – допытывался Биякай, разглядывая защитников Ахульго.

– Я вижу много безбородых, и не на всех есть чалма.

– У нас мюрид тот, кто повинуется Аллаху всевышнему и соблюдает его религию, а не только тот, кто носит бороду и чалму, – ответил Юнус.

– Наверное, ты прав, – хитро улыбнулся Биякай, догадавшийся, как обстояли дела на самом деле.

Сподвижники давали понять Шамилю, что переговоры следует прервать, но Шамиль не желал оставлять встречу без результата. Он хотел встретиться с самим Граббе, чтобы посмотреть ему в глаза и решить то, что не мог решить Пулло. Но идти в лагерь было бы безрассудством.

– Я согласен на свидание с сардаром, – твердо сказал Шамиль.

– Пусть он явится на место переговоров с тысячью своих людей, я же возьму с собою только сто.

Но это не устраивало Пулло:

– Командующему не подобает являться на свидание с кем бы то ни было, – заявил он.

– Придется тебе идти к нам в лагерь.

– Будет так, как я сказал, или не будет вовсе, – ответил Шамиль.

Обстановку попытался разрядить Бартихан.

– Ты верно сказал, – обратился он к Пулло.

– Мы – вольные люди и не покоряемся одному человеку. Мы подчиняемся только совету ученых людей, умудренных опытом долгой жизни. Но они остались на Ахульго. Мы спросим их, и, если они одобрят, Шамиль или я явимся к вам в лагерь, чтобы говорить с сардаром.

Пулло был в растерянности. Ему велено было убедить имама явиться в лагерь, но дело приняло другой оборот. Взбешенный неуступчивостью Шамиля, Пулло, срываясь на крик, принялся обвинять его во всех бедствиях, которые обрушились на горы и горцев.

Обстановка накалялась. Горцы положили руки на кинжалы. Солдаты сняли с плеч ружья. Шамиль уже готов был броситься на посланца Граббе, который отнял у него сына, однако не спешил выполнять договоренности и покидать горы. Положение спас один из мюридов Шамиля, пропев призыв к полуденной молитве, хотя время еще не наступило.

Пулло ничего не оставалось, как объявить трехдневное перемирие в надежде, что за это время Шамиль одумается. На что Шамиль ответил, что после призыва на молитву разговоров не бывает, и вернулся на Ахульго.

Глава 113

Граббе не терпелось узнать, чем кончилась встреча, и как только парламентеры вернулись в лагерь, он вышел им навстречу:

– Ну, что Шамиль?

– Все как нельзя лучше, ваше превосходительство, – сообщил Пулло.

Однако результаты переговоров разочаровали Граббе. Командующий полагал, что Шамиль уже у него в руках и осталось лишь соблюсти некоторые приличия, чтобы пленение имама не выглядело слишком обидным для его приверженцев. Но Пулло докладывал совсем о другом, а смирением тут и не пахло. Впрочем, Пулло еще смягчил краски. Он уже приспособился к характеру Граббе и воздерживался от того, чтобы прямо докладывать ему о неприятных событиях, упирая больше на успехи. Пулло только осторожно предлагал меры, которые считал нужным принять, а когда Граббе, наконец, на них решался, Пулло объяснял их воинскими талантами командующего. Тем не менее, Пулло уважал Граббе за храбрость, а слабости его считал чем-то вроде гнильцы во французском сыре, которая придает ему пикантный вкус. Но теперь было не до слабостей. Манера командующего изображать из себя небожителя, которому не пристало разговаривать с неразумными горцами, выводила Пулло из себя. Приказывать было легко, да нелегко было исполнять такие приказы. Граббе и Ахульго собирался взять за неделю, а уж скоро третий месяц пойдет.

– Попробовал бы он сам потолковать с Шамилем, – думал Пулло, делая вид, что внимательно слушает недовольного Граббе.

– Я удостою его аудиенции не ранее, чем он сложит оружие, – негодовал Граббе.

– С этими фанатиками следует быть осторожными. Кто знает, что у них на уме? А сверх того, следует твердо держаться главной нашей цели – Шамиля пленить, а скопища его разогнать.

– Непременно, – соглашался Пулло.

– Шамиль уже понял, что дело его плохо.

– И не следует забывать, что нам еще предстоит возвращаться обратно, – напомнил Граббе.

– А здесь, чтобы уйти, надо сперва победить.

– Иначе костей не соберешь, – кивал Пулло.

Граббе уже начал подумывать о новом штурме и для начала решил снова пустить в ход артиллерию. Но вдруг Васильчиков принес сообщение, что Шамиль отпускает пленных. Он не обещал этого Пулло, но демонстрировал свое намерение кончить дело миром.

Первыми вышли солдаты и офицеры, содержавшиеся на Ахульго. Однако их оказалось не так много, как говорил Юнус. Некоторые не захотели возвращаться, согласившись с перебежчиком Никитой, что вольная жизнь стоит того, чтобы ее защищать, хотя бы и вместе с горцами.

Следом потянулись аманаты, взятые Шамилем в залог сохранения некоторыми аулами нейтрального положения. Но и они вышли не все. Кое-кто остался на Ахульго. За время блокады они на многое стали смотреть иначе и решили принять сторону Шамиля, тем более что наступал мир. Перебежчики, бывшие на Ахульго, выходить наотрез отказались.

Взамен вышедших Граббе отпустил пленных горцев. Им не позволили подняться на Ахульго, и они отправились в свои аулы. Затем наступила очередь пленных, содержавшихся в Игали. Туда с письмом от Шамиля был отправлен Джамал, которому обещали не чинить его сыну препятствий по службе, если он вызволит пленных.

Лиза уже совсем свыклась с образом жизни в ауле. Завела себе подруг, делилась с ними своими горестями, помогала по хозяйству. Горянкам она так пришлась по душе, что они оставляли с ней детей, отправляясь в сады собирать урожай, а некоторые даже обещали найти Лизе мужа, если ее Михаила убьют под Ахульго.

Лиза тосковала, глядя на чужих детей. Приглядывая за младенцами, качая их в колыбели, она представляла, какими будут ее дети, выбирала им имена и верила, что это случится очень скоро. А по ночам она плакала о своем несчастном муже, за которого боялась больше, чем за себя. Легчало ей лишь тогда, когда вдруг прекращалась недалекая канонада. Вот уже несколько дней пушек не было слышно, и Лиза начала верить, что все кончилось и скоро она увидит своего супруга. Она хотела быть ему хорошей женой. Она готова была выкупить его, окажись Михаил в плену. Пусть бы они лишились своего состояния, этого Лиза не боялась. Живя в горах, она многому научилась – ходить за водой и готовить еду, доить коров и делать кизяк из коровьих лепешек, которые в ее родном имении употреблялись лишь как навоз, прясть овечью шерсть, ткать ковры и паласы, она уже управлялась с челноком так же легко, как раньше – с веером на балах. Ей нравилось, что горцы живут самодостаточно, получая от природы и трудов своих все, что им нужно. Она бы смогла теперь сама сшить мужу красивую черкеску, лишь бы он поскорее принял Лизу в свои объятия. Лиза приняла и некоторые горские обычаи, которые находила небесполезными. Однажды они помогли ей спасти жизнь Аванесу.