Вернадский - Геннадий Аксенов

Вернадский не пошел на похороны. Чувствовал себя плохо, болел и был не в силах видеть все это.

* * *

Сама академия и Ольденбург в его сознании не отделимы. Целые четверть века, наполненные трагическими и драматическими событиями, вел корабль русской науки Сергей Федорович. Благодаря ему академия пережила войны и революции. И теперь с его смертью этот корабль, швартовавшийся у стрелки Васильевского острова, будто отплыл в прошлое, как огромный пласт минувшей жизни.

Закончился петербургский период Академии наук. По какому-то совпадению в 1933 году правительство приняло решение о переводе ее в Москву, чтобы приблизить к себе и окончательно лишить признаков оппозиционности. Весной и летом начался переезд. Вернадский написал по этому поводу специальную записку о планах устройства и переустройства академии в Москве. Предлагал выделить большой участок земли на юго-западе сразу за городом и создать здесь мощный научный центр. А пока государство, провозгласившее научность главным принципом, не лучшим образом относится к науке, писал он.

Его включили в комиссию по переезду и по переговорам на этот счет в правительстве. Непременный секретарь Волгин думал, пишет Вернадский, что он лично знаком с Молотовым и сумеет как-то повлиять в пользу академии. На совещании у Волгина: «Когда я выставил необходимость выдвинуть самое нужное — оборудование и увеличение мощности учреждений и начало стройки в этом году — то Деборин (очевидно, мой враг) с пеной у рта возражал, что надо не выдвигать нужды и т. д. — а выдвигать то, что может сделать Академия и т. п. У меня к нему нет никаких враждебных чувств — он знающий и образованный, но аморальный и не умный»19. 22 декабря состоялся прием у Молотова: 17 человек во главе с Карпинским, продолжался четыре часа (в газете «Правда»: 16 человек и три часа). Оказалось, пишет Владимир Иванович, у правительства нет четкого представления, что такое академия, хотя цель есть — развивать прикладное знание, утилизировать науку. Об этом говорил Бухарин. Вернадский оказался среди выступавших, провел свою идею начала непрерывного строительства институтов и был поддержан. «Из ответной речи (говорит плохо, но умно) Молотова можно отметить, что Академия переведена:

1) для обеспечения подъема ее научной работы,

2) для содействия Академии социалистическому строительству, которое все время было недостаточно,

3) чтобы была ближе к правительству.

(Ответ Бухарина, что он не знает, для чего: для того, чтобы она постепенно замерла в Москве или развалилась?) <…>

Молотов указал, что 1935 год должен быть поворотным пунктом, и это есть то, что и я думаю.

Но куда? Может ли идти рост научной работы при недостаточной свободе мысли?

Но свободы мысли никогда не было: это идеал.

Из других его указаний интересно: 1) с валютой гораздо лучше, чем раньше. Все обязательства выполнены. Лучше чем 2–3 года назад. Они считают, что положение теперь прочное. Большое значение имеет добыча золота: сейчас новое большое месторождение открыто»20.

Вот это интересное указание и есть тот нерв всего развития государства, который им уловлен. Конец нэпа резко отбросил страну назад, государство резко обнищало. Но воцарение Сталина означало не только изменение в руководстве, но и действительный новый курс: 1) на восстановление прежнего могучего Русского государства, учение социализма оставлено только для удержания морального и идейного единства; 2) на прямую добычу богатств, использование территории и недр. Выводы Вернадского о политэкономии ноосферы остаются в силе: государство такого типа не способно обеспечить технический прогресс, который только и может дать прибавочную стоимость. Но для прогресса нужно не мешать свободному творчеству личности, что противоречит самим глубоким основам авторитарного общества. Оно способно только на рутинное производство. Но временный выход найден: прямая добыча богатств. Золото, золото, и еще раз золото, редкие металлы, нефть, газ — источники средств на милитаризацию и громадное строительство, на оплату иностранных проектов, таких как Днепрогэс, Магнитка, и приглашенных туда специалистов.

В начале 1930-х годов недаром прошла кампания изъятия золота у населения. Ограбив людей, власти перешли теперь к ограблению недр. И вполне естественно — с помощью бесплатного лагерного труда.

Только что Вернадский увидел, как это делается. В Москве с 10 по 13 сентября проходил юбилейный Менделеевский съезд, в котором он, конечно, принимал участие. Воспользовавшись организованными в его рамках экскурсиями, Вернадский побывал в Хибинах, на горной станции Академии наук, директором которой был Ферсман. Своими впечатлениями делился в письме академику Лузину: «После съезда неделя в Хибинах дала очень много впечатлений. А. Е. был, к сожалению, болен. Но впечатление очень сильное и от природного явления, и от жестоко проводимого, но большого нового эксперимента, по существу положительного — человек забывает, раз будет успех. Дело делается очень большое — но его выносят на плечах подневольные. И, может быть, оно иначе теперь и не могло бы быть проведено, но много и страданий ужасных и лишних, и при лучшей организации их можно было бы избежать»21.

Вот для чего нужна академия. И он сам. В Москве он переходил на новое, более привилегированное положение, чем раньше. Он попадет в число двадцати академиков, которым будет установлен оклад почти в два раза больший, чем остальным. Ему будет выделена персональная машина.

Но строительство институтов по предлагавшемуся им плану все еще было не под силу, откладывалось до лучших времен. Президиум Академии наук разместили в бывшем загородном доме московского генерал-губернатора в Нескучном саду, заняв все его конюшни и каретные сараи аппаратными службами. Исследовательские институты и лаборатории втиснули в наспех приспособленные старые здания в разных концах города. Строили мало, все больше уплотняли.

Странным образом его замысел осуществился, но только через 20 лет, когда за городом построили университет и множество научно-исследовательских институтов, в том числе Геохимический, план которого он сам составит. Весь юго-запад столицы стал районом с особым обликом и особым составом населения.

В конце 1934 года приехала Биогеохимическая лаборатория, которую разместили в здании Ломоносовского института в тихом замоскворецком Старомонетном переулке. Здание, судя по его конструктивистской архитектуре, построено в 1920-е годы. Из-за тесноты директор лаборатории отказался от своего кабинета и отдал его для экспериментальной работы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});