Пролог - Николай Яковлевич Олейник

— Правда, правда, — замахал Кравчинский руками. — Прости, дружище. Я так обрадован, что... представить трудно. Столько лет!.. Такие расстояния! Такие события! Ах, да что там...

— А ты, вижу, сапожным ремеслом занимаешься, — сказал Волховский.

— Нужда заставит. Пригодилась прежняя наука. Помнишь, как мы учились сапожничать?

— Помню. Этим я тоже немного там промышлял.

— Идемте, умоетесь, — сказала Фанни Марковна Волховскому. — Вам трудно расстаться, я понимаю, но потом продолжите...

Они вышли. Сергей Михайлович быстро собрал инструмент, спрятал в ящик... Ну вот, один из обреченных вернулся. А остальные? Сколько их еще гибнет там?.. Надо что-то делать. Но как? Плеханов ушел в теорию, Лавров не очень-то отзывчив на такие дела. Кропоткин... Вот Кропоткин может откликнуться, с ним стоит поговорить. Организацией побегов должны заняться опытные люди, именно такие, как он... Видимо, об этом следует поговорить в Генеральном комитете Общества... Может, создать специальную секцию... Волховский, Кропоткин — может, это хоть немного отвлечет его от анархизма...

Когда сели к столу, Сергей Михайлович спросил гостя:

— Что ж, теперь отдохнуть бы... сил набраться. Как думаешь?

— Отдых, Сергей, закончился, — ответил гость. — Вы здесь, слышал, такое развернули, что отдыхом и не пахнет. Хочу быть вам полезен, если смогу, если есть такая возможность.

— Возможность есть, и работы хватит. Жалованья не обещаю, но кое-как проживем. Работы по горло. Наше Общество организует журнал, вот-вот выйдет первый номер. Надо будет наладить подписку на него, распространение, пересылку на родину. Как ты, возьмешься?

— Если вместе — согласен, — ответил Феликс. — Спасибо за доверие. Я перед тобою, Сергей, в долгу огромном...

— О долгах потом, — прервал его Сергей. — Не упоминай о долгах, я, брат, увяз в них по самые уши. Сейчас надо думать о деле — это наш общий долг перед народом.

Разговор затянулся до поздней ночи. Когда ложились спать, Волховский сказал:

— Да, на радостях чуть не забыл: в Штатах ждут тебя с нетерпением. Кеннан просил передать, чтобы ты приезжал непременно. И знаешь, кто еще тобой интересуется? Сэмюэл Клеменс — Марк Твен, — знаменитый писатель. Джордж рассказывал ему о тебе.

Томас Салмен, ученый, член лондонского «Товарищества ортодоксальных позитивистов», — автору «Карьеры нигилиста»:

«Мой дорогой г-н Степняк!

Я только что закончил чтение вашего замечательного интересного патетического романа.

Все мы здесь читали его с взволнованным сердцем и полными слез глазами.

Я считаю, что он не уступает ни одному из прочитанных мною великих русских романов... такие книги, как ваши, — призыв к совести и сочувствию всех благородных людей Европы. И отклик на него Запада пусть будет услышан во всем мире...

Все может сделать народ, у которого такие дочери и сыновья!»

Вот и родилась она, «Свободная Россия»!

Степняк держал в руках еще совсем свежий, с запахом типографской краски, журнал и не мог ему нарадоваться. Передовица, которую он написал, выглядела внушительно, «Открытое письмо императору Александру III» Марии Цебриковой, затем шли другие материалы, информация, хроника.

Свободное отечество... Сколько еще понадобится усилий, чтобы эти слова стали реальностью! Чтобы провозглашали их не здесь, в далекой Англии, а дома, на родной земле, легально, во всеуслышание.

— Поздравляю вас, друзья, с первой ласточкой, — сказал Сергей, обращаясь к собравшимся. — Пусть летит она, вещует весну, несет людям счастье.

Была суббота, собрались, как всегда, у него в доме, чтобы вместе разделить общую радость. Круг его друзей разрастался. Вот и сегодня Бернард Шоу привел красивого, стройного юношу, учителя и начинающего литератора — как представил — Герберта Уэллса.

— Я читал ваши книги, мистер Степняк, — смущаясь, говорил молодой человек. — Они меня волнуют до глубины души. В них такая жестокая правда.

— А что вы пишете? — спросил Степняк. — В каком жанре? Есть ли у вас уже книги?

— Нет, — смутился юноша. — Я пишу, вернее, начал писать пьесу о нигилистах.

— О-о, похвально, похвально!

— Мистер Уэллс напечатал несколько рассказов, — поспешил на выручку своему юному другу Шоу. — Писатель из него выйдет. — Рыжая бородка Бернарда веером вверх, хитровато блеснули глаза. — Выйдет! — повторил он.

— Вы уверены, мистер Шоу? — совершенно серьезно спросил Герберт.

— Больше, чем в себе. И знаете, почему? — обратился к присутствующим Шоу. — Он так влюблен в мир! К тому же у него такое пренебрежение к условностям. Посмотрите, господа: так одеваться может только гений.

Уэллс покраснел еще сильнее, умоляюще взглянул на Шоу.

— Не стесняйтесь, Герберт, — продолжал в том же веселом тоне Шоу, — литератор и должен быть таким.

Все обратили внимание на одежду молодого человека. Она действительно вызывала улыбку и сочувствие, а с первого взгляда никто и не заметил этого, — видимо, потому, что внешний вид самого Шоу был еще более экстравагантным.

— Независимость — прежде всего! — продолжал Шоу. — Писатель не торчит постоянно перед публикой, как, предположим, оратор, поэтому одеваться прилично ему нет никакой надобности. Литература — единственная благородная профессия, не требующая ливреи. Это я усвоил с самого начала, советую и тебе, Герберт.

— Благодарю, — очевидно уже поняв шутливый тон своего покровителя, усмехнулся Уэллс. — Постараюсь запомнить.

— Мистер Шоу, — отозвалась Лилли, — а в какой мере это относится к женщинам?

— А-а, это вы, милая нигилистка! — обрадовался Бернард. — Наконец-то я услышал ваш голосок. Женщина всегда женщина, она остается женщиной и дома, но для читателя она писатель, автор. Этим я хочу подчеркнуть, что сказанное ранее в одинаковой мере относится как к мужчинам, так и к женщинам-литераторам. Вы не согласны? Я знаю — у женщин на все собственный взгляд, переубеждать вас трудно.

— Почему же? — возразила Лилли. — Если в чем-то разумном, совсем не трудно. Надо только доказать.

Кое-кто рассмеялся.

— Спорить с женщинами, да еще с такими хорошенькими, как вы, — все равно что лить воду против ветра. Все брызги полетят на тебя же.

— Вы так быстро сдаетесь, мистер Шоу, — заметил Вестолл (он давненько не заходил к Степнякам). — Это на вас не похоже.

— Видно, начинаю