Девятый Замок - Хаген Альварсон

Друид не заставил просить себя дважды.

— Я надеюсь, ты любишь живопись?

Величавый старец в камзоле чёрной кожи возник из ниоткуда в другом кресле, напротив Корд'аэна. Вьющиеся млечно-белые седины прикрывал алый берет с золотым пером. Старик вытирал руки клетчатым платком. Его серые, мертвенно-железные глаза смотрели куда-то в угол, взор сквозил холодком.

— Мне больше по душе резьба по дереву, — сказал Корд'аэн, — но и живопись я ценю. А ты мастер кисти и краски, угля и олова? Или драконам это неведомо?

Старик усмехнулся:

— Ты дерзок, мальчик.

Потом помолчал немного и вперил насмешливый взгляд в горло друида.

— Хороших помощников ты привёл сюда. Посмотри.

И дёрнул за шнурок.

За тканью-занавеской целовались гадюки ран — юный Борин скрестил меч с высоким воином в алом плаще. Казалось, краски застыли на холсте, но… изображение пришло в движение, и откуда-то донесся звук ударов, лязг, дыхание бойцов, вздохи ветра над седыми горами…

— Эту картину я назвал "Арфа, меч и кожа".

— Воитель несколько… картинный, — скаламбурил Корд'аэн, — а так — вполне…

— …до конца, — вновь усмехнулся старик, — сей воитель тебя удивит. Они оба.

* * *

Они просмотрели семь картин. Под восьмым отрезом крылась картина, на который Рольф Ингварсон горел на престоле из жёлтых костей, ухмыляясь, и подпись внизу гласила: "Улыбка судьбы". Корд'аэн не проронил ни слова — лишь кивал, ибо его догадки подтверждались. Однако вот сморщенная рука резко дёрнула девятый шнурок, алый шёлк разлетелся крылышками мотылька, и Корд'аэн побледнел.

Навстречу ему, сквозь холст и раму, надвигалась, точно айсберг, любовь в осеннем багрянце, ступая тише кошки.

— Аллиэ? — прошептал чародей.

…первая любовь, похожая на последнюю влюбленность, или последняя влюбленность, похожая на первую любовь. Ласковые прикосновения солнца к озёрной глади. Лодочки ивовых листьев, скользящих сквозь золотые блики. Вздохи осеннего ветра. Колышется фата паутинок. Хрустально-золотой лес. Прекрасный осенний лес, раскрашенный янтарём и кармином. Деревья полыхают драгоценным пожаром. Звенит струна — журавлиный клин прощается, посылая тоскливое курлыканье с высот. Закат, облачённый в сумерки, покрывает озеро медью.

Кругом мокро.

Яблоки и виноград.

Вино. Ладони смыкаются, сплетаются пальцы, ловя и отдавая тепло и нежность. Они ещё молоды. Он на три года старше её. Они счастливы, и в зелёных глазах нет ещё налета неземной печали. Конечно же, это будет длиться вечно, и вечен поцелуй, чистый и жаркий, как священные огни друидов Сэмхена и Бельтайна…

— Сколько же лет прошло… — сокрушенно прошептал Корд'аэн.

— Этого хватило, чтобы вы всё разрушили, — бросил старик.

— И эта боль продлится вечно, — сказала Аллиэ.

Тоска рвёт грудь.

Птицы кричат, улетая на юг.

Осень жизни

В вены вливает чёрную воду…

Так пропели они вдвоём. Старик ухмылялся.

"Так значит, ты не погибла, там, перед воротами?" — хотел спросить Корд'аэн. И не спросил. Ибо знал ответ. Жизнь и смерть — одно и то же.

Аллиэ присела в кресло рядом с ним.

— Пойдём со мной, — она улыбнулась, как некогда, — туда, на наше место, в нашу осень.

— Я пошёл бы не думая — до того, как мы всё разрушили, — вздох рвал сердце.

— Что изменилось? — спросила она отрешённо.

— Осень кончилась, — сказал он, стараясь вплести во взор камень и скалы, а в голос — серебро и лёд. И не удивился, услышав лишь сухой шёпот песчинок.

— Осень кончилась, праздничные костры потухли, Луна Павшего Листа скрылась во мгле, иней расписал голые ветви нашего леса. Грядёт зима, буря, мрак и смерть. Вместо праздничных огней — погребальные костры и пламя пожара.

— Вечное пламя! — воскликнула она.

— Этого я и боюсь.

— Боишься вечной осени? Вечной любви? Изрядно же ты постарел.

Она тоже шептала. В её глазах звенела хрупкая надежда, зелёное стекло… Скажешь не то, разобьёшь надежду — лопнет стекло, прольются слёзы драгоценными осколками…

— Боюсь, — повторил он, — боюсь губ в крови и пламени войны. Очень боюсь.

Казалось, ещё миг — и она взорвется криком, рыданием, стоном… И весёлый озорной смех прозвенел в роскошном зале.

— Обычная трусость всех мужей, — Аллиэ улыбнулась, — бедненький перепуганный лисёнок…

Они молчали и смотрели друг на друга. Аллиэ улыбалась. Корд'аэн — тоже. За рамой картины переливался нарядами волшебный осенний лес. Лес в далеком Маг Друэ, где свела их безжалостная Судьба.

— И ты готова простить мне… — начал он.

— Готова, — перебила она.

— Даже ту победу под Тар Бранна? Унижение? Тела твоих соратников, попираемые войсками на марше? Пылающие руины? Заклятые кандалы на твоих руках? Плевки в лицо? Презрение?

— Я сама стала на тот путь, — пожала плечами Аллиэ, — а сможешь ли ты простить мне мое предательство?

— Ты не меня предала. Наставников. Пусть они простят.

— О нет! Они? Да кто они такие?.. Они не простили бы нам свободу!

— Предательство, — прошептал друид, и белое пламя полыхало в его глазах, — измена старшим и нож в спину друзьям.

— У меня там не было друзей. Были лишь высокомерные господа и их краткоживущие холуи. Те, кто жалели и снисходили. Милостивые. Сострадательные. А холуи — ещё и ненавидевшие. За что? За то, что я тоже из краткоживущих, за то, что не хочу, как они, лизать золотые блюда. Неблагодарность? Быть может, но за непрошенную милость не благодарят.

Она смолкла, гордая, похожая на неприступную крепость. Крепость, охваченную огнем. Крепость, которая не сдаётся.

В тишине проскрипел Хранитель:

— О, это будет прекрасная картина!

— У меня был только ты, — тихо добавила Аллиэ, — а ты меня не услышал.

— Я не слышу глупых речей. Речей рабов.

— Рабов?! О, ты мудр и свободен! — вскричала она.

— А повелители рабов ещё хуже, — жёстко бросил он, — и не надо говорить, что вы трудились на благо добрых людей. Власти вы алкали, словно волки мяса.

— А ты взял власть со стола господ, словно корыто объедков!

— И это не было легко, смею уверить, — презрение к господам прорвалось наконец в его голосе, но он быстро спросил о другом, чтобы не сойти с ума:

— Почему вы позволили нам выжить? Ведь если бы вместо серых ормингов вы взяли отряд чёрных, или кого-нибудь пострашнее…

— Всё дело в легенде, — услужливо подсказал Глумхарр, — ведь убить героя значит поставить ему идол почтения. А коли герой сломается… Сядет на полпути, подумает… и пойдёт обратно…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});