Юбер аллес (бета-версия) - Юрий Нестеренко

За спиной послышалось шарканье старых, усталых ног.

Лени даже не повернула головы.

- Дмитрий, - сказала она по-русски, - я не разрешала тебе появляться в этой комнате. У меня сейчас съёмка.

Обычно после такой отповеди старик разворачивался и плёлся к себе. Но не на этот раз.

- Лени, - сказал Лихачёв, - нам необходимо поговорить. Серьёзно поговорить.

Фрау брезгливо скривилась. На академика иногда накатывала какая-нибудь блажь. Русские называли это "духовностью" - или "совестью"? Во всяком случае, они это очень ценили.

- У тебя есть пять минут, - недовольно сказала она. - У меня монтаж, а потом съёмка.

- Нет, Лени, - обычно робкий голос академика задрожал от чего-то, отдалённо напоминающего негодование. - У меня будет столько времени, сколько мне понадобится. На этот раз твои дела подождут.

- Это ещё что такое? - Фрау развернулась в кресле и увидела, что её супруг, оказывается, успел сесть на операторский стул. Это было странно. Он хорошо знал, что садиться в студии Лени имеют право только те, у кого есть место. Для Дмитрия Лихачёва в студии места не было. Поэтому он должен был стоять. Но на сей раз он, кажется, решил взбунтоваться. Что ж, решила Фрау, бунт она подавит, как и раньше. Но сначала выяснит причины. Это всегда полезно.

- Я тебя слушаю, только быстрее, - распорядилась она.

- Нет, я буду говорить так, как мне удобно, - заупрямился старик.

Лени промолчала. Она знала, что её молчание действует на Дмитрия сильнее слов.

- Лени, - начал старик, волнуясь и чуть сбиваясь в гласных. - В последнее время я перестал понимать, что мы делаем.

- Что мы делаем? - саркастически переспросила Фрау. - Мы реализуем твои идеи, Дмитрий. Ради этого я тружусь как проклятая. Поэтому не мешай мне трудиться. Сейчас у меня съёмка.

- Нет, Лени, нет. Я не понимаю, какое отношение к моим идеям имеет твоя деятельность. Особенно в последнее время. И мне это... - он сделал паузу, подбирая выражение, - очень не нравится.

Фрау вздохнула. Похоже, неприятного разговора всё-таки не избежать. В последнее время Дмитрий совершенно отбился от рук и начал взбрыкивать. Похоже, на него кто-то дурно влияет. Кто? Гельман? Дмитрий его терпеть не может. Старик Калиновский? Этот вполне предан. Может быть, Варвара? Старая перечница, интриганка, манипуляторша. Но она сидит на кассе конструктивистов, откуда идёт часть средств на текущую деятельность организации. Конфликтовать с ней нельзя, её нужно тихонько отжимать... Ладно, выясним. Сейчас нужно быстро решить проблему с мужем.

Фрау потянула уголки губ в стороны. Тощее злое личико со следами многочисленных подтяжек сморщилось, изображая улыбку.

- Знаешь, Дмитрий, я иногда тоже перестаю понимать, что делаю... Может быть, я ошибаюсь. Может быть, ошибаешься ты. Может быть, мы все ошибаемся. Мне остаётся только верить. Я верю в тебя. Ты указал нам путь, Дмитрий. А теперь я буду делать свою работу.

Она отвернулась к монтажному столу.

- Но, Лени! - голос старика сорвался на визг. - Это, в конце концов, бесцеремонно! Я же прошу меня выслушать!

- Хорошо. Я тебя слушаю, - Фрау не повернулась, зная, что вид её спины действует на академика угнетающе.

- Послушай меня, пожалуйста. В последние годы я наблюдаю странную тенденцию. Ты окружила себя подозрительными и опасными людьми. Например, этот Гельман. Он юде и к тому же жулик, если не подозревать нечто худшее... Но ты ввела этого подозрительного субъекта в наш ближний круг. Мне это неприятно, и я тебе неоднократно об этом говорил. Ты мне отвечала, что Гельман нужен. Зачем и кому он нужен, Лени? Я так и не получил ответа на этот вопрос.

- Он нам нужен для влияния, - туманно ответила Фрау. Она никогда не отвечала на такие вопросы прямо.

- Я это уже слышал. Ты намекала, что Гельман сотрудничает с некими людьми, которые могут быть нам полезны. Скажи, кто эти люди и чем они нам полезны? Если ты имеешь в виду этого полицейского чина, чьё имя я не хочу произносить...

Фрау невольно улыбнулась. Дмитрий Сергеевич и в самом деле отличался редкостным идеализмом - на грани идиотизма. Впрочем, в той игре, которую она вела, это его свойство оказалось чрезвычайно ценным. В абсолютной искренности академика Лихачёва не сомневался, кажется, никто - даже политическое руководство России.

- ...то этот чин не совершил ничего такого, что оправдывало бы эти сомнительные контакты, - тем временем закончил свою фразу Лихачёв и тут же принялся выстраивать продолжение:

- К тому же я не понимаю, какую роль при тебе играет господин Калиновский. Это весьма подозрительный субъект. Варвара Станиславовна неоднократно мне жаловалась на его нескромность.

Лени решила, что при первом же удобном случае оторвёт вредной старухе голову. После того, как получит от неё давно обещанный транш.

- Но это ещё не всё! - возвысил голос старик. - Что делают среди нас сотрудники берлинского политического сыска?

На этот раз Лени развернулась и посмотрела мужу в лицо. Это уже становилось интересным.

- Кого ты имеешь в виду? - спросила она.

- Будто ты не знаешь! - обрадованный реакцией, зачастил академик. - Сначала тут крутился какой-то тип... кажется, его фамилия была Вебер. Потом он сдал вахту некоему Эберлингу.. А сейчас я узнал, что сюда прибыл человек по фамилии Власов, но всё из той же зловонной конторы...

- Откуда ты узнал? - подалась вперёд Фрау.

- У меня есть свои источники, - надулся от гордости Лихачёв, всем своим видом демонстрируя, что он никогда их не назовёт.

- Значит, Варвара, - заключила Лени. - И что же тебе сообщили твои источники?

- Что этот тип уже получил приглашение на наш прощальный ужин! - возмутился академик. - Так вот, я не потерплю!

На эти слова Лени всегда реагировала одинаково. Она никогда не позволяла произносить их безнаказанно.

Фрау сняла с ноги туфлю и швырнула в лицо супруга. Потом сняла вторую. Встала. Босиком прошлёпала по холодному полу, подошла к неподвижно стоящему академику и ударила его туфлей по лицу.

- Ты будешь делать то, что я говорю, - прошипела она по-дойчски, - ты будешь делать то, что я говорю, мразь, подонок, ничтожество, идиот... - из неё сыпалась и сыпалась брань, едкая, ядрёная, и каждое слово сопровождалось ударом по лицу академика. Пока тот не закрылся руками и не заплакал.

Лени обняла старика, стала гладить по седым волосам. Лихачёв доверчиво потянулся к ласке.

- Тебе трудно, - бормотала старуха, - тебе трудно... Нам всем трудно... Ты должен... Мы все должны...

Магическое слово "должен", как всегда, сработало. Академик несмело улыбнулся, потирая щёку.

- Сегодня ты не пойдёшь на ужин, - сообщила ему супруга. - У тебя остались следы на лице. Но ты сам виноват. Ты меня оскорбил. Ты виноват. Ты сам виноват во всём. Теперь мы не сможем быть на ужине вместе, из-за тебя. Мне так стыдно.

- Да... - бормотал старик, - да... Стыдно... Но я ведь только хотел...

- Мне надо побыть одной, - фрау Рифеншталь решила, что сцена закончена и можно вернуться к делам. - Иди к себе. Я скажу гостям, что ты плохо себя чувствуешь.

Зазвонил целленхёрер.

- Да, - сказала режиссёрша, - это ты, Иван? Сколько они хотят? О дьявол. Хорошо. Пусть на кольце будет руна... Пожалуй, "Лагуз".

Kapitel 36. Вечер того же дня. Санкт-Петербург, переулок Освободителей, 4. (Рифеншталь-фонд, зал приемов).

Огромная хрустальная люстра, напоминающая то ли витрину дорогого магазина на Тверской, то ли экзотический летательный аппарат, была первым, что бросалось в глаза при входе в зал. Она висела под потолком, удерживаемая тремя массивными бронзовыми цепями. Власов попытался вспомнить, где он в последний раз видел нечто подобное. Кажется, у старухи Берты - у неё, правда, люстра была поменьше, но той же породы. В Берлине, Варшаве, даже в безнадёжно провинциальной Праге он никогда не встречал ничего подобного. Впрочем, Россия - всё-таки не провинция, а самостоятельная страна. Наверное, решил Фридрих, это какая-то местная мода на ретро. Тем не менее, смотреть на люстру было неприятно.

Фридрих отвел от нее взгляд и принялся осматривать зал.

Честно говоря, он опасался, что Фрау устроит старомодный Abschiedfeier - "прощальный банкет" по полной форме, с длинным столом, серебряными приборами и заранее расчисленными местами для гостей. Власов вообще не любил церемонных мероприятий, а главное - на приемах такого рода ты оказываешься в жесткой зависимости от своего места и практически лишен возможности общаться с кем-либо, кроме соседей. Но мероприятие оказалось фуршетом в западном стиле. Вдоль стен, оставляя середину зала свободной, протянулись столы, уставленные лёгкой холодной закуской с редкими вкраплениями больших, закрытых блестящими металлическими крышками емкостей с горячим. В четырех углах располагались минибары , где расторопные официанты в белом (белыми были даже их "бабочки") регулярно и ловко наполняли выставленные перед ними рядами рюмки и бокалы. К столам были придвинуты стулья с высокими резными спинками, но их было мало - предполагалось, что гости будут не столько сидеть, сколько стоять, ходить и разговаривать.