Франция. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

У Багратиона ситуация была сложнее некуда, он почти неизбежно должен был попасть в гибельное окружение. Однако «царь Ерема», мужчина самоуверенный, но ума не великого, с заданием не справился, и Багратион выскользнул из мешка.

Отступление наших колонн прикрывали отряды Остермана-Толстого, Раевского и других генералов, не раз вступавшие в тяжелые неравные бои. На подступах к Смоленску солдаты Раевского бились так отчаянно, что один из лучших наполеоновских маршалов Ней едва не угодил в плен.

У Смоленска две части русской армии соединились, но генерального сражения, которого так желал Бонапарт, Барклай-де-Толли, несмотря на протесты Багратиона, не принял. Город защищали, чтобы обеспечить отход на восток остальных сил, корпус Дохтурова и дивизии Коновницына и принца Вюртембергского. Держались они с такой отвагой, что Наполеон обрадовался было, решив, что перед ним вся русская армия.

Штурм города продолжался двое суток, 16 и 17 августа. В ночь на 18-е все окрестности сотряслись от страшных взрывов и озарились пламенем пожарища. Русские, оставляя Смоленск, взорвали пороховые склады и спалили часть города. Офицеры силой выгоняли из него солдат, не желавших оставлять позиции.

Наполеон, объезжая улицы, заваленные трупами и брошенными на милость победителя раненными, по одним свидетельствам, был мрачен, по другим (например, одного из самых близких к нему людей - дипломата Коленкура) - в приподнятом настроении. Противоречивость источников - дело обычное, но ведь и люди, особенно такие, как корсиканец Наполеон Бонапарт, переменчивы. Так что не будем вдаваться в изыскания, почему у одного мемуариста император, вернувшись к себе на квартиру, отстегнув саблю, бросает ее на cтол и произносит: «Кампания 1812 года окончена»; а у другого заявляет окружающим: «Через месяц мы будем в Москве, а через шесть недель будем иметь мир».

Дальнейшие события показали, что, конечно же, ему стоило закрепиться на этом рубеже, и, подтянув подкрепления, спокойно подготовиться к кампании будущего года, когда он мог бы выбирать, куда двинуться - на Москву или на Петербург. Но Наполеон не был бы самим собой, если бы смог стерпеть, что русская армия опять оторвалась от него, а он так и не дал ей генерального сражения. Значит - опять вдогонку.

Но и Россия уже зароптала: сколько еще родной земли, сколько еще городов можно оставлять врагу? Барклая, главнокомандующего соединившейся армии, в Петербурге в открытую обвиняли в измене. Оттуда не видно было, насколько неравны силы, и там не могли понять, что Барклай-де-Толли действует единственно возможным образом.

Однако не видели этого и боевые соратники. Из штаба Багратиона писали в столицу: «Министр ведет гостя прямо на Москву» (Барклай был одновременно военным министром). Атаман Платов после сдачи Смоленска в глаза сказал командующему следующие слова: «Вы видите, - я одет только в плащ. Я никогда не надену больше русского мундира, так как это стало теперь позорным». И эти слова довели до самого Александра, а тот передал их состоявшему при нем комиссару английского правительства Вильсону.

Но и Наполеон уже не помышлял о полном разгроме России - за три месяца он основательно прочувствовал и масштабы страны, и стойкость ее солдат. Да и военное мастерство русских генералов - они оказались вовсе не такими бездарями, как он полагал. И еще он понял, что этот народ настроен на борьбу решительную, готов не жалеть для нее ничего: русские жгли не только села, они не пощадили и такой богатый торговый город на Днепре, как Смоленск. Чуть позже он убедится, что ему противостоит не просто решимость, но «остервенение народа», непримиримость его - от простого мужика до царя. Нечто подобное он видел в Испании - но там не было ни царя, ни сильной армии, ни вообще государства - одни только самоотверженные мужики.

***

Русская армия, отступив немного от Смоленска по Московской дороге, дала наседавшим корпусам Нея и Даву и кавалерии Мюрата два боя - у Валутиной горы и у Лубина. Русские потеряли 7 тысяч человек, французы еще больше. Но в большое сражение эти столкновения опять не переросли - отход продолжался.

29 августа в Царевом Займище к армии прибыл новый главнокомандующий - Кутузов. Александр невзлюбил его после Аустерлица, но больше назначить было просто некого, а еще Кутузов был популярен у патриотической придворной партии, да и вообще у русского дворянства. Барклая оставили во главе его прежней армии - 1-й Западной, 2-й командовал Багратион.

Кутузова встретили криками радости, но он опять приказал отступать. Однако, зная, что Барклай все делал правильно, он в то же время прекрасно понимал, что сдать Москву без боя не позволят и ему, несмотря на русскую фамилию.

Судьбе было угодно, чтобы главнокомандующему приглянулась позиция близ деревни Бородино, на огромном Бородинском поле, через которое пробегает речонка Колоча. Он объединил обе армии в одну. Барклай в предстоящем сражении должен был командовать правым крылом и центром, Багратион возглавил левый фланг. На холмах у деревни Шевардино была создана вынесенная вперед укрепленная позиция - Шевардинский редут. В русской армии было примерно 130 тысяч человек, из них 10 тысяч ополченцев. Она располагала 640 орудиями. В войска прибыл из Новодевичьего монастыря чудотворный образ Божьей Матери Одигитрии Смоленской, перед которым был совершен всеобщий молебен.

Из всей огромной 600-тысячной армии у Наполеона осталось под рукой 135 тысяч человек. Остальные находились на боковых направлениях (петербургском, рижском и южном), охраняли тысячеверстные коммуникации, отстали, заболели, погибли или были ранены в боях. Пушек у него было немного меньше, чем у противника - 587, но он по-прежнему оставался непревзойденным мастером артиллерийского огня.

5 сентября ценой больших потерь французы заняли Шевардинский редут. Император боялся, что после этой неудачи русские опять отступят, не приняв боя. Из этого же опасения он отклонил предложение Даву совершить обходной фланговый маневр - как бы не спугнуть. Но противник, к его радости, стоял на месте. Генеральная баталия была неизбежна. Наполеон всегда жаждал боя. «Главное ввязаться, а там посмотрим», - пожалуй, основополагающий его жизненный принцип.

«День Бородина» грянул 7 сентября. Император, спозаранку изготовив свою армию, приветствовал восходящее светило: «Вот солнце Аустерлица!» 

Аустерлица не получилось. Не получилось ни Маренго, ни Ваграма. Разве что-то вроде Прейсиш-Эйлау, только в большем масштабе и с потерями куда более лютыми.

Известны исторические фразы, прозвучавшие в этот день или по поводу его. Наполеоновские: о том, что он не может рисковать последним резервом (гвардией) за две тысячи лье от Франции, или: «Им мало?! Добавьте им еще!» - когда на склоне дня его очень задевало, что русские не бегут под ураганным огнем, а отходят организованно и отстреливаясь. И сказанное на склоне лет: что французы заслужили в этот день победу, а русские право считаться непобедимыми. Или похвала Багратиона французским гренадерам, идущим под картечью в атаку, удерживая строй: «Браво! Браво!» Через несколько мгновений после этого от души сорвавшегося восклицания замечательный русский генерал-грузин будет смертельно ранен.

Переходили из рук в руки, скрываясь под горами трупов, Багратионовы флеши, Курганная высота (батарея Раевского), Семеновские флеши. Барклай-де-Толли носился на коне по передней линии, лез в самое пекло, явно ища смерти (Господь уберег). Наполеон удивлялся, почему так мало пленных, а свитские знатоки объясняли ему, что русские не сдаются, потому что привыкли воевать с турками, которые пленных не берут.

Русские несли неоправданно большие потери, стоя в резервах, которые никто не додумался отвести подальше - у нас не привыкли беречь людей. И утратили в конце концов многие важнейшие пункты обороны тоже, возможно, отчасти вследствие особенностей нашего менталитета. Западный человек, когда он в запале, на все готов ради осязаемого результата: победы, рекорда, Багратионовых флешей… Для русского более значимо духовное удовлетворение от того, что он претерпел невыносимое, запредельное. Хотя, конечно, и азартом русский человек не обделен, боевой яростью - если задеть его за живое (которое у него глубоковато). Но тоже - не без примеси «авось». Ну о чем думал (если он о чем-то думал) прекрасный командующий всей нашей артиллерией молодой генерал Кутайсов, - когда, наскоро сколотив (вместе с Ермоловым) отступающие разрозненные части, кинулся во главе их отбивать батарею Раевского?! Батарею не отбил, сам погиб… Его ли это было дело? А пушками кто будет управлять? Боеприпасы стали подвозиться неорганизованно, крупный артиллерийский резерв вообще не был задействован.

Французские пушки работали четко. Когда наполеоновская армия, наступая, захватывала новый рубеж, через несколько минут на русские войска обрушивался с него шквальный огонь. Это стремительно выдвинулась на позиции конная артиллерия (прообраз самоходных орудий), здоровенные битюги которой, впряженные в орудия, неслись напролом, давя и чужих, и своих.