Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

И разве одна только она в этих китайских деревушках, разбросанных по всему правому берегу Амура? Сколько уж они с Сашкой за свой путь от Сахалина видели на пристанях белокурых и сероглазых китайчат, ни слова не говорящих по-русски? Всё это дети одной судьбы. И что тут можно поделать, особенно им дюйм, ненадолго забравшимся в эту дикую глушь Маньчжурии с совсем необычным и небезопасным делом? И если стоит сейчас думать об этой красивой русской девушке, заточенной судьбой в отравленный чесночной вонью трюм старого парохода, то только потому, что она еще не совсем забыла русский язык, и значит, в деревне и кроме нее с матерью имеются еще русские, а это может пригодиться.

Так без всякой сентиментальности хотелось Антоше отнестись к встрече в трюме, но в узкие рамки эти она всё же не укладывалась: и ему, и Сашке было обидно, что такая русская женская красота ускользает от них — молодых, сильных, готовых беззаветно любить — и, пожалуй, уже совсем ускользнула. И поэтому, вероятно, Скрябин молчал, и косая усмешка, так портившая его тонкое лицо, всё чаще появлялась на нем.

II

На место прибыли под вечер; солнце уже низко висело над советской стороной. В большой лодке, поданной с берега, стали съезжать с парохода.

Случилось так, что красивая девушка оказалась в ней рядом со Скрябиным. И опять его в самое сердце уколола ее русская красота, наряженная в китайское одеяние. И опять глаза их встретились, но теперь уж девушка взглянула на молодого человека без страха — она была почти у дверей своего дома.

— Как тебя зовут? — спросил Скрябин.

— По-русски Веркой звать, — ответила красавица. — А тебя, дядька, как звать?

— Антон Петрович.

— Антона Петроч, — с трудом выговорила девушка. — Петроч, — повторила она.

— Ничего, барышня, ничего! — ободрил ее Сашка. — Отвыкли от российских-то слов. Вот с нами и привыкайте. Меня, между прочим, легко прозывают: Саша.

— Саш?

— Так точно. Лександр. Мы люди ничего себе: купцы. Купеза по-вашему. Мы щетину ездим по деревням покупать.

Скрябин строгим взглядом остановил сотоварища: зачем болтать о себе? И спросил соседку:

— Постоялый двор есть у вас в деревне?

Но девушка не поняла вопроса, и он повторил его по-китайски. Оказалось, что единственный в деревушке постоялый двор содержит как раз тот китаец, что является мужем Вериной матери. И еще одно обстоятельство выяснилось — имеется в деревне восемь полурусских-полукитайских семей, много лет безвыездно в ней живущих.

На берегу сразу оказались в толпе местных крестьян, женщин, мужчин и детворы, встречавших пароход. Прибытие двух ламоз было отмечено оживленным галдежом и самым бесцеремонным разглядыванием неожиданных гостей. Антон с Сашкой оказались в плотном кольце любопытных, причем особенно галдели, конечно, дети.

Веру от Скрябина с Сашкой тотчас же отделили ребятишки. Мешкая на берегу, она разговаривала с высоким китайцем на полголовы выше всех остальных. Но вот он обернулся к приезжим, и они увидели совсем русское лицо, белобровое и румяное, лицо парня из подмосковной деревни, каким-то чудом перенесенное на маньчжурский берег могучей восточной реки. Сложив руки на груди крестообразно, согбенно кланяясь и приседая, парень приблизился к Скрябину с Сашкой и спросил почтительнейше:

— Дядька, а вы нас бить не будете?

Скрябин растерялся от нелепости вопроса, но Сашка нашелся: раз думают, что у них есть право колотить, наказывать, то есть, другими словами, принимают их за начальство — тем лучше. И он, важно оттопырив губы, басисто громыхнул, чтобы все слышали:

— Там посмотрим! Бери вещи и тащи на постоялый двор!

И все четверо, Вера, парень и они оба, окруженные орущей детворой, забегающей вперед, чтобы еще раз заглянуть в лицо ламоз, направились к фанзам деревушки, видневшимся в четверти версты от берега под аккуратной, круглоголовой, голой сопочкой.

Деревенька называлась Ванхэ, что значило — Королевская река. Она состояла всего из одной улицы, открывающейся постоялым двором, над воротами которого на высоком шесте болтался красный матерчатый круг с грубым изображением рыбы над ним.

Постоялый двор содержал Ли Чин-дун, Верин отчим, муж ее матери, сорокалетней толстухи с пронзительным голосом. Дама эта русский язык, конечно, забыть не могла, но уже речь ее обильно пересыпалась китайскими словами. Но что растрогало молодых людей, едва они оказались под кровом убогой деревенской гостиницы, так это образ Божьей Матери, повешенный на стене, правда, рядом с домашним китайским алтариком с тростинками курительных свечей перед последним.

Образ был темен ликом, древен, еще, конечно, из России вывезен, и перед ним теплилась красная лампада, наполненная бобовым маслом. Серебряный венчик над ликом Богоматери был вычищен и блестел — дело рук Федосьи Парфеновны или Веры, но, увы, и гаоляновые тростинки перед языческой святыней возжигали тоже они!..

Увидев перед собою двух русских, Федосья Парфеновна явно струсила: она заметалась по фанзе с несомненным намерением улизнуть, и только пояснение дочери, вошедшей вслед за Скрябиным с Сашкой, что эти двое не из-за Амура, а из Харбина, помогло женщине овладеть собою. И все-таки голос ее звучал натянуто, не без дрожи, когда она, вспомнив русское приветствие, сказала гостям:

— Ну что ж, милости просим!

Тут проснулся и поднялся с кана и хозяин, худой, с сумрачным лицом китаец. Никакого особого интереса к прибывшим русским он — наружно, по крайней мере, — не проявил. Поздоровавшись с ним и сказав, что они прибыли сюда для скупки щетины и пробудут с неделю, вообще — как управятся, приезжие условились с ним о цене постоя и стали разоблакаться. Готовясь к ужину, достали из своих сумок и кое-какой городской чифан — консервы, копченую колбасу и бутылку водки.

При виде водки с лица Федосьи Парфеновны сбежали последние следы недоверия и робости, вызванные неожиданным появлением соотечественников, — глаза ее заискрились, она оживленнее принялась за сборы всего необходимого к столу, в чем ей помогла и Вера, уже переменившая халат, в котором она была на пароходе, на белую полотняную курму, но оставшаяся в тех же широких черных китайских штанах, закрученных тесьмой у щиколоток. Точно в таком же наряде была и мать ее, только панталоны на ней были короче, не доходили до щиколоток и внизу собраны не были, да и курма давно уже требовала стирки.

Хозяин посмотрел на водку косо, неодобрительно.

— Моя мадама шибко пей люби, — хмуро сказал он. — Когда моя не види, много ханшин пей. И тогда работать не хочу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});