Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

— Смогу, конечно! — не подумав даже, ответил Кранцев. — Случаев у меня, конечно, за десять лет работы в вечерке накопилось сколько угодно. А рассказ написать, что же, долго ли? Например, о гайке, помнишь?

— Нет, о гайке не годится, — поморщился Яша. — Тут, понимаешь, что-нибудь этакое, рождественское надо. Высокое даже, но с ужасом, с нечистой силой, что ли. С призраками!

— Есть и с призраками, — тотчас же откликнулся Кранцев. —

В Московских-то казармах, помнишь? Дом с привидениями? Когда еще я, по твоему поручению, всю ночь привидение подстерегал в коровнике. И подстерег. Привидение-то соседом оказалось. Романтическая история.

— Ну, хотя бы в этом роде. Но ты постарайся! Может быть, у тебя талант беллетриста обнаружится. Многие репортеры так в большие писатели выкарабкались, например, Диккенс, а у нас Леонид Андреев. Вот и всё.

— Ладно! — усмехнулся репортер. — Ты меня славой Леонида Андреева не прельщай, ты лучше хороший гонорар заплати, скажи там в конторе, — и Кранцев отправился в сотрудническую отписываться.

II

Косте, пареньку неглупому и даже с образованием, казалось, что написать рассказ так же просто, как «верхушку» в газете — то есть большую сенсационную заметку о каком-нибудь ограблении, людоворовстве или пожаре с человеческими жертвами. Однако дело оказалось не так. Заметка требовала лишь точного описания того, что видели глаза и слышали уши. Вот и всё. Для построения же рассказа — этого оказалось недостаточно. Надо было описать то, что глаза не видели, надо было создать жизнь; быть хотя бы маленько, но все-таки творцом.

Это во-первых. Но это было еще, так сказать, вполбеды. В описаниях, в «разговорах», т. е. в диалоге, помог бы Яша, известный беллетрист, автор нашумевшего романа, переведенного на несколько иностранных языков. Было и нечто другое, что мешало Косте выполнить прибыльное задание шефа.

Это другое заключалось в том, что те сюжеты, которые были интересны в пересказе немногими словами, при попытке уложить их в распространенный рассказ сразу же становились скучными. Интриги не получалось, завязка не завязывалась, не было неожиданности и в развязке.

— Ничего не выходит у меня с рассказом! — жаловался Костя своей супруге Раичке. — Какая-то жвачка получается, а не рассказ.

— Ну и плюнь! — утешала Раичка мужа. — Очень тебе нужно возиться! Пойдем лучше ужинать к Татосу.

— Жалко! Все-таки четвертную за рассказ заплатили бы. Как раз к праздникам!

И хотя Костя, прервав муки творчества, шел к Татосу кушать купаты, шашлык и пить кахетинское № 5, но все-таки продолжал думать о рассказе. И случай ему помог — четвертная не уплыла от его вечно тающего кармана. Она попала туда, злодейка, хотя рассказ его, все-таки, в конце концов, написанный, — так и не увидел света. Но это случилось уже по совсем другой причине.

Собирая новогоднюю анкету пожеланий, Костя, как и хотел, заглянул к доктору Крошкину. Крошкин был богатыми человеком и считался в городе лучшим эскулапом. Конечно, как это всегда бывает в отношении врачей, кое-кто поругивал его коновалом, но разве на всех угодишь?

Во всяком случае, если другие врачи отказывались лечить, то шли к Крошкину, рассуждая так:

— Уж этот или уморит враз, или вылечит. Решительный мужчина!

Но на вид Крошкин не производил впечатления решительного человека — скромный, тихий и даже застенчивый, большой любитель поговорить на высокие темы: об искусстве, о литературе и науке и даже о вечности и о Боге.

Между прочим, я хочу предупредить читателя, что рассказ наш относится ко временам давно прошедшим, еще гоминьдановским. Всё с той поры в нашем городе радикально изменилось, улучшилось, конечно; и событие, давшее репортеру Кранцеву сюжет для рассказа, в наше время, к счастью, уже произойти не может. Другими словами, всё это дело давно минувших дней и старины глубокой. Давно уже нет в городе и симпатичного доктора Крошкина.

— Так вот, Костя сидит в его кабинете.

Между доктором и Костей обширный стол, прикрытый поверх традиционного зеленого сукна еще толстым зеркальным стеклом. Под этим стеклом какие-то фотографии, картинки, — всё это Косте, уже не в первый раз посылаемому к Крошкину, хорошо знакомо. И вдруг он среди подстекольного содержимого видит нечто новое: не первой свежести кредитный билет стоиенного достоинства.

В те времена в городе ходили блаженной памяти даяны, курс иены был высок; кто имел к этому возможность, иены приберегал, скапливал. И, конечно, сторублевка, да еще как напоказ положенная под стекло письменного стола в докторском кабинете, не могла не заинтересовать репортера даже чисто профессионально.

— Фальшивая? — спросил он.

— Нет, самая настоящая, — ответил Крошкин. — Храню как память. Это мой гонорар за один из недавних визитов. Замечательный случай!

— Медицинский случай замечательный? — спросил Кранцев, навостряя репортерские уши.

— Нет, в медицинском отношении случай самый заурядный — абсцесс на ладони, вызванный занозой. Замечателен он в ином смысле. В смысле необыкновенности положения, в какое у нас в городе могут попадать врачи.

— Расскажите, доктор! — попросил Костя, вытаскивая из кармана блокнот. — Вы за сколько же визитов получили эти сто иен?

— Всего за один, — ответил Крошкин. — Но он мог мне стоить жизни!

— Доктор, ради Бога… я слушаю, — даже затрепетал Костя, предчувствуя наличие сенсации, «верхушки» на третью страницу вечерки строк на 250 с заголовком «квадратным» на все семь копеек.

И доктор не стал томить репортера.

— Дней десять назад, — начал он, — когда я уже заканчивал прием, ко мне явился китаец. Одет хорошо, даже богато, но как— то не по росту, точно не в свое: Ботинки явно велики, а штаны коротки, пиджак тоже сидит на могучих плечах так, что сразу видно, что он едва натянут, вот-вот по швам треснет.

Вы знаете, я по-китайски не говорю. Знаю всего слов десять: тунда-путунда, ю-мею. У меня переводчик. Зову его. В чем дело? И вдруг замечаю я — я ведь человек наблюдательный, — что мой Ли, который, приступая к исполнению своих обязанностей, обычно с пациентами-соотечественниками держится гордо, надменно, чем меня, скромного человека, часто заставляет сердиться, — теперь вдруг словно переродился. Кланяется, сгибается в три погибели, лепечет униженно. А с прочими он словно сам доктор. А я у него за помощника. Что такое, думаю, и спрашиваю:

— Что это за человек, Ли?

— Его, — отвечает тот, — шибко важный люди!

— Генерал?

— Нетуля. Его не казенный люди, его купеза. Но очень важный купеза. Шибко богатый.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});