Зеркала и галактики (СИ) - Ворон Елена

Элан улыбнулся, обнял девушку, поцеловал в волосы – и двинулся вверх по склону, стараясь держаться пятен сырого, липкого, надежного снега. Это удавалось не всегда, и он оскальзывался на влажном льду, падал, упираясь альпенштоком, – его острый конец оставлял глубокие борозды, но неизменно находил опору. Тогда Элан поднимался и продолжал карабкаться. Дважды пришлось пустить в ход нож: он хорошо держал в снегу, хотя на второй раз лезвие попало на лед, и острие обломилось.

– Э-эй! – наконец расслышал Элан глухой голос. – Эй-ей!

Он взобрался повыше и увидел темно-голубую щель, точно аккуратный пропил в ледяном панцире.

– Привет спелеологам, – громко сказал тигреро и махнул ожидавшей внизу Мишель: дескать, нашел пропажу. – Как самочувствие? – Он подполз к краю расселины и заглянул. – Да ты тут плотно обосновался.

Метр с небольшим в самом широком месте, расселина уходила вниз под углом, и в ее синем сумраке тигреро не сразу разглядел Бориса. Художник застрял на глубине около четырех метров; виднелась одна лишь злополучная сумка, которая его погубила, – темно-красное пятно.

– Борис! Цел?

– Не цел! – завопил художник. – Больно!

– Потерпи, скоро достанем, – ободряюще сказал Элан, прикидывая, как и что.

Пожалуй, двое крепких парней управятся без особого труда. Вырубить хорошие опоры и положить у края расселины Майка, чтобы держал, а самому на веревке спуститься вниз. Второй веревкой обвязать Бориса; а если не удастся, то обвязать сумку: ремни его удержат. Бомбой влетевший в щель художник застрял прочно – но все же не настолько, чтобы его было не выдернуть. В крайнем случае, можно притащить с Двадцать Первого пару больших термосов, полить лед кипятком и вытащить Бориса, как не притертую пробку из горлышка. Милое дело.

– Больно-о! – взвыл художник.

– Терпи. Какого рожна бегом пустился?

Борис промолчал, а тигреро оглянулся, высматривая, не показался ли на тропе под ледником Майк. Версана не было – да и быть еще не могло – зато глаз отдохнул на ладной фигурке Мишель.

Из расселины донесся стон. Конечно, больно – ввалился на большой скорости, засел свернутый клубком.

– Борис, слушай, что мы будем делать. Я побегу на Приют, захвачу все, что надо, а сюда скоро поднимется Майк.

Снизу долетел хриплый вопль.

– Помолчи, потом откричишься. Когда…

– К черту… Не надо ничего. Прикончи, как Тамару.

– Я не штатный палач.

– Да больно же!

– Будешь терпеть, пока не достанем. Подумаешь, в лед завалился. Не хрен было рысью мчаться.

– Да я тебя увидел. Решил: за мной гонишься.

– Я думал перехватить тебя до ледника. А ты, как последний кретин…

– Ну да, да, кретин! Помоги же! А-а-а!

Элан улегся на снежном языке, уперся локтями. Хорошо бы отключить болевой центр у Бориса в мозгу. Ну, попробуем. С осторожностью, чтобы не навредить…

Борис стонал, кричал и бранился; то взывал к Элану, умоляя о смерти, то клял его на чем свет стоит – и не давал сосредоточиться. Мужчины часто плохо переносят боль – особенно такие, из интеллигентского сословия. Уж тигреро на Светлом навидался…

– Заткнись, – зарычал он, не выдержав. – Никто не виноват, кроме тебя. Умолкни, или я ухожу.

Борис в ответ заверещал, как дикий поросенок.

Элан уставился на противоположный край расселины. Кромка острая, будто лезвие ножа, светлая, а ниже лед наливается синевой… Как быть с художником? Оставить – и пусть кричит, пока не выдохнется? Даже если у него сломана пара ребер, от этого не умирают.

– Тигреро, я плохо объясняю. Чертова палка – она в брюхо воткнулась…

Под Эланом покачнулась гора. Борис катился по склону в обнимку с альпенштоком – с ним и ввалился в расселину, и насадился, как на шампур.

– Куда воткнулась? – переспросил Элан, разом охрипнув.

– В брюхо. К правому боку. Все одно подыхать. Добей сразу.

– Ладно, – ответил тигреро. – Потерпи – Майк поднимется, тогда и…

– Черт! А без него?

– Никак.

Борис затих, а Элан зажмурился, стиснул зубы, сжал кулаки. Версан ни при чем, дожидаться его незачем – просто надо ударить внезапно, когда художник не мается ожиданием смерти. Внизу раздался протяжный стон. Сейчас, дружище, сейчас помогу…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ударившая незримая пружина чуть не прикончила его самого: Элана подбросило, он дернулся и распластался на снегу, уткнувшись лицом в жесткую холодную сырость. Мысленно подсчитал погибших. Борис – пятый. Неужто Изабелла заберет их всех? Его мутило, и засасывала трясина беспамятства.

Тигреро так и лежал у расселины, пока наверх не поднялся Майк.

– Эл! Ну, что тут? – Он тряхнул тигреро за плечо. – Ты-то живой?

Элана затрясло, как в ознобе. Стиснув зубы, он унял дрожь и рассказал, что произошло. Майк клацнул зубами, шепотом выругался, затем приподнял Элана и заставил сесть:

– Хорош валяться, не то отморозишь себе все самое нужное. Доставать не будем; не хватало самим туда оборваться. Эл, мы лезем вниз. Слышишь? Тебе по морде съездить? – предложил Майк заботливо. – Ну, что молчишь?

– Он из-за меня навернулся. Узрел демона.

– Кто мог знать, что он обделается со страху, завидев тебя на тропе? Ты мог это знать? Говори!

– Он и с бивака ушел потому, что боялся. Я должен был подумать…

Удерживая за плечо, Майк влепил ему оплеуху.

– Ничего ты никому не должен. Здесь не детский сад, и проводник не нянька. Стервец по дурости дернул галопом через ледник – и нарвался. А тебе нечего убиваться. – Версан извлек из кармана салфетку, сунул Элану, у которого пошла носом кровь. – Оботрись, да и поползем. – Он собрал горсть снега, сбил в лепешку и приложил тигреро над переносицей. – Держи сам. Эл, пойми: Изабелла, помноженная на глупость всех наших… она сильнее тебя. Коли сами нарываются, не спасешь. Ты не можешь думать за каждого, предугадывать шаги, мысли, реакции… Даже если ты демон.

Элан не отозвался; сидел, прижимая к лицу салфетку и снег. Майк вздохнул. Тигреро не позавидуешь: тяжко отвечать за толпу бешеных идиотов, которые будто намеренно ищут смерть.

– Когда вы с Мишель убежали, – снова заговорил версан, – Лена прямо очертенела. Я сказал: придушу, если не прекратит визжать в уши.

– Что хотела?

Майк покривился.

– Всполошилась: тигреро, дескать, Бориса настигнет и хребет перешибет. Вдогонку ринулась – только пятки засверкали. Да бегает она не ах, вот и запоздала.

– Погоди, – Элан отбросил окровавленную салфетку. – Получается, она знала, что Борису каюк?

– Какое! Обычная истерика – ах, боюсь, как бы чего не вышло.

Элан поглядел вниз, на Лену и Мишель у края ледника. Даже отсюда было видно, что они держатся поодаль друг от друга.

– Пойдем, допросим ее с пристрастием.

– Не дури. Что тут спрашивать? Вот выдумал – цепляться к безголовой пигалице.

– Я не цепляюсь. Но она ведет себя странно.

– Тут все ведут себя странней некуда, – буркнул версан. – Да знай она что-нибудь, разве б не сказала? Объявить на публику, что в тебя втюрилась, а заодно и со мной не прочь, – это пожалуйста. А предложить объяснение, почему люди гибнут, стесняется. Так, что ли?

– Выходит, так.

Майк посмотрел с жалостью.

– Да ты, малыш, сбрендил. Пойдем-ка на Приют, там теплого молочка, компресс на лоб – и баиньки. Мишель сказочку расскажет, колыбельную споет…

– Заткнись. – Элан сжал виски. – Надо хоть знак какой поставить. Из снега слепить?

– Правильно, – оживился версан, обрадованный, что тигреро отвлекся от дурных мыслей. – Соорудим маленький – как его? – постамент…

– А на него тебя поставим. Черт, как же оно зовется?… Пусть будет постамент, – махнул он рукой, так и не вспомнив нужное слово.

Ползая по склону, стали сгребать снег и лепить надгробный памятник у края расселины. Получилась усеченная пирамидка, в которую сверху воткнули альпеншток.

– Ночью подморозит, все схватится в лучшем виде, – заключил Майк.

Он вручил Элану свой альпеншток, велел осторожно спускаться и сам потихоньку заскользил вниз.