Кафе утраченной молодости - Патрик Модиано

Однажды мы с Луки оказались на станции «Мабийон». Был декабрь, и в шесть часов вечера уже стемнело. И вдруг Луки увидела человека, сидящего за столиком кафе «Ла Пергола». Она даже немного отступила назад, словно собираясь бежать. На вид человеку было около пятидесяти лет, лицо его хранило суровое выражение, волосы были гладко зачесаны. Он сидел почти лицом к нам и, конечно, мог нас заметить, если бы не был увлечен разговором со своим соседом. Луки схватила меня за руку и потянула на другую сторону улицы дю Фур. Она сообщила мне, что узнала в том человеке одного типа, с которым познакомилась благодаря Жаннет Голь и который владел рестораном в Девятом районе. Она никак не ожидала встретить его здесь, на Левом берегу. Кажется, этот человек встревожил ее. Слова «Левый берег» она произносила так, будто Сена представляла собой демаркационную линию, отделяющую два вражеских города, этакий железный занавес. А тот мужчина каким-то образом ухитрился перейти эту границу. Нет, действительно, его появление у «Мабийон» сильно испугало Луки. Я спросил, как его зовут. Оказалось, Моселлини. Почему Луки не хотела с ним встречаться? На этот вопрос она не смогла внятно ответить. Мол, просто этот человек навевает ей не самые лучшие воспоминания. Стоило ей порвать с кем-либо — и этот кто-либо переставал существовать для нее. Умирал. А этот все еще не умер. И поскольку она может в любую минуту столкнуться с ним на улице, не лучше ли будет переехать в другой квартал?

Я успокоил ее. «Ла Пергола» было не совсем обычным местом, и его посетители совсем не соответствовали богемному и студенческому кварталу. Этот Моселлини, как она сказала, из Девятого. А «Ла Пергола» относилась к району Пигаль — Сен-Жермен-де-Пре (правда, никто не мог объяснить почему). Поэтому достаточно просто перейти на другую сторону улицы. И незачем куда-то переезжать.

Надо было бы настоять на том, чтобы она рассказала мне больше, но я хорошо знал, что Луки ответила бы мне, если б захотела… я достаточно пообщался в детстве и юности со всякими Моселлини и прочими типами, о которых потом думаешь: на кой черт, собственно, они тебе сдались? А сколько раз я видел своего отца в такой компании?

За все эти годы я мог бы узнать побольше об этом Моселлини… но зачем? Вряд ли я стал бы знать о Луки больше, чем знал или догадывался до этого. Несем ли мы ответственность за людей, с которыми судьба сводит нас в начале жизни? Должен ли я отвечать за моего отца и за всех тех, с кем он встречался в холлах отелей или в задних комнатах кафе? За тех, кто таскал с собой сумки, набитые неизвестно чем?

В тот вечер, после неприятной встречи, мы гуляли по бульвару Сен-Жермен. Потом дошли до магазина «Вега», и Луки смогла немного расслабиться. У нее был с собой список книг, которые советовал прочитать Ги де Вер. Такой список он давал каждому, кто присутствовал на его собраниях. У меня остался один экземпляр с тех пор. «Не обязательно читать все сразу, — говорил в таких случаях де Вер. — Выберите какую-то одну книгу и читайте себе по страничке на сон грядущий».

Вот этот список:

«Божественное альтер-эго»

«Божий угодник в Оберлянде»

«Песнь жемчужины»

«Столп Авроры»

«Двенадцать спасителей сокровища света»

«Органы или чувствительные центры» «Мистический розарий»

«Седьмая долина»

Это все были тоненькие брошюрки в светло-зеленых обложках. Поначалу мы читали их вслух у меня дома, на улице Аржантин, когда становилось совсем тошно. Получалось что-то вроде состязания. Но, как я полагаю, читали мы по-разному. Луки надеялась отыскать в этих книжках смысл жизни, тогда как меня пленяли ритм и музыка слов и звуков.

В магазине она вроде забыла о Моселлини и о всем том, что с ним было связано. И только теперь я понимаю, что в этих книжках в зеленых обложках и в биографии Луизы Смиренной она искала не только примеры для подражания. Ей хотелось бежать, бежать все дальше и дальше, порвать нить дней и вдохнуть воздух свободы. И вместе с этим в ней жил страх, панический страх, который возникает при мысли, что бывшие друзья, забытые в прошлой жизни, могут разыскать вас в этой и предъявить счет. Остается только скрыться от этих преследователей и шантажистов в надежде, что когда-нибудь вы окажетесь вне пределов их досягаемости. Где-нибудь там, в горнях. Или на просторах. Я отлично понимал Луки. Разве я сам не тащил на себе тяжкий груз воспоминаний и кошмарных образов из моего детства, которые с удовольствием послал бы подальше.

Я сказал Луки, что бегать от такого глупо. И мне удалось ее убедить. Теперь, выходя на станции «Мабийон», мы не обходили стороной «Ла Пергола». А однажды я даже затащил Луки внутрь. Мы стояли у стойки, бесстрашно поджидая Моселлини и остальные тени из прошлого. Со мной Луки ничего не боялась. Нет лучше средства, чем смотреть призракам прямо в глаза, пока они не растают. Я чувствовал, что она обрела уверенность в себе, и, появись на пороге Моселлини, Луки не повела бы и бровью. Я посоветовал ей в таком случае произнести фразу, которая не раз выручала меня в подобных ситуациях: «О нет, мсье… Это не я… сожалею, но вы ошиблись».

Но Моселлини в тот вечер так и не появился. И больше мы не видели его тут ни разу.

В феврале, как раз в то время, когда Луки бросила мужа, начались сильные снегопады, и мы почувствовали себя в отеле, затерянном высоко в горах. Я стал замечать, что жить в нейтральной зоне довольно трудно. Нет, на самом деле неплохо было бы перебраться поближе к центру. Самое необычное в улице Аржантин (в Париже есть еще несколько улиц, похожих на нее как две капли воды) — это то, что она совсем не соответствует своему району. Она вообще ничему не соответствует, существует сама по себе. Покрытая снегом, она с обоих концов уходила в пустоту. Надо бы найти список улиц, которые представляют собой не только нейтральные зоны, но и самые что ни на есть черные дыры Парижа. Или же вспышки темной материи, о которой не утихают споры среди астрофизиков. Этот вид материи невидим для глаз и не пропускает ни ультрафиолетовое, ни инфракрасное, ни рентгеновское излучение. Да, со временем эта темная материя просто поглотила бы нас.

Луки не хотела жить в непосредственной близости от покинутого мужа. Всего лишь две станции метро. Она стала искать себе на Левом берегу отель, который располагался бы неподалеку от «Конде» и от квартиры Ги де Вера. Так чтобы можно было дойти куда нужно пешком. А я, в свою очередь, не хотел возвращаться на противоположный берег, в Шестой район, где прошло мое детство. Слишком много тяжелых воспоминаний… Хотя что теперь говорить об этом? Ведь того района, что был, уже не существует. Сейчас это район шикарных магазинов и бутиков; там покупают квартиры богатые иностранцы… В свое время я еще мог там найти следы из моего прошлого: старые отели на улице Дофин, кафе на перекрестке у «Одеона», где обретались какие-то дезертиры с американских военных баз; мрачная лестница Вер-Галан, надпись на растрескавшейся стене на улице Мазарини, которую я прочитывал каждый раз, когда шел в школу: «Никогда не работайте!»

Луки нашла себе комнату немного южнее, неподалеку от Монпарнаса, а я вернулся в район Звезды. А на Левом берегу мне не хотелось встречаться с призраками. С наступлением темноты я старался не задерживаться на улицах моего старого района и чувствовал себя в безопасности лишь в «Конде» и в магазине «Вега».

Кроме того, нужно было подумать о средствах к существованию. Луки продала свое меховое пальто, подаренное ей, несомненно, мужем. У нее остался только плащ, слишком легкий, чтобы встречать в нем зимние холода. Тогда она стала читать объявления о работе, как делала до замужества. Время от времени она отправлялась в Отей, на автобазу, к старому другу своей матери, который чем-то ей помогал. Что же до меня, то мне даже страшно сказать, какого сорта работенку я себе нашел. Хотя зачем скрывать правду?

В соседнем с моим отелем доме жил некто Беро-Бедуин. Ну, если точнее — улица Сайгон, дом 8. Меблированные комнаты. Я часто видел его и уж не помню, когда и как мы познакомились. Не очень искренний тип с волнистой прической, одет с претензией на изысканность, светски-развязный. Мы сидели друг напротив друга в кафе-ресторане на улице Аржантин. За окном падал снег. На вопрос моего собеседника о работе я сказал, что хотел бы заняться писательством. Кем был на самом деле этот Беро-Бедуин, я не знал (я даже заглянул в телефонный справочник). Потом я провожал его до дверей его «конторы» («а, это совсем рядом!» — как он пояснил). За нами по снегу тянулись две цепочки свежих следов. Нужно было пройти прямо до улицы Шальгрен. Иногда, вспоминая некоторые моменты своей жизни, мы не можем точно определить, что это было на самом деле — сон или явь? Улица Шальгрен, 14. «Французские деловые издания». Должно быть, здесь. Сегодня я бы не решился вернуться на то место, чтобы взглянуть на тот дом. Я слишком стар.