Боги и влюбленные - Пол Джефферс

Марк Либер был слишком занят своими делами, чтобы обращать внимание на мое молчание. Он лишь попросил меня сказать Ликасу, что дела могут задержать их в городе допоздна. Я мрачно передал это Ликасу, который, вероятно, понимал мое состояние и решил не наказывать за проявленное неуважение. Ни сказав ни слова, он отпустил меня в сад.

Когда я смотрел на Приапа, он казался мне таким же холодным, что и Марс, а его лицо было отражением моего, за исключением слез. Немые мраморные глаза, чувственный рот, изогнувшийся в самодовольной улыбке; божество ожидало, что я что-то скажу. У меня был только один вопрос, единственное слово, и оно служило укором: «Почему?» Бог не снизошел до ответа. Я шагнул назад, перевел взгляд на Марса, который, как обычно, был холоден, сердит и презрителен. Марс всегда высмеивал меня, и я вновь обратился к Приапу. «Марс могущественней тебя», прошептал я. Потом, на случай, если Приап не обратил на это внимания, я закричал: «Марс могущественней тебя!», и в гневе ударил статую кулаками.

Ужин подавал Прокулу один Ликас; меня отпустили рано. Я отправился к себе вместо комнаты трибуна и бросился на кровать. Мне хотелось плакать, но слез уже не осталось. Я просто смотрел вверх, в темный потолок, молча проклиная всех богов, имена которых приходили мне на ум, начиная с Юпитера и приберегая Приапа напоследок. Я ждал, чтобы один из них послал молнию и заставил меня замолчать. К сожалению, до меня доносился только смеявшийся в дубах ветер.

Потом я услышал знакомые голоса. «Они напились», сказал я вслух в темноте комнаты. Я слышал, как они идут по коридору. Абенадар отправился к себе. До меня долетел звук запирающегося замка в двери, находившейся всего в нескольких шагах от моей.

Секунду спустя дальше по коридору открылась дверь в комнату Марка Либера. Я ждал, что она закроется, но вместо этого снова услышал шаги — не шарканье, а тяжелый приближающийся стук. Скоро он прекратился, и дверь отворилась. В свете ламп я увидел черный силуэт, и только волосы были окружены золотистым сиянием. Он пошатнулся, затем оперся рукой о стену. Мне казалось, он слышит стук моего сердца.

— Ликиск, почему ты здесь, а не у меня?

Я знал, что в лучах коридорных ламп он видит меня, но молчал, надеясь, что он решит, будто я сплю. Я держал глаза плотно закрытыми, когда он вошел в комнату и приблизился к кровати, глядя на меня сверху вниз.

— Я думал, ты будешь в моей постели, а не в своей, Ликиск. Я знаю, что ты не спишь. Посмотри на меня. Что с тобой случилось?

Сухо и резко я ответил:

— Я не хочу сегодня с тобой спать.

В тот же миг меня выдернули из кровати и поставили на ноги с такой легкостью, словно я был куклой. Марк Либер яростно встряхнул меня за плечи.

— Что это значит — ты не хочешь сегодня со мной спать?

— Потому что тебе на меня наплевать, — сказал я, с трудом сдерживая слезы.

Со смехом он убрал руки.

— Откуда такая мысль?

— Это не мысль. Это правда. Если бы это было неправдой, ты бы не торопился уезжать.

— Ах вот в чем дело, — произнес он, кивая.

— Вот именно.

— Ликиск, я солдат. Я делаю то, что мне приказывают.

— Но ты делаешь это с радостью!

— Да!

— Ты любишь армию больше, чем все остальное. Больше, чем меня.

— Ликиск, армия — моя жизнь.

— А ты — моя.

Смягчившись, он сказал:

— Вне дома я бываю гораздо дольше, чем дома. Ты же привык к тому, что я все время на службе.

— Но это совсем другое. Так было раньше.

— Ты прямо как ребенок. То, что я подчиняюсь приказам, не повод считать, что я тебя не люблю.

Я взглянул на него с надеждой.

— Возьми меня с собой. Куда бы ты ни отправился, я тоже могу пойти.

Он покачал головой:

— Это невозможно.

Я простонал:

— Ну вот! Ты не хочешь, чтобы я ехал. Ты не любишь меня. Я для тебя просто игрушка. Как одна из твоих шлюх. Как девчонки с кухни или те персидские проститутки.

Он ударил меня с такой силой, и я упал на кровать, а в глазах потемнело. Приложив руку к горящей щеке, на которую пришлась пощечина, я начал плакать.

— Чтобы я больше не слышал, что ты себя так называешь, ясно? И больше никогда не смей мне указывать, что я думаю и чувствую!

Я уткнулся лицом в подушку и разревелся.

— Ты найдешь себе там кого-нибудь другого и скоро забудешь Ликиска. Но я об этом не узнаю. Я себя убью. Брошусь в Тибр. Прыгну с Тарпейской скалы, как во сне. Я… я убегу… и дам себя поймать… и меня распнут. Ведь так поступают с непослушными рабами?

— Хочешь знать, что такое быть рабом? Что ж, Ликиск. Я тебе покажу.

Его руки жестоко сорвали с меня одежду и в гневе бросив на пол; он вновь поднял меня, оцарапав кожу кирасой и холодными металлическими пряжками, вынес из комнаты и пошел по освещенному лампами коридору. Открыв ногой дверь к себе, он бросил меня в постель, словно мешок пшеницы. Слишком испуганный, чтобы пошевелиться, я, не мигая, следил за ним широко раскрытыми глазами, пока он снимал форму, разбрасывая ее по комнате. Сдернув тунику, он швырнул ее у кровати и предупредил: «Сегодня пощады не жди».

И это не было пустым обещанием.

Я не спал вообще, а он уснул лишь на рассвете. Только тогда я осмелился уйти. Одевшись в новую тунику, словно во сне я отправился в сад, не обращая внимания на Приапа, и сквозь дубы и сосны пришел к баракам гладиаторов. Бойцы поднимались рано и уже начали практиковаться. Их крики и ругательства пугали, но они тонули в лязге и грохоте их оружия. Я медленно прошел через ворота на тренировочную площадку. Бродя между бойцами, удивленными моим появлением, я отыскал их тренера.

— Где Поликарп? — требовательно спросил я.

Тренер был огромным — сам бывший боец, — и более уродливого человека я еще не видел. Услышав мой вопрос, он удивился.

— Поликарп? Да он давным-давно умер.

— Он сказал, что научит меня драться сикой.

Тренер хрипло расхохотался.

— В самом деле?

— Я собираюсь стать гладиатором! — обозлился я.

Бойцы на время прекратили свои занятия и столпились вокруг меня и своего огромного тренера. Все как один, они смеялись надо мной и забрасывали шутками до тех пор, пока тренер не решил, что с него достаточно комедий. Огромной ручищей он ухватил меня за воротник туники и приподнял над землей, так что я стоял только на кончиках пальцев.

— Ты либо пьян, либо сошел с ума. Эти люди должны тренироваться, так что проваливай отсюда, или я все расскажу сенатору Прокулу, и тебя ждет порка, — прорычал он, толкая меня прочь.

Когда я шел к воротам сквозь толпу гладиаторов, их смех омывал меня, словно волны океана. Я побежал, и у ворот дома услышал, как кто-то кричит:

— Эй, малыш! Эй, наложник! Если тебе нравятся гладиаторы, у меня для тебя кое-что есть. Большое, как сика, и в два раза опаснее. — Снова смех. — Мое оружие разорвет тебя пополам, словно кол!

Зажав руками уши, я поклялся, что расквитаюсь со всеми ними. Я расскажу Поликарпу об этом унижении. Мой великий рыжий боец за меня отомстит. Отомстит всем. Марку Либеру — за то, что меня бросает. Приапу. Армии. Всем, кто причиняет мне боль.

«Но как он это сделает? — с усмешкой спросил меня голос в голове. — Поликарп мертв. Ты его убил!»

Оказавшись один, в лесу, я опустился на землю, закрыл лицо руками и разревелся, словно ребенок.

За ужином Кассий Прокул пожелал узнать, как я оцарапал руки.

— Подрался, — ответил я.

— Подрался? С кем? — требовательно спросил Сенатор, ухватив меня за руки и осматривая посиневшие и ободранные пальцы, все еще болевшие после того, как я колотил предателя Приапа.

— С… Палласом, — соврал я.

Гнев окрасил лицо старика, и я приготовился к взбучке. (Бедный Паллас тоже получит из-за моего вранья, подумалось мне).

Но тут заговорил Марк Либер.

— Ничего страшного, отец. Я все знаю и обо всем позабочусь. Не бери в голову.

Ужин и вино затянулись до вечера. Помогая на кухне с уборкой, я слышал смех; Прокул наслаждался последними днями общения с сыном и Абенадаром. Прошли месяцы с тех пор, как они вернулись из Фракии, но казалось, это было только вчера. Периодически заходя в библиотеку сенатора, чтобы наполнить их кубки, я ловил обрывки разговоров. Трибун и центурион отправлялись в Палестину. Никакие просьбы к генералам и даже консулам, командовавшим армией, не могли изменить приказа. Смирившись с гарнизонной службой, несмотря на все свое желание отправиться на войну, солдаты уважительно слушали Прокула, рассуждавшего об особых трудностях, с которыми Рим столкнулся в Палестине. Было далеко за полночь, когда они, наконец, отправились спать.

Когда Марк Либер пришел к своей постели, то обнаружил в ней меня. Он не удивился, выглядел довольным и извинился за прошлую ночь.

— Я был пьян и зол, а ты оказался ближайшей мишенью. Надеюсь, я не сделал тебе больно, — сказал он, садясь рядом. Подняв мою руку, он осмотрел синяки. — Как это произошло? — Я ответил, что избил статую. — Нельзя обвинять бога за то, что делает человек, Ликиск, — заметил Марк Либер.