Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конторе я нашел еще одного нашего друга, Помпония Сабина, капитана Меркурия, самого красивого корабля Прокула. С Сабином нас объединяло то, что мы оба были рабами, хотя сейчас он стал свободным. Гигант-финикиец Сабин когда-то служил гребцом, но выкупил свою свободу, имея возможность откладывать деньги во время работы на триреме Аврелия Помпония. Освободившись, Сабин выучился у Примигения морской торговле и поднялся до звания капитана на славном корабле Меркурий.
Пока Прокул, Марк Либер и Примигений изучали счета компании, Сабин настоял на том, чтобы показать Гаю Абенадару свое замечательное судно.
— Иди и ты с нами, Ликиск, — засмеялся Сабин, большой мозолистой рукой взъерошив мои волосы. — Я знаю, у тебя сердце путешественника!
Пока мы шли, Абенадар признался, что когда-то хотел вступить в морской флот.
— Но я испугался, что все время буду страдать от морской болезни!
Когда Прокул и Примигений закончили обсуждать дела, мы отправились из города на окружающие холмы, к дому, где жил Примигений со своей женой и детьми. Все они были младше меня — приветливые и общительные, как их отец. Все шестеро (три девочки и три мальчика) немедленно потребовали, чтобы трибун и центурион рассказали о войне во Фракии, но Примигений отослал их прочь. Мужчины сели отдохнуть в галерее с видом на гавань, а я проследил, чтобы наши вещи занесли в комнаты. Ужинал я на кухне, вместе с рабами Примигения — все они были моими старыми друзьями еще с предыдущих визитов, — а потом помогал подавать еду. Поздним вечером мы отправились в постель, устав после суетного дня. Однако Гай Абенадар оказался не настолько уставшим, чтобы не разделить постель с Ликиском.
В Остии я вставал рано, поскольку любил смотреть, как с утренним приливом корабли покидают гавань. Это было замечательное зрелище, и стоя на крыльце дома Примигения, я придумывал историю о том, куда отправляется каждый корабль, изящно удалявшийся от леса мачт и раскрывавший свою красоту на волнах открытого моря: этот — в Грецию, эта трирема — на Сицилию, эта — в Александрию, в порты Галлии или Испании.
Я был поглощен игрой, когда на крыльцо вышел сонный Марк Либер со спутанными после сна волосами. Он прошел босиком по влажному каменному полу, натягивая на обнаженное тело халат.
— Ты рано встал, Ликиск, — сказал он, зевнув.
— Мне нравится смотреть на корабли, — ответил я, снова повернувшись к судам, что качались в гавани.
— Вид замечательный, — согласился он, стоя позади меня.
Я кивнул.
— Так или иначе, мир не так уж и плох, — проговорил он.
— Хотел бы я увидеть его весь, — ответил я.
И тут у меня перехватило дыхание, потому что Марк Либер обнял меня за плечи, похлопал и прижал к себе.
— Возможно, однажды ты его увидишь. Надеюсь на это. Придет день, когда ты станешь свободен и сможешь пойти, куда захочешь. Мой отец упомянул об этом в своем завещании.
— Думаю, это будет не самый лучший день, — сказал я. — Стать свободным, но потерять защиту вашего отца…
Марк Либер снова обнял меня, и я вздрогнул от крепкого, теплого пожатия и прикосновения его ребер к моим.
— Отец — прекрасный человек, — проговорил он, опуская руку. — И ты отлично ему служишь.
— А вы — хороший сын, — ответил я, не в силах скрыть дрожь в голосе.
Прислонившись к балюстраде и осматривая гавань, Марк Либер спросил:
— Что ты думаешь о Гае?
— Он мне нравится.
— Он о тебе очень высокого мнения. Но, думаю, ты это знаешь.
— Да, и я благодарен ему.
— Сколько тебе, Ликиск?
— Четырнадцать.
Повернувшись и с улыбкой ущипнув меня за подбородок, Марк Либер спросил:
— Уже бреешься?
— Нет, — ответил я, чувствуя, как щеки заливает румянец.
— Тебе уже нравится какая-нибудь девушка?
Смущенно засмеявшись, я покачал головой.
— Ну, для этого еще много времени, — сказал он, опустил руку и взглянул на корабли.
— Еще много времени, — повторил я, а затем процитировал слова своего учителя:
— Корнелий говорит, что с любовью следует быть осторожнее.
— Корнелий — мудрый человек.
— Он не слишком думает о любви. Он стоик.
— Но ты ценишь любовь, потому что любишь?
— Вероятно, — осторожно сказал я.
Марк Либер покосился на меня.
— Могу поспорить, в тебя влюблено много людей.
— Я не знаю.
— И ты никому из них не отдал свое сердце?
Я не ответил.
Заинтригованный, Марк Либер отвернулся от гавани и вгляделся в мое лицо.
— Означает ли это молчание, что твое сердце кому-то принадлежит? Ты сказал, что девушка тебя не привлекла. Тогда, вероятно, это мужчина? Другой мальчик?
— Я этого не говорил.
— Ты все время возражаешь, Ликиск, — с хитрой улыбкой сказал он. — Значит, кто-то все же есть. Не надо этого стесняться или стыдиться. Я его знаю? Один из других мальчиков-рабов? Паллас?
Я покачал головой.
— Друг отца?
— Нет.
— Вижу, ты не мне ничего расскажешь.
— Мне надо в дом, помочь с завтраком.
— Ладно, Ликиск. Храни свои секреты, но позволь дать тебе совет, совет ветерана любовных войн. В любви нет ничего хорошего, если ты держишь ее в себе.
— Я запомню это, господин.
— Если бы я кого-то любил, то наверняка бы признался. А если бы меня любил такой человек, я бы хотел это знать.
— Пожалуйста, трибун, мне пора идти.
— Иди, Ликиск.
Я убежал.
Днем Прокул и Примигений вновь погрузились в детали торговых сделок, а оба солдата отправились прогуляться по городу. Я помогал на кухне готовить пир, назначенный Примигением на вечер. Щедрый человек (и зарабатывавший у Прокула хорошие деньги), Примигений считал наш визит отличным поводом поесть, выпить и повеселиться.
Будучи чувствительным человеком, поклонником искусства и развлечений, для увеселения гостей он пригласил певца. Миловидный юноша с зелеными глазами, каштановыми волосами, гибким телом и мелодичным голосом читал фрагменты из произведений поэтов, рассказывал известные истории прошлого и завершил свое выступление поэмой Вергилия, восхвалявшей Рим.
Когда актер закончил декламацию, Прокул пробормотал:
— Хвала Августу, но что сказать о его преемнике?
Марк Либер с паникой на лице схватил кубок и предложил тост:
— За Рим, завоевавший мир. За Римский Мир!
Когда актер выходил, все пили в поддержку тоста. Проходя мимо меня (я сидел у двери, готовый выполнить любое поручение), он подмигнул. Много позже, свернувшись в постели в комнате, предоставленной мне Примигением, я услышал легкий стук в дверь. Открыв ее, я увидел актера.
— Меня зовут Плиний. Можно войти?
— Уже поздно.
— Уже поздно, а ты один. Ты слишком красив, чтобы ночевать в одиночестве.
Всегда восприимчивый к похвале и лести, я впустил его.
В постели он оказался не менее искусным, чем на сцене.
Утром, когда я проснулся, Плиний все еще спал, а когда я его разбудил, он поклялся, что не покинет комнату, пока мы вновь не займемся любовью. Хотя было рано, слуги вскоре должны были встать, и я не хотел, чтобы кто-то знал, что актер провел со мной ночь. Несколько минут мы медлили, а потом он ушел, поцеловав меня на прощанье.
Марк Либер и Гай Абенадар отправились в холмы на охоту, Прокул и Примигений завершали свои дела, а я готовился к возвращению в Рим. Гордые солдаты вернулись с куропатками и большим уродливым кабаном, которого застрелил Абенадар, попав прямо в глаз. На ужин мы съели нескольких куропаток.
Я ел, сидя рядом с центурионом, наслаждаясь птицей и разговорами, однако он ошибочно принял мое молчание за обиду.
— Ликиск, ты расстроен, что прошлой ночью я к тебе не пришел?
Я постарался разубедить его, но он счел нужным объяснить свое отсутствие.
— Я слишком надрался, — засмеялся он, а под конец праздника сообщил, что они с Марком Либером организовали для меня развлечение, решив, что для него сейчас самое время.
Бордель располагался на узкой извилистой улочке в двух шагах от верфи, и хотя мы оказались в этом убогом месте в поздний час, народу здесь было полно. Моряки всех размеров, цветов и форм толкались на тротуарах, задерживались у дверей, исчезали в проходах, а оттуда выходили другие, невероятно пьяные, и их громкие голоса разносились эхом между тесных стен. Мы прошли по улице пешком и остановились у последнего дома, за которым начинались доки. Нас вел капитан Сабин. Он громко постучал в грубую деревянную дверь, и когда она открылась, на пороге возник смуглый человек с двойным подбородком.
— А, капитан… добро пожаловать. Приятного вечера вашим друзьям, — сказал он, распахивая дверь. Позади толстяка в полумраке комнаты на крепких деревянных стульях сидели девушки с минимальным количеством одежды на обнаженных телах.
- Свенельд или Начало государственности - Андрей Тюнин - Историческая проза
- Старость Пушкина - Зинаида Шаховская - Историческая проза
- Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков - Историческая проза
- Боги среди людей - Кейт Аткинсон - Историческая проза
- Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц - Патти Маккракен - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Русская классическая проза
- Дорога горы - Сергей Суханов - Историческая проза
- Кюхля - Юрий Тынянов - Историческая проза
- Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи - Дмитрий Мережковский - Историческая проза
- Копья Иерусалима - Жорж Бордонов - Историческая проза
- Царь Ирод. Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I. - Валерий Суси - Историческая проза