Дура LEX - Борис Палант

Я купил у Залмана тфилин, но забыл, как его правильно наматывать. Так и лежит тфилин дома на книжной полке, в красивом синем бархатном мешочке. Тфилин должен напоминать евреям об исходе из Египта.

Иногда Залмана сопровождал его младший брат Джозеф, тоже в черном костюме, черной шляпе, с торчащими из брюк тесемками-цицис. В руках Джозеф крутил банку с прорезью в крышке — для пожертвований-цедоко. После того, как Залман снимал с меня тфилин, я засовывал в прорезь банки пяти- или десятидолларовую купюру. Джозеф никогда не протягивал мне банку, иногда он вообще приходил без банки, и я должен был спрашивать, куда класть цедоко. Ни Залман, ни Джозеф тему денег не поднимали, и я сам должен был напоминать им о цедоко. Надевать тфилин и давать цедоко — святая обязанность каждого еврея, а Залман и Джозеф просто помогали мне исполнить эту обязанность. На еврейские праздники Залман приносил мне подарки — семисвечник менору со свечками на Хануку, вкусные хоменташи с виноградным соком на Пурим, настоящую мацу из Израиля на Пасху.

Залман спрашивал меня про семью, про детей, и я ему рассказывал басни о том, как мы все ходим в синагогу и как жена моя зажигает свечи по пятницам на заходе солнца. Как я мог признаться ему, что моя жена шикса и что первая моя жена — тоже шикса, а следовательно, мои дети — дочь от первой жены и сын от второй — по еврейскому закону евреями не являются?

Однажды Залман спросил меня, хочу ли я иметь больше денег.

— Денег лишних не бывает, — осторожно ответил я, никак не ожидая деловых предложений от Залмана.

— Ну вот и попроси денег, раз нужны деньги, — просто сказал Залман.

— У кого попросить? — не врубился я.

— Как у кого?! У Бога нашего попроси. У кого же еще? — Залман лучезарно улыбался.

— Я думал, что просьбы наверх должны быть посерьезнее.

— Ничего подобного. Кого же просить, если не того, кто больше всех тебя любит? Бог — твой отец, твой самый лучший друг, так что не стесняйся, проси что хочешь.

— Так и сказать: «Элохейну, хочу денег»?

— Так и скажи: «Элохейну, хочу денег». Ему это очень понравится, ведь ты этой просьбой показываешь свою любовь к Нему.

— Залман, я где-то читал, что если еврей семь раз повторит вслух свою просьбу, Элохейну ее исполнит.

— Не сомневаюсь. Даже одного раза хватит.

Как и Наполеон, я вольтерьянец. Как и Вольтер, я струшу в последний момент и обращусь к Всевышнему, тем самым признав Его. Но пока я вольтерьянец, мне трудно представить себя произносящим вслух семь раз подряд «Элохейну, дай денег». Денег, может, он и даст, но что-то во мне сломается, и я стану другим. Так выигрывать нечестно. Мои пальцы потолстеют и покроются перстнями, а может, чего и похуже…

Я никогда специально не ждал Залмана, но каждую пятницу около трех часов дня секретарша сообщала по интеркому: «Опять ваши евреи пришли». И я почему-то был рад их пунктуальности, серьезному отношению к делу. Так и надо делать дело — в любую погоду с радостью приветствовать меня и надевать мне на руку тфилин, предварительно поцеловав его. Я любил смотреть, даже чувствовать, как белые красивые пальцы Залмана вывязывали из черной кожи таинственные буквы у меня на руке. «Барух, Ата, Адонай…»

Время шло. Залман женился и стал ребе. На свадьбу я к нему не пошел, просто поздравил. Я удивился, когда он меня пригласил на свадьбу. Как вообще можно приглашать на свадьбу человека, если не знаешь, как зовут его детей и родителей, да вообще ничего о нем не знаешь? Он не знал, как зовут мою жену, я не знал, как зовут его невесту. Но мне не было неприятно, когда он меня пригласил, я чувствовал, что он это делает искренне.

Однажды Залман пришел ко мне в офис и сказал:

— Сегодня я пришел в последний раз. Хасидская община отправляет меня под Сиэтл, штат Вашингтон, основать там Хабадский центр и объединить вокруг него местных евреев. Я прошу денег у всех, к кому ходил многие годы. Мы должны арендовать помещение, организовать классы по изучению Торы, различные кружки для детей, надо будет нанять на работу несколько человек и платить им зарплату.

Я выписал Залману чек на тысячу долларов и пожелал ему успеха. Он пообещал держать меня в курсе дела и, уходя, сказал:

— Пусть эти деньги вернутся тебе стократно.

* * *

Наступил ноябрь 2001 года. В воздухе еще пахло гарью от сотен тонн сгоревшего пластика и чего-то еще, десятков ненайденных трупов. Большинство улиц нью-йоркского даунтауна были перекрыты, движение автобусов и сабвея изменено, о парковке вообще не могло быть и речи. Стационарная телефонная связь в офисе работала плохо, а мобильная вообще не работала, поскольку ретрансляторная антенна компании «Спринт» находилась на одном из «Близнецов».

Я понял, что в случае катастрофы множество профессий окажутся просто ненужными. Я не знал, молчит ли телефон потому, что нет связи, или потому, что нет клиентов. Я был потрясен случившимся, даже тем, что все расходы по подготовке теракта уложились всего в полмиллиона долларов.

Есть что-то приятное в пустом офисе: когда нет клиентов, нет работы. Не хочется суетиться, куда-то ходить, звонить. Несмотря на то, что на прием не был записан ни один человек, я все равно приходил в офис и просто сидел, пил кофе, читал. Интернет в офисе не работал, связи с миром почти не было. Людей на улице было мало — в воздухе ощущался нездоровый запах, просто запах болезни. Встретил на улице сапожника Яшу, которому оформлял бизнес несколько лет назад. Его будка была на Черч-стрит, всего в трех кварталах от Всемирного торгового центра. Яша шел подавать заявление на финансовую помощь. Я надеялся услышать какую-нибудь мудрость от простого бухарского сапожника, мне хотелось посмотреть на все произошедшее под каким-то иным углом, но Яша ничего умного не сказал, а только спросил, как лучше заполнить анкету на получение помощи. Стало понятно, что профессия адвоката имеет шанс выжить даже в экстремальных условиях. Идя обратно в офис, я обратил внимание, что с улиц исчезли сосисочные тележки. В самом деле, какой ненормальный будет покупать радиоактивную сосиску, пахнущую сгоревшим компьютером и пеплом секретного досье ФБР? Ходили слухи, что, помимо секретных досье, ФБР хранило во Всемирном торговом центре слитки золота.

* * *

Я читал рассказы Кортасара, когда раздался звонок и мужской голос без брайтонского певучего акцента спросил, занимаюсь ли я страховками.

— Не занимаюсь, — грубо сказал я и уже готов был бросить на рычаг трубку, но услышал крик:

— Не бросайте трубку, это важно!

— Я же сказал, что не занимаюсь никакими страховками, — уже мягче повторил я.

— Понимаешь, друг, брата убили, а страховая компания не хочет бабки выплачивать. Мне тебя посоветовали, помоги с них бабки получить, я уже три года с ними воюю.

— А на сколько брат был застрахован? — полюбопытствовал я.

— На лимон.

— И кто бенефициар страхового полиса?

— Как кто? Я, его брат. Мы друг друга застраховали на миллион долларов, когда начали в Россию по делам ездить. Ну, его в нашей родной Рязани и пристрелили. Восемьдесят пулевых отверстий в «жигуленке» насчитали, больше двух рожков из «калаша» по нему выпустили.

— Приезжайте сейчас, — сказал я.

Апатию будто рукой сняло. К запаху гари примешался еще один весьма приятный запах.

Через час Валентин был у меня в офисе со всеми документами. Лет ему оказалось около тридцати, и выглядел он как серебряный призер чемпионата по борьбе без правил. Золото он бы никак не получил, потому что у чемпиона глаза должны быть другие — холодные, безжалостные. У Валентина глаза были нормальные. Остальные параметры — рост, вес, размер башки и квадратность подбородка — были чемпионскими, даже взгляд с небольшой нахальцей.

Валентин разложил на столе фотографии — «жигуленок», превращенный в сито, брат Кирилл, очевидно, в прозекторской, со страшными кровоподтеками на лице и по всему телу, похороны. Над гробом стоят отец и мать, Валентин, священник. За фотографиями последовали документы: свидетельство о смерти, отчет патологоанатома, свидетельство о захоронении, страховой полис на миллион долларов.

— Почему страховая компания отказывается платить? — спросил я. — Ведь все документы вроде бы есть, что им еще нужно?

— Они считают, что Кирилла на самом деле не убили, что все эти снимки являются подделкой, то есть снимки настоящие, но мы на них притворяемся. Что батюшка липовый, что свидетельство о смерти куплено, а «жигуленок» мы сами изрешетили и краской внутри побрызгали.

— А какие у них основания так считать?

— Никаких. Они просто считают, что все русские мошенники. Начитались книг про русских и теперь думают, что мы на все способны.

— Вы исправно платили взносы за страховку? Когда вы ее приобрели?

— Когда начали крутить бизнес с Россией, примерно за год до убийства. Мы поняли, что там очень стрёмно, и купили страховки. У меня семья, у Кирилла никого нет, так что все бабки мне причитаются, а я уже сам старикам помогать буду. Вы же видите — на фото молодых баб нет. Кирилл встречался там с одной, но она на похороны не пришла.