Весть 1888 года. Справочное пособие в форме вопросов и ответов - Джордж Найт

для разрешения библейских споров.

Обращение к авторитету Библии

Елена Уайт особенно настаивала на необходимости исследования Библии в связи с теологическими разногласиями. Так, например, 5 апреля 1887 г. она написала Батлеру и Смиту следующие строки:

«Мы желаем опираться на свидетельства Библии по любому вопросу, который рассматриваем. Мы не хотим преодолевать затруднения, в отличие от брата Кенрайта, путем суждений».

17 июля 1888 г. она самым убедительным образом разъяснила свою позицию, когда написала в «Ревью», что «Библия — единственный критерий веры и учения».

5 августа она снова написала тем, кто вскоре должен был принять участие в совещании в Миннеаполисе, что они должны

«тщательно исследовать Писания, чтобы знать, что есть истина… Истина ничего не потеряет от глубокого исследования. Позвольте Слову Божьему говорить за себя, дайте ему толковать само себя… Библия должна быть мерилом всех учений».

Елена Уайт занимала неколебимую позицию во время совещания, и в результате обе стороны, спорящие относительно закона в Послании к Галатам, вынуждены были подчиниться требованию — тщательно исследовать Библию. 9 декабря 1888 г. она задала ключевой вопрос инициатору слухов о калифорнийском заговоре:

«Если каждая мысль, которую мы черпаем из учения, — истинна, то разве она не выдержит скрупулезного исследования? Разве она пошатнется и упадет вследствие критики? Если так, — отвечала она, — то пусть она падет, и чем скорее, тем лучше. Дух, который закрывает дверь для исследования разных аспектов истины, как наставлял Христос, это не Дух, пришедший свыше».

Двумя днями позже она написала Батлеру, что

«Библия, и только Библия, хранимая в сердце и благословленная Духом Божьим, может сделать человека правым и поддерживать его правду».

15. Каков был «дух Миннеаполиса» и как он повлиял на Джоунса, Ваггонера и Елену Уайт?

Елена Уайт «в самом начале совещания в [Миннеаполисе] почувствовала тяжелую атмосферу, которая «давила» на нее: этого прежде она никогда не ощущала, общаясь с руководителями Церкви и с рядовыми служителями. Ее очень беспокоило то, что

«это так непохоже на дух Христов, который должны проявлять люди друг к другу»[75].

Она определила враждебность как дух Миннеаполиса или дух фарисеев.

У. Уайт тоже признал эту проблему. Через три недели после окончания совещания в Миннеаполисе он написал, что на этих встречах происходило то,

«о чем писать не очень приятно. Силы, которые некоторое время действовали кулуарно, в результате проявились на совещании как фарисейский дух [см. вопросы 9 и 16]. Мама так и назвала его».

Разобраться в том, какой дух царил в Миннеполисе, для нас важно, если мы хотим понять, какое влияние он оказал на совещание 1888 г. и на последующий ход адвентистской истории[76].

К описанной Е. Уайт духовной атмосфере, царившей на совещании в Миннеаполисе, необходимо добавить еще несколько штрихов. Во–первых, сарказм и шутки в адрес тех, кого сочли здесь реформаторами. Так, Ваггонера некоторые назвали «любимчиком сестры Уайт». Во–вторых, дух Миннеаполиса был пронизан критицизмом. В–третьих, зараженные этим духом проявляли зависть, подозрительность, ненависть и ревность. В–четвертых, он способствовал развитию «жестких, неприязненных» взаимоотношений. В–пятых, его обладатели были «отравлены духом сопротивления» голосу Святого Духа. В–шестых, витавший в Миннеаполисе дух побуждал тех, кто обладал им, воспламенять страсти, вступать в перепалку с теми, кто придерживался противоположных воззрений на вероучение. В–седьмых, он порождал распри и полемику по вопросам вероучения вместо проявления духа Иисуса. По выражению Елены Уайт, дух Миннеаполиса возбуждал «человеческие страсти» и «вызывал чувство горечи, поскольку некоторые братья отважились поддержать идеи, которые шли вразрез с представлениями других… и которые рассматривались как посягательства на давно установленные и закрепившиеся доктрины». В–восьмых, это привело к тому, что в спорах о доктринальных проблемах было много «словесной игры» и «словесных ухищрений». Другими словами, дух, проявленный в Миннеаполисе, «не отличался учтивостью, хорошими манерами и не был Христоподобным»[77].

Необходимо особо подчеркнуть, что в основе ситуации, сложившейся в Миннеаполисе, лежало стремление во чтобы то ни стало сохранить незыблемыми «столпы» адвентистского вероучения и особенно преувеличенную идею, связанную с традиционным воззрением на закон в Послании к Галатам. Елена Уайт горько сожалела по поводу того, что «различное понимание некоторых библейских отрывков заставляет людей вообще забыть о своих религиозных принципах». Когда она увидела, какими методами пользуются и с какой неприязнью защищают традиционалисты свою позицию по отношению к закону в Послании к Галатам, то «впервые» начала осознавать, что они заблуждаются в своих воззрениях, «поскольку истина требует иного духа для своей защиты». «Бог избавляет меня от ваших идей, — заявила она традиционалистам, — если восприятие этих мыслей также возбуждает во мне нехристианский дух, слова и дела», как и в них[78].

Одна из самых больших трагедий Миннеаполиса заключалась в том, что в стремлении защитить чистоту адвентистского вероучения и традиционное истолкование Библии, руководство Батл–Крика потеряло свое христианство. Подобно фарисеям во времена Христа, они больше интересовались сохранением традиционных воззрений, чем стремились познать истину во всей ее полноте и руководствоваться христианскими принципами в решении церковных проблем.

Этот нехристианский дух был проявлен не только по отношению к Джоунсу и Ваггонеру, но и к Елене Уайт, поскольку она поддержала их и их учение. В миннеапольской газете «Трибьюн» от 21 октября было написано, что «миссис Уайт считается пророком, и все, что она говорит, адвентисты седьмого слушают с благоговением», — но она–то знала, что это не так. Она видела, что слушатели по–иному реагируют на ее слова. Своей невестке она писала, что ее свидетельство оказывает самое минимальное влияние на многие умы, чем когда–либо» в ее жизни[79]. У. М. Хили она написала такие строки:

«Мое свидетельство было проигнорировано, и никогда в жизни… со мной не обращались так, как на этой конференции»[80].

Участники совещания обвинили ее в том, что она изменила свою теологию по вопросу закона в Послании к Галатам, а также открыто выразили свое сомнение в ответ на отрицание ею какого–либо сговора с Джоунсом, Ваггонером и собственным сыном. Е. Уайт теряла свое влияние[81]. Стоит ли удивляться, что она всегда с чувством смятения вспоминала сессию Генеральной конференции