Ян Жижка - Григорий Ревзин

— Дорогу его величеству!

Просторный сводчатый зал на пятнадцати каменных колоннах был набит до отказа. На тесно составленных скамьях и вдоль стен сидело и стояло не меньше трех тысяч человек. Столько же почитателей проповедника осталось на площади, у входа в часовню, не в силах протискаться внутрь здания.

Для короля и его свиты очистили место в левом алтаре. В зале стало еще более тесно и душно.

Троцновский рыцарь бывал уже не раз на проповедях Гуса. Каждое посещение Вифлеема заставляло Жижку подолгу раздумывать над вещами, которые до тех пор не очень занимали его: над устройством и порядками католической церкви, над жизнью духовенства.

Ян Гус.

В ожидании проповеди Жижка разглядывал стены, по которым Гус развесил собственною рукою сделанные украшения — огромные пергаментные свитки. На них громадными, величиною с локоть, буквами написаны были библейские заповеди, а также изречения против продажности духовенства.

Налево, в двух шагах от обитой парчою скамьи короля и королевы, поднималась высокая, четырехугольная деревянная кафедра.

Гус вышел из притвора, медленным шагом стал взбираться по крутым ступеням. Подойдя к барьеру, обратил свой взор к собравшимся. И Жижка вновь испытал уже знакомое ему чувство восхищения этим человеком.

На бледном, овальном лице поражали и влекли к себе глаза, глубоко запавшие. Было в них твердое убеждение, печальное раздумье, много доброты и жертвенной готовности пойти в призвании своем до конца, как бы скорбен ни был уготованный судьбою путь.

— Споем, братья и сестры!

Гус взмахнул рукою, и завсегдатаи Вифлеема затянули сочиненный им гимн.

Когда кончили пение и в зале воцарилась тишина, Гус начал проповедь:

— Дабы мне не провиниться молчанием и ради корки хлеба или страха людей не оставить истины, я хочу истину, которую меня господь сподобил познать, защищать до смерти. Ведь я знаю, что истина останется, что она сильна и одержит победу навеки. При ней нет различия в людях. А если бы я убоялся страха смерти, то уповаю, что сам бог даст мне твердость.

— Как зерно сохраняется, а шелуха отбрасывается, так и мы должны незаконные учреждения отвергать и оставлять без внимания.

Незаконными учреждениями Гус называл нагромождение правил и канонов, созданных неправедными иереями католической церкви. Больше всего ратовал он за проповеди вне церкви, видя в том возможность вдохнуть новую жизнь в окаменелый культ:

— Слово божье не должно быть связано. Его надо проповедовать на улицах, площадях и с крыш — всюду!

Гус решительно отвергает порядки чешской церкви. Гневными словами клеймит он жизнь священников и монахов:

— О, пусть погибнут каноники, епископы и прелаты, которые жрут и лакают, пасут свои тучные телеса, а о духовном своем призвании совсем забыли. Священники содержат красивых лошадей в дорогой упряжи, своры охотничьих собак. Не успеют они отслужить обедни, как тут же, в церкви, сговариваются между собой, в какой корчме сойтись пьянствовать.

— В Чехии, — продолжал Гус, — монахи имеют пиво и старое и молодое, и густое и слабое. Нет у нас людей, которые имели бы такое изобилие на потребу телес своих. Сами короли и паны не имеют таких яств и питий, всегда столь хороших и всегда в таком изобилии наготовленных. Для такой жизни деньги вымогают у бедняков.

— Что ни насильник-пан, ни грабитель, ни ночной вор не смогли забрать, то у бедного человека выманят священники и монахи за исповедь или за обедню, за отпущение грехов, за молитвы или за погребение. Последний грош, припрятанный старушкой, и тот вытянет у нее священник, обманщик и хищник. Он хитрее и злее вора.

И Гус рассказывает, как один монах, задумав поглубже забраться в карман верующих, говорил в своей проповеди:

«Знайте, дети мои, есть три разных чорта: один закрывает сердца, чтобы не скорбели они о сотворенных грехах. Это, дети мои, злой чорт. Другой закрывает уста, чтобы не молились они и не прославляли бога. Этот чорт, дети мои, хуже первого. Но третий чорт хуже всех — он закрывает ваши кошель-ки. Не давайте тому чорту овладеть вашими душами, обратитесь к святости и раскройте кошельки».

— Мы восстаем, — продолжал Гус, — против всех, кто крадет коров. Как же не восстать нам против грабителей в рясах, которые выманивают у бедняка последний грош?

— Если заболеет богатый, к нему спешат священники со всех сторон. А заболеет бедняк, так к нему не заглянет ни один из них.

Гус рисует перед собравшимся народом всю гнилость церкви:

— Кто больше денег заплатит, тот и возьмет епископскую власть и всякую иную духовную должность. Костелами и алтарями торгуют, словно это волы и коровы. А что происходит от этого? Всякий дурак знает, что есть у нас в Чехии никудышные епископы, неспособные и свиней пасти.

Гус долго еще клеймит лихоимство и разврат священников и монахов, а затем, повысив голос, возглашает:

— Как Христос и его апостолы не были обременены земельными владениями, так точно и наместники и преемники их не должны владеть землями.

— О, верные слуги короля, вельможи, паны и рыцари! Пробудитесь от непробудного сна, в который вас погрузили священники и монахи! Прогоните из их поместий жадных до наживы иереев! Иначе не минуть вам бури! Вспомните, вам доверено богом управление народом! Потому покончите с алчностью священнослужителей. Не позволяйте им грабить народ с дьявольской хитростью. Не давайте вывозить из ваших панств богатства к вашей невыгоде,

При этих словах Гуса среди окружающих короля вельмож — заметное оживление. Склоняются к уху соседа, что-то шепчут, улыбаются: «Отнять земли у церкви?! А кому отдать их? Почему Гус не говорит до конца? Кому же и отдать, как не тем, кто владеет землями рядом с монастырями. Королю? Панам? Рыцарям? А вообще-то проповедник говорит дело, и надо его защитить от Рима!»

А Гус продолжает:

— Наше алчное, распутное, разнузданное духовенство обвиняет меня в ереси, чтобы унизить в глазах народа и осудить на смерть. Что же, я должен потому замолкнуть? Нет! Прочь от меня такие мысли! Горе мне, если я стану молчать! Лучше умереть, чем остановиться, лукавя, на своем пути!

Потом Гус обращается с упреком к светским владетелям:

— Паны, судьи своих крестьян, рады преступлениям, как врач рад болезни, а священник — смерти. Пан взыщет пеню, врач — плату за лечение, а священник получит мзду за отпевание. На панском суде, — продолжает Гус, — бедняка за одно слово, сказанное в простоте, присуждают к денежному штрафу, а то и к смертной казни.

Придворные паны начинают ерзать на своих сиденьях. А Гус продолжает:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});