Полудевы - Марсель Прево

Максим отвечал очнувшись:

– Правда… Я расстроен… Эти господа, с которыми я ехал сюда, не знают меня вовсе, Аврезак и Аарон не узнали, – они говорили о…

– О мадемуазель де Рувр и вы слушали их болтовню?

– Да.

– Я не спрашиваю у вас, что они говорили, но знаю заранее. У Учелли самой злой язык во всем Париже, а этот негодяй Аарон, который так преследует Мод своими ухаживаниями, не может простить ей презрения к нему. Разве я не предупреждал вас?.. Говорили о Сюберсо и Летранже?

– Да… И еще о каком-то румынском графе.

– Граф Кристеану собирался жениться на Мод, но через две недели был убит на дуэли в Бухаресте. Я не понимаю, что тут может компрометировать Мод.

– Они упоминали и вас.

– Меня? Относительно Мод?!..

– Вы очень близки с нею, – с живостью перебил его Максим. – Вы зовете ее просто «Мод».

Дорога шла в гору. Гектор пустил лошадь шагом.

– Ах, милый мой деревенский житель, да вы с ума сходите. Я знал Мод, когда ей было четырнадцать лет, еще в коротком платье; отцы наши были на «ты». Знаете, так подозрительно относиться к женщине, значить мало любить ее. Желаете слышать мое честное слово, что я никогда ничем другим не был для Мод, кроме друга?

– Вы правы, – отвечал Максим, опустив голову. – Я хочу верить ей… однако… если вы дадите честное слово, может быть, это изгладит странное впечатление, произведенное во мне сейчас.

– Хорошо! Я даю вам честное слово, маловерный. Довольны вы теперь?

Максим поблагодарил его взглядом. Они не произнесли более ни слова до тех пор, пока глазам их не предстали белые стены Армидина замка, окруженного деревьями. «Странный человек, – размышлял Гектор… Да сам я разве не более его странный? Защищаю так горячо девушку, как будто я в ней уверен… Однако я не женился бы на ней… А на ком бы я женился? Да было бы, впрочем, подлостью помешать девушке выйти замуж, рассказывая о ней грязные истории»…

Выйдя из экипажа, Максим не обратил даже внимания на великолепную картину волшебного замка феи, казавшегося обширнее и пышнее Трианона, и спросил Гектора:

– Сколько времени до обеда?

– Полтора часа приблизительно… Ваш костюм в чемодане?

– Да. В двадцать минут я буду готов. Позвольте мне пока не выходить… Я слишком взволнован… При встрече с итальянкой или банкиром, я, пожалуй, могу ляпнуть что-нибудь лишнее… Я пройдусь немного по парку… Наедине с самим собою я скорее успокоюсь…

– Что ж! Идите. Когда возвратитесь, обойдите вокруг дома, вас не заметят. Слуга проводит вас в вашу, комнату, где вы можете переодеться.

– Так будет лучше – произнес Максим; – я увижу мадемуазель Рувр уже за столом. До свидания.

Карета показалась из-за пригорка; молодые люди пожали друг другу руки и разошлись. Максим быстрым шагом направился в самую чащу парка, под своды густых деревьев, нависших, в виде сводов над аллеей, тянувшейся влево от замка. Чудно-прозрачное небо темнело; медленно наступала ночь, больше похожая на летние сумерки. Уже довольно внушительный серп луны смешивал с красноватым отблеском этих сумерек свой серебристо бледный свет. Максим шел вперед, без цели; сердце его трепетало; он тщетно старался дать себе отчет и разобраться в своих мыслях. Какой-то внутренний голос говорил ему: «Берегись! смотри, как ты уже страдаешь через эту женщину, а между тем, ты еще даже не успел сказать ей о своей любви! Берегись! Вы оба совсем не созданы один для другого… Уезжай, пока есть время!»

Да, время еще не ушло, и он одну минуту задумался над этим. Бежать! Бежать через лес до станции, броситься в первый отходящий поезд, скрыться, как вор, в Париже, за Парижем, запереться в Везери, пока не придет забвение, и рана не заживет.

«Забвение! Да ведь оно не придет… Когда я уехал из Сент-Аманда, я не любил ее, не мог любить, совсем не знал её. А между тем не забыл…»

Идя наудачу, он забрел к огромному пруду, казавшемуся еще больше при наступавших сумерках, как бы стушевавших его берега вечерним туманом. Крошечный ялик качался привязанный у берега; настоящего весла у него не было, а был один длинный шест с широкой лопаткой на конце, который лодочники называют «pale» и который служит для управления легким суденышком и в качестве руля.

Максим вскочил в ялик, отвязал канат и быстро поплыл, расчитывая успокоить свои нервы. Но, наоборот, плывя по этой свинцовой от наступавших сумерек воде, с ее волшебными берегами, он почувствовал себя еще более одиноким и ему еще яснее слышался властный голос:

«Берегись! Женщина эта – сама неизвестность; за ней скрывается тайна и драма…»

Он не греб больше, лодка все медленнее скользила и, наконец, почти остановилась. Вдруг из-за пруда и леса раздался из замка первый призывный колокол к обеду. Максим вызывал образ Мод, такой, каким он видел его при вечернем свете, с обнаженными плечами, с красивой прической. Она была там, так близко от него! Он только в продолжение нескольких часов мог любоваться ею и собирался убежать от неё! Его охватило страстное желание видеть ее, и теперь его решимость к побегу куда-то пропала. Он быстро причалил к берегу, привязал ялик и заспешил к замку. Было уже семь часов с небольшим. Он едва успел переодеться, и когда входил в зал, обед уже был подан.

Он увидал мадемуазель Рувр в зеленом бархатном платье, которое бросилось ему в глаза. Она выходила из зала под руку с Гектором; но за столом они очутились рядом. Мод рассеянно спросила его, почему он запоздал; он отвечал в том же тоне… С другой стороны около молодой девушки помещался модный романист, Анри Эспьен; она почти все время разговаривала с ним; он сыпал фразы, как салонный кавалер, о любви и женщинах и самодовольно смеялся. Мод слушала, но отвечала мало.

Максим наблюдал это светское общество, и хотя еще не проник в секрет полунамеков и полувзглядов, как Тессье или Сюберсо, но, тем не менее, начинал немного понимать этих праздных людей, ни хуже, и ни лучше всего остального Парижа. Как они заботятся о своих удовольствиях, как снисходительны к своим общим слабостям! Они представляют собой каких-то сводней, неспособных к ревности и страсти, живущих интригами, свободными отношениями между лицами различного пола, редко доводящими дело до полного скандала.

Мадемуазель Рувр и Поль Тессье посадили гостей с явным намерением покровительствовать чувственным вкусам приглашенных, которое на их маскарадном языке носило безразличное, снисходительное название «флирта». Летранжа посадили между Жакелин и Мартой Реверсье, и он мог вдоволь изощрять свою роль просветителя; Аарон рассказывал пикантные истории мадам Учелли, которая со своей стороны изощряла свои взгляды на темных локонах Жюльеты Аврезак; благоразумный Гектор разговаривал вполголоса с Мадлен Реверсье, которая время от времени, шутя, ударяла его по руке, заставляя молчать. Поль Тессье был великодушен к себе и сел рядом с Этьеннет; он, совершенно не стесняясь, нежно посматривал на нее, и она также свободно обращала на него свои ласковые глазки, порой омрачавшиеся воспоминанием о матери, оставленной ею на улице Берн, болезнь которой становилась серьезнее с каждым днем. Все эти господа пускали в ход свою чувственность под равнодушным взором матерей: мадам Рувр, де Реверсье, Аврезак и двух или трех отцов, совершенно случайно попавших сюда без определенных амплуа. И его, Максима, умышленно посадили около Мод, чтобы дать возможность наравне с другими подвинуть вперед дело и заслужить благосклонность своей соседки.

«Хорошо, что не пригласили Сюберсо, – с грустью подумал он; – его наверно посадили бы с другой стороны, на месте романиста».

Этот стол вообще напоминал Максиму кабинет в ресторане, но при более развращенной обстановке, чему способствовало участие в кутеже молодых девушек.

«К счастью, – подумал еще раз Максим, – что нет здесь моей матери и сестры!»

Это Гектор по секрету посоветовал мадам Шантель остаться с дочерью в Париже, он же предлагал Максиму взять с собой сестру в Везери, а не оставлять ее в Париже с мадам Шантель.

В эту минуту Аарон только что окончил веселый рассказ об одном светском скандале за последнюю неделю: жену какого-то иностранца офицера накрыли в rez-de-chaussee улицы Ла-брюйер, в обществе молоденьких продавщиц из «Bon Мarche». Пикантные подробности этой забавной истории прервали все другие разговоры. Все смаковали эти подробности. Максим смотрел на Мод: она, казалось, была далека от всего происходящего вокруг неё; мысли ее витали далеко; очевидно, она не слушала. Остальные же девицы навострили уши. Максим сделал нервное движение в порыве гнева, рука его с такой силой опустилась на стол, что из рук Мод выпал веер, Он опустился поднять, и лицо его, когда он поднялся, было еще бледнее: он увидел под столом, что нога Марты Реверсье лежала на колене Летранжа.

– Что с вами? – спросила Мод, встревоженная его молчанием и волнением, хотя женский инстинкт и подсказывал ей, что он в настоящую минуту всецело принадлежит ей и еще более прежнего терзается ревностью.