После долго и счастливо (ЛП) - Лиезе Хлоя

— Тем вечером в галерее. Твой напиток не был… В нём не было алкоголя.

Я моргаю, пытаясь понять, что он спрашивает. Затем до меня доходит. Он хочет знать, не беременна ли я.

— Ну, чтобы зачать ребёнка, надо заниматься сексом.

Он вздрагивает.

— Так что нет, Эйден, я не беременна, — правда вырывается наружу, огненная и горькая. Но затем происходит нечто, отчего боль удваивается. Плечи Эйдена опускаются. Будто он испытал облегчение.

У меня отвисает челюсти.

— Что это было?

— Что? — переспрашивает Эйден. — Что где было?

— Ты только что… Эйден, ты только что вздохнул, будто увернулся от пули.

— Я… да?

— Да, — я вскакиваю с кровати и делаю шаг к нему. — Ты только что расслабился.

Он трёт лицо.

— Ладно, — выдавливает он низким, натянутым голосом, и его руки опускаются. — Я расслабился. Уж прости, что я испытал немного облегчения из-за того, что ты не беременна, будучи готовой уйти от меня. Прости, что мне хотелось бы разобраться с этим дерьмом прежде, чем мы добавим к этому ребёнка…

— Потому что надо же всегда со всем разбираться, прежде чем — Боже упаси! — мы сделаем что-то, поддавшись велению страсти, желания или любви. Чёрт возьми, Эйден! — я с топотом разворачиваюсь спиной и сдираю с себя футболку.

Я слышу, как он резко втягивает вдох, чувствую его реакцию с противоположной стороны комнаты. Ну и пошёл он нахрен. Мне плевать. Может целую вечность жить с посиневшими от недотраха яйцами. Я за последние два месяца определённо настрадалась достаточно.

Натянув лифчик, я надеваю футболку обратно и выхожу в коридор. Сунув руки в кроссовки, я хватаю сумочку.

— Ты куда? — резко спрашивает Эйден.

В машину. Потом в бургерную In-N-Out. Где я закажу большую порцию картошки фри, клубничный молочный коктейль и буду заедать свои чувства на парковке, плача и подпевая своему плейлисту с прекрасным названием «Всеееее Эмоооцииии». И это будет пи**ец каким катарсисом.

— Не твоё дело, — я хватаю ключи и бросаюсь к двери.

— Фрейя, — зовёт он, идя за мной в прихожую. — Не уходи от меня. Останься и борись. Мы же так делаем. Мы же всегда так делали.

Я застываю, держа ладонь на дверной ручке. Оглянувшись через плечо, я смотрю ему в глаза.

— Ты прав. Делали. Но потом ты перестал. Теперь и я тоже перестаю.

— Фрейя!

Я закрываю дверь и ору через плечо.

— Не иди за мной.

***

— Это не совсем то, что я представляла себе на fika, — бормочет мама, просматривая купальники. — Поскольку это самая быстрая встреча за кофе и маффином в моей жизни, и мы почти не говорили.

Я смущённо улыбаюсь ей.

— Прости. Просто на работе сейчас творится безумие.

«И я знаю, что если бы пришла домой, выпила твоего кофе с кардамоном, поела торт kladdkaka, который я люблю, и ты это знаешь, то я бы выплакала себе глаза и рассказала тебе всё».

И я нихрена не буду ей говорить. Потому что мы выбрали дату для этой поездки в отпуск. Та неделя, что подходит для графика каждого из нас, по большей части совпадает с футбольной карьерой Уиллы и возможностью папы оставить своих пациентов — до неё осталось всего семь тошнотворно коротких дней. Я не стану монополизировать эмоциональную энергию моей мамы тревогой за мой брак настолько близко к её поездке. И я определённо не стану портить ей отпуск.

Мы с Эйденом будем воплощением супружеского счастья в этой поездке. Улыбаться, целоваться, когда абсолютно необходимо, вести себя нормально. Мои братья уже поклялись молчать и понимают, что я не хочу портить своей драмой то, что должно стать подарком нашим родителям. Все согласны с моим планом провести это время гладко.

Неудачное ли это время? Да. Нам меньше всего это нужно? Да. После того взрыва в спальне отношения между мной и Эйденом сделались неловким и дискомфортными. Мы скоро начнём ходить к семейному психологу, и от одной лишь мысли об этом на меня накатывает тошнота. И ещё планирование поездки, которое требует перемен в привычном графике, новых мест, дополнительных расходов — что усиливает тревожность Эйдена. Вдобавок ко всему, когда я едва могу держаться за надежду, что мой брак можно спасти, мне придётся целую неделю притворяться, будто всё намного лучше, чем есть на самом деле.

Это отстойно, но это нужно сделать.

— А как Эйден? — спрашивает мама.

Я перебираю купальники, чтобы выиграть себе время.

— Стрессует из-за работы, но в порядке.

— А вы двое? Как вы?

Я вскидываю голову.

— Что?

— В браке есть свои взлёты и падения, само собой, — говорит она, возвращая взгляд к вешалке передо мной. — У нас с твоим отцом они определённо были.

Я приказываю своему сердцу прекратить попытки вырваться из груди.

— Правда? Вы, ребята, всегда казались исключительно… идеальными.

— Иногда, Фрейя, мы видим то, что хотим видеть, а не то, что есть на самом деле. У нас с твоим папой были сложности. Но мы старались справиться с ними в такой манере, которая была бы уместна для наших детей. И через эти тяготы мы научились, как действовать лучше. Ты видишь плоды этого труда.

Моё нутро скручивает узлами, и я пошатываюсь, порываясь рассказать ей всё. Я люблю свою маму. Я ей доверяю. И я знаю, что у неё найдётся для меня мудрость. Но я просто не могу заставить себя вывалить всё это несчастье прямо перед тем, как мы отправимся праздновать их годовщину. Потом, когда мы вернёмся, и всё немного усядется. Потом я ей расскажу.

— Хм, — говорит мама, поднимая сексуальный раздельный купальник чёрного цвета и прикладывая его к моему телу. — Он прямо создан для тебя, Фрейя. Что думаешь?

Я открываю рот, чтобы ответить, но не успеваю. Продавщица, собиравшая вещи, которые уже кто-то примерил, говорит:

— О, на вас это будет отлично смотреться.

Она говорит это моей маме. Моей маме, которая обладает внешностью в духе Клаудии Шифер — высокое стройное тело, большие глаза, драматичные скулы. Пусть у меня её бледные глаза и черты лица, её светлые волосы и едва заметная щёлка между передними зубами, ниже шеи я точно копия папиной родни — широкоплечая, мускулистая, с полными бёдрами и грудью.

Скандинавской худышкой меня не назвать.

Пусть даже теперь открыто признают красоту самых разных тел, пусть магазины белья и купальников приглашают более фигуристых моделей демонстрировать их товар, такое происходит постоянно. Такие мимолётные комментарии и напоминания, что люди просто не могут уложить у себя в голове, как я могу быть полной и реально не испытывать желания прикрыться. Видимо, идея того, что «кто-то вроде меня» может носить раздельный купальник, действительно революционная. Если я надену что-то, что на стройном человеке не вызовет никаких вопросов, то это автоматически делает меня воительницей за бодипозитив, а не женщиной, которая просто носит то, что ей хочется, чёрт возьми.

Обычно меня это не тревожит, потому что я понимаю — есть люди, которые просто не понимают, что они стыдят кого-то их весом или тупо ведут себя как засранцы. Я стараюсь о них не беспокоиться. Но по какой-то причине это ранит. Я бывала здесь не раз. Эта женщина уже обслуживала нас прежде. И когда это кто-то знакомый, всё иначе. Это больно.

— Это, — произносит моя мать, — для моей дочери.

Продавщица замирает, смотрит в мою сторону и окидывает долгим взглядом. Моргает несколько раз.

— О! — нервно отзывается она. Её щёки розовеют. — Глупенькая я. Я не думала, что у нас есть товар её размера.

— Что? — переспрашивает моя мама. Её интонации достигают арктических температур.

Продавщица бледнеет быстрее, чем я успеваю пробормотать себе под нос «О чёрт», потому что я, может, и мама-медведица, но я училась у лучших, и по сравнению с моей матерью я безобидна. Вид Элин Бергман, спровоцированной угрозой для кого-то из её детей, пугает меня, а ведь она защищает меня саму.

— Я уверена, будет смотреться отлично! — неловко говорит женщина, безуспешно пытаясь прикрыть тылы.