После долго и счастливо (ЛП) - Лиезе Хлоя

— В хижину моей семьи, которая для тебя как второй дом, — перебивает Фрейя.

— Фрейя, позволь Эйдену закончить мысль, а потом можешь возразить, — буднично говорит доктор Дитрих.

У Фрейи отвисает челюсть.

Я нервно откашливаюсь.

— Фрейя попросила меня уехать, чтобы у неё было время подумать. С тех пор, как я вернулся, мы застряли в замкнутом круге, который я не хочу поддерживать и дальше. Я думаю, нам нужна помощь, чтобы выбраться из этого. По крайней мере, помощь нужна мне. Фрейя согласилась прийти, когда я сказал ей об этом.

— Фрейя, — произносит доктор Дитрих. — Давай. Теперь выслушаем тебя.

Фрейя отводит взгляд, её глаза сосредоточиваются на виде за окном.

— На протяжении последних… шести месяцев, наверное, я ощущала перемену в нашем браке, будто связь между нами ускользала словно песок сквозь пальцы, и как бы я ни старалась ухватиться, я не могла не терять её. Я пыталась спрашивать у Эйдена, что происходит, но он отвечает уклончиво. И я просто чувствовала себя… поверженной. Так что я попросила дать мне время, потому что уже не могла дальше притвориться.

— Если бы вы спросили меня после свадьбы, могу ли я представить, что наше общение настолько фундаментально разладится, что я буду чувствовать себя такой онемелой и лишённой надежды, что Эйден отстранится и не будет видеть моих чувств, я бы рассмеялась вам в лицо. Но вот мы здесь.

Доктор Дитрих серьёзно кивает.

— Ладно. Спасибо вам обоим. Итак, Эйден, ты сказал, что по-твоему, вам нужна помощь, чтобы выбраться из замкнутого круга. Можешь поделиться, с чем именно тебе нужна помощь?

Моё сердце гулко стучит, слова Фрейи эхом отдаются в моём сознании. Мои худшие страхи подтвердились — все мои попытки скрыть худшие проявления своей тревожности, перетерпеть и протолкнуться сквозь это стрессовое время, скрыть, как сильно это на меня влияет, и защитить Фрейю — всё это обернулось против меня.

«Но дело не только в твоей тревожности, — шепчет тот голос в моей голове. — Дело в том, что тревожность сделала с твоим телом. С твоей личной жизнью. И ты слишком горд, чтобы признаться».

— Я… — взглянув на Фрейю, я так сильно хочу взять её за руку и рассказать всё. Но как? Я смотрю на неё, не в силах найти слова.

— Да? — мягко подталкивает доктор Дитрих.

— В изначальном опроснике я упомянул, что у меня было непростое детство, и это оставило некоторые триггеры. И у меня общее тревожное расстройство, — слова вырываются из меня потоком. — Ну, последние несколько месяцев, когда всё между нами стало… натянутым, мой уровень тревоги часто бывал высоким.

Я думал, что могу исправить всё прежде, чем она заметит, начнёт задавать вопросы и выпытывать ответы. В прошлом я лучше справлялся с тревожностью и сопутствующими симптомами. Я мог сделать это снова. Просто надо стараться усерднее. Бороться сильнее. Тренироваться. Хорошо питаться. Делать физические упражнения. Следить за режимом сна. Практиковать глубокое дыхание. Медитировать по дороге на работу…

«Ага, с этим отлично вышло, когда у тебя случилась та паническая атака, и пришлось свернуть на обочину».

— А именно? — спрашивает доктор Дитрих. — Что усиливает твою тревогу?

Пот покрывает мою кожу, сердце начинает колотиться чаще.

— Ну, на работе я весьма целеустремлённый, стараюсь укрепить свою позицию, но я также тружусь над разработкой одной бизнес-возможности, которая подарит нам финансовую стабильность. И да, отчасти я занимаюсь этим, чтобы унять свои беспокойства по поводу денег, но и потому, что это попросту ответственный поступок. Это правильно для моей семьи. Проблема в том, что риски и возможные провалы на работе часто провоцируют мою тревожность, так что это своего рода порочный круг. А потом, когда всё настолько плохо…

«Выкладывай. Скажи это. Скажи ей, что планирование ребёнка заставило твою тревожность просто зашкаливать, бл*дь. Скажи, что твой мозг переполнен кортизолом и адреналином, бешено перебирает опасения, "что если" и негативные сценарии…»

Мой рот открывается и закрывается, руки сжимаются в кулаки так, что ноют пальцы.

«Скажи, что тебе практически невозможно расслабиться достаточно, чтобы испытывать возбуждение, оставаться возбуждённым или закончить, а если ты увеличишь дозировку лекарств от тревожности, станет ещё хуже».

«Скажи ей».

Я прикусываю щёку до крови, боль и стыд сплетаются во мне. Я знаю, что скрывал это от неё дольше, чем хотел; прекрасно понимаю, что честность — это золото, и главное — открытая коммуникация. Но Боже, у меня были свои причины. Потому что я знаю свою жену. Я точно знаю, что она сделала бы, если бы я рассказал ей о своей проблеме. Она бы отложила свои планы, приглушила надежды. Начала снова принимать контрацептивы, заверила, что мы можем отложить беременность…

Это по-тихому сокрушило бы её. А я не собираюсь сокрушать свою жену.

Фрейя с любопытством смотрит на меня.

— Почему ты мне не сказал, Эйден?

— Потому что дело не только в моей тревожности, Фрейя. Это… — я прерывисто выдыхаю, напрягая руки, проводя ими по волосам. — Моя тревожность… повлияла на моё либидо. Я не знал, как говорить об одном, не упоминая другое, поэтому молчал. Мне не стоило так поступать. Прости.

Вот. Частичная правда.

Также известная как ложь посредством умолчания.

Фрейя отшатывается, всматриваясь в моё лицо. Я шокировал её.

Доктор Дитрих кивает.

— Спасибо, Эйден, что открылся и поделился этим. Я бы хотела задать уточняющий вопрос. Почему ты чувствовал себя неспособным сказать Фрейе о том, что твоя тревожность обострилась и сказывается на твоей сексуальной жизни?

Я смотрю Фрейе в глаза.

— Я не хотел обременять её. Фрейя и без того так сильно меня поддерживает. Я просто… Я пытался сосредоточиться на том, чтобы разобраться самому, и не взваливать ещё больше на её плечи.

— Ты мог бы сказать ей и работать над этим, — говорит доктор Дитрих.

И в комнате воцаряется сгустившееся молчание.

Но тогда мне пришлось бы признаться… во всём. Что тревожность делает с моим телом, как сильно она отстраняет меня от неё.

— Я думаю… — я хрипло откашливаюсь. — Думаю, я боялся даже самому себе признаться в том, насколько серьёзно всё стало, что уж говорить о признании Фрейе.

Доктор Дитрих медленно кивает.

— Если мы не честны сами с собой, мы не можем быть честны с нашими супругами. Это хорошее понимание себя. Я рада это слышать. Ты принимаешь препараты от тревожности и посещаешь психолога, верно?

— Да.

— Ты заслуживаешь заботы и поддержки, Эйден. Пожалуйста, следи и не забывай про это.

Ага. Во всё моё скудное свободное время.

— Находи время, — говорит доктор Дитрих, будто прочитав мои мысли. — Фрейя? — мягко спрашивает она. — Есть мысли после услышанного?

Фрейя смотрит на меня, и её лицо выражает боль.

— Мне хотелось бы знать, Эйден. Ты обычно прозрачен в отношении своей тревожности, и я всегда готова выслушать, чтобы поддержать тебя. Но узнать только сейчас… это тяжело. Я чувствую себя исключённой, отгороженной. Опять.

Я соприкасаюсь костяшками пальцев с Фрейей.

— Прости.

Она долго смотрит на меня, затем стирает ускользнувшую слезинку.

— Что ж, теперь, когда мы озвучили некоторые изначальные чувства, у меня есть представление, с чем мы имеем дело, — говорит доктор Дитрих. — Позвольте мне на мгновение вернуться назад и поделиться своим ключевым тезисом. В нашей культуре бытует ложь, якобы наш романтический партнёр должен буквально на экстрасенсорном уровне читать наши эмоции и мысли, и это служит индикатором интимной близости. Если мы чувствуем, что они нас «не понимают», то рассуждаем, что потеряли ту волшебную интимную связь.

— Но это не так. Правда заключается в том, что за свои взрослые годы мы меняемся и значительно вырастаем, и чтобы сохранить близость с постоянным партнёром, мы должны продолжать узнавать их, изучать, является ли наш рост совместимым или отклоняющимся. Однако мы не можем узнать это, пока не предпринимаем активных действий, чтобы узнать нашего партнёра, особенно когда он или она меняются до такой степени, что мы будто их не узнаем. Если мы понимаем, что можем наладить контакт, оценить и поддержать их развитие, и они отвечают тем же, то мы заново открываем для себя интимную близость.