Журнал «Вокруг Света» №04 за 1975 год - Вокруг Света

— Я на своем опыте знаю, как трудно начинающему ученому, — говорил Сутурин. — Придя в НИИ, он как бы попадает в незнакомую страну. Здесь даже разговаривают на непонятном ему вначале «научном» языке. А как приземляет его то, что существует лестница рангов — академики, профессора, кандидаты наук, — и он на самом ее низу! Думаю, что начинающему ученому обязательно нужно помочь. Как? Он должен сразу вступить в научное соревнование — без него я не мыслю науку. Но с кем? Разумеется, со своими сверстниками. С этой стороны наука напоминает спорт, где состязаются между собой только игроки одной весовой категории. Итак, научное состязание — конкурс молодежи... Когда Сутурин стал комсоргом института, он оказался во главе весьма разношерстной организации. Были в ней сотрудники, в общем, далекие от науки, которые, как говорится, находились у зрелых ученых на подхвате, и аспиранты, «принципиально» не занимающиеся ничем, кроме своих диссертаций. Условия конкурса Саша предложил жесткие: участвовать в нем могли только молодые — до 28 лет. Начинающие, у которых часто и печатных статей нет. И еще — работа должна быть сделана без соавторов.

— Саша, а правила эти не слишком суровые?

— Да, так кое-кто думает и у нас. Но я уверен — так лучше.

— Что же дают эти конкурсы молодым?

— Приведу пример. Наш комсомолец Николай Владыкин открыл новый минерал. Николай доложил о своем открытии на комсомольской конференции, сказал, что хочет назвать его армстронгитом. Мы обратились к американскому космонавту Нейлу Армстронгу, получили на то его согласие. Николай поверил в свои силы, а это, что ни говорите, для начинающего ученого важнее всего.

— Саша, а ты не боишься, что, оградив таким образом молодых ученых от более опытных, ты растишь мальчиков, которые всю жизнь проходят в «коротких штанишках»?

— Нет, почему же? Здесь все зависит от самого человека. Так, у нас есть общеинститутский конкурс имени Вернадского, где на равных могут участвовать и начинающие и опытные ученые. Чувствует молодой силу — пусть дерзает.

Саша сам, еще будучи аспирантом, принял участие в таком конкурсе. Подал на него работу, сделанную совместно с женой, Тамарой. После тайного голосования солидного жюри оказалось — именно они заняли первое место!

Саша улыбается: давно это было, в 25 лет он был уже кандидатом наук. А выглядел тогда (да и сейчас) почти как школьник. Приехал он однажды в Москву, в ВАК, узнать судьбу своей диссертации, а ему говорят: пусть приходит сам автор. В геологии, науке практической, «остепеняются», как правило, люди солидные, побывавшие не в одной экспедиции.

— А так ли уж много я успел сделать? — внезапно спросил Саша, когда мы прощались. — Да, конечно, месторождения нефрита, научная работа, диссертация... Ну а если бы все это было сделано к сорока годам, стали бы обо мне писать? Или все сочли бы, что ничего особенного в этом нет?

За этим вопросом я почувствовал — или мне показалось? — другое: ответственность перед делом, которое еще надо совершить, чтобы и в дальнейшем оправдать сегодняшнее признание. То признание, после которого, вероятно, так нелегко работать, зная, что дальнейшие твои успехи будут сравнивать с предыдущими и мерить их куда более высокой, чем прежде, меркой.

Иркутск — Москва

Александр Харьковский, наш спец. корр.

Побеги Каннабиса

Как-то вечером, закончив все свои дела (я была в Японии в командировке — изучала проблемы урбанизации), я решила, что называется, немного развеяться. Села в метро, вышла на первой попавшейся станции и... совершенно неожиданно оказалась в одном из увеселительных районов Токио. После сдержанного освещения подземки в глаза хлынул разгул сверкающих огней. Под изнурительно-слепящим светом реклам, как под юпитерами на съемочной площадке, двигались люди. Их голоса, смех, лица и жесты были неотъемлемы от бушевавшего вокруг неонового пожара, от крутящихся шаров и стреляющих треугольников, повисших над домами, от всей атмосферы необычайной оживленности, которая царила здесь. В то же время цветные блики, вприпрыжку мчащиеся по лицам, лезвия прожекторов, кромсающих людской водоворот, — все это световое половодье, призванное создать ощущение праздничной приподнятости, несло в себе неуловимое противоречие, придающее этому району весьма своеобразный облик. Великолепие сложнейших переливов цветовой гаммы потрясало, причем все оно подчинялось строгому ритму, выверенному такту, в котором легкость и эффектность почерка оформителей были подлинным гимном человеческой фантазии. Но вслед за первым впечатлением приходило понимание того, что все это где-то уже было, что видите вы подобное не в первый раз. Районы Токио, как и других японских городов, повторяли друг друга. Синдзюку похож на Асакуса, Асакуса на Гиндзу, а Гиндза, в свою очередь, напоминала лаковые обложки «Лайфа», на которых запечатлена сияющая реклама Бродвея.

Правда, сравнивая эти по-своему знаменитые улицы мира, обычно приходят к выводу, что в целом откровенно крикливый Бродвей весьма далек от яркой, броской, но несомненно впитавшей в себя тонкость национального вкуса Гиндзы.

И тем не менее... В каждом японском городе вас встречает своя маленькая Гиндза, уменьшенная копия той, настоящей. Назойливый силуэт стандарта начинает повсюду преследовать вас, и гигантский рог огневого изобилия обрушивает на прохожих холодные снопы стереотипных искр, хороводы танцующих и летящих иероглифов, в которых — это постигаешь очень быстро — грань между вкусом и безвкусицей нередко оказывается невозвратимо утерянной...

Постояв под щедрым солнцем юпитеров, я свернула в одну из улиц, примыкающих к площади. Сначала на ней было светло — до последних уголков она была залита платиновым отраженным светом огневой феерии. Слепящее сияние, брошенное рекламными созвездиями в вышину над городом, небо возвращало на землю ровным и спокойным светом, бесстрастно льющимся холодными потоками в узкие улицы. После шума и суеты огромной площади здесь было удивительно тихо, дома, словно бумажные фонарики с толстыми стенками, озарялись мягким приглушенным мерцанием. И вдруг где-то за поворотом, куда бежали эти двухэтажные фонарики, прячась от шума и света соседнего квартала, я остро ощутила, что тишина здесь какая-то странная, напряженная, повисшая над извивающейся улицей как натянутая струна. Нижние этажи домов были закрытые, глухие, зато в верхних горели огни, и за раздвинутыми сёдзи на плоских подушках, брошенных на пол, сидели люди. Эта картина повторялась в одном доме, другом, третьем, четвертом... Везде одно и то же — удивительно неподвижные, бледные лица, резкие, неожиданные жесты и внезапно сменяющая их застылость поз...

Одна из высокоурбанизированных стран мира — Япония и сегодня продолжает демонстрировать безостановочный рост городов. Расширяющиеся, сливающиеся друг с другом городские образования — агломерации — все активнее захватывают в свои сети Японские острова. Урбанизация несет множество проблем. Это не только жилищный кризис, транспортные трудности и беды, связанные с загрязнением окружающей среды. Естественно, что урбанизация во всех случаях затрагивает прежде всего, человека — его судьбу, настоящее и будущее. Районы трущоб, так называемые «сураму но сякай» — «трущобное общество», имеющиеся почти в каждом крупном городе Японии, далеко не исчерпывают пагубных социальных последствий урбанизации. Прямые ее результаты — это скрытая за фасадом процветания бедность, нищета огромной части городского населения, непрерывный рост преступности, наркомании, самоубийств, нелегкая проблема молодого поколения. В мире постоянной борьбы за жизнь рядом с надеждой живет безнадежность. Она рождена неуверенностью в будущем, крушением идеалов и рано понятым ужасом бесперспективности. Если для такой жизни нет достаточной цепкости, если не хватает жесткости, остается лишь отчаяние, нередко ведущее к самоубийству. Это касается в первую очередь подрастающего поколения. Подсчитано, что в Японии самый высокий процент самоубийств молодежи среди всех капиталистических стран. Так, в развитых странах капитала пять — десять молодых людей из 10 тысяч кончают жизнь самоубийством. В Японии же на 10 тысяч приходится около ста случаев. Показателен и тот факт, что если мировая статистика отмечает наибольшее количество самоубийств среди людей старше сорока лет, то для Японии это в основном юноши и девушки в возрасте до 25 лет.

Живые манекены за раздвинутыми сёдзи встревожили мое воображение. Что бы это могло значить? И тут меня словно осенило — игорный дом! Улица игорных домов, целый квартал, а может быть, даже и не один, со своей ущербной, скрытой от посторонних глаз жизнью, с бездонной пучиной страстей и трагедий. «Пачинко» (1 Игральные автоматы.) при всей их очевидной бессмысленности выглядели просто детской забавой на этом фоне. Здесь было царство игральных карт, игральных костей, безудержный азарт средневекового китайского маджонга — игры, известной тем, что в стране, ее породившей, в маджонг «просаживали» жен, земельные владения, целые состояния. Конечно, трудно себе представить, что в современной Японии в этих кварталах можно проиграть жену, но человеческую жизнь здесь четвертовали, мучили на дыбе, терзали и отравляли, убивали и воскрешали, одаривая несбыточными надеждами. За картами и игральными костями, за их зыбкой скользкой ширмой здесь прятались цепкие, жадные руки и циничный мозг дельцов, выжимающих из человеческих слабостей золотые монеты.