Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь нам что? — уже о другом думает Иван Михайлович. Теперь бороны-сеялки на место, ремонт им сразу делать. Тракторам тоже полную ревизию навести и за комбайны приниматься. Можно сказать, хорошо ребята поработали. Что по мелочам неладно было — теперь не в счет. И поминать не стану. Лишний укор тоже мало пользы дает… Надо бы Пашке домик их перетрясти. А что? За посевную нам большой выходной полагается, вот и воспользоваться. Четыре-пять нижних рядов из нового леса срубить, а на верх и старое годится. Завтра или прямо нынче поговорю с ребятами. Не должны бы отказаться. За свой дом потом возьмусь, свой никуда не денется…»
Коротка дорога, коли шаг скор. Вон и Журавли видны за лесом. Вон и дом его голубеет ставнями. У ворот на скамейке Мария Павловна вечер коротает. Едва подошел, спросила:
— Отмаялись?
— Все, мать, конец одной заботе. Журавлята дома?
— Нету, разбрелись… Садись, отдыхай.
Тих и легок весенний вечер. Вполсилы еще горит остывшее за зиму солнце, синева неба густа и вязка. Мелкая древесная листва источает сладкий аромат — не летний щедрый, не осенний спелый, а свой, едва различимый, пряный и успокоительный. На земле тихо, в облаках тихо, на душе Журавлева тоже тихий покой. Сидел, курил, смотрел на Марию Павловну — уж больно медленно сходит с лица болезненная серость. Но это пройдет.
Из проулка вывернулась Наташа. Одета она уже по-летнему: розовое платье в крупный белый горошек, белые же туфли на толстой подошве, голова прикрыта ажурной косынкой. Подошла, спросила удивленно:
— Надо же! Сидят и молчат.
— И ты садись, повечеруй, — Мария Павловна подвинулась, освобождая место на скамейке.
— Нашли старуху! На ферму пора собираться.
— Сядь, Наталья, разговор есть, — сказал ей Иван Михайлович.
— Начинается! — проворчала Наташа. — Что вы из меня жилы тянете? Не туда пошла, не так сказала, не то сделала… Вот дождетесь — уеду куда-нибудь!
Посмотрела с вызовом, но тут же опустила голову, зарделась, теребит угол косынки.
— Ты не кричи, Наталья, — просит Иван Михайлович. — И врагов в своем доме нечего искать. Ты лучше вот что скажи: мне как быть? Вот завтра собрание, и спросят люди: как же так, Журавлев, в чужом глазу соринку видишь, а в своем? Как тут отвечать, елки зеленые? И что отвечать?
— И я про то же толдоню, — вставила Мария Павловна. — А все как в стенку горох.
— Забыл, как сам радовался? — спросила Наташа отца. — Мы — Журавли! Мы — такие!
— Говорил, — признался Иван Михайлович. — Не понял я сразу, куда оно повернется. Теперь ты пойми, Наталья. Я очень тебя прошу.
Мария Павловна с испугом ждет взрыва и умоляюще смотрит то на дочь, то на мужа. Нахохлились, напружинились, тронь — искры полетят. Наташа первая догадалась, что может получиться, если и дальше говорить в таком духе.
— То ли тебя на собрании спросят, то ли меня. Если спросят — отвечу, — сказала она. — Так я пошла. Вечеруйте.
— А ужинать? — остановила ее Мария Павловна.
— Потом, как с фермы приду.
— Отвяжись ты от нее, отец, — плаксиво заговорила Мария Павловна, когда Наташа ушла в дом. В ее голосе уже не осуждение, а жалость. — Пускай сама, как знает.
Иван Михайлович не ответил. Закурил свой «Беломор», забивая дымом горечь от разговора с дочерью.
Вскоре подкатил на мотоцикле Андрюшка, лихо тормознул у ворот.
— Солнышко провожаете? — спросил он и сразу же осекся, едва отец уставил на него глаза-буравчики. — Ты чего, батя?
— Ничего… Не знаешь случаем, кто дорогу у Осинового колка перепахал?
— Какая еще дорога? — забеспокоилась Мария Павловна.
— Обыкновенная, по которой ездят.
— Ну я, — набычился Андрюшка. — Подъемник у плуга не срабатывает.
— Какой пахарь — такой и плуг… Ты вот чего, елки зеленые. Давай ужинай, бери потом лопатку и дуй туда. Заровняешь. Утречком доскачу, проверю.
— Может, завтра? — вступилась мать. — Куда гонишь на ночь глядя.
— Не завтра, а нынче! — отрезал Иван Михайлович.
— Так плуг же не поднимается! — закричал Андрюшка. — Виноват я, да?! Я один на дорогу заехал, да?!
— Сперва с тебя спрос, а с других — потом. Запомни это наперед.
Андрюшка больше не стал спорить. Счел за лучшее бежать во двор за лопаткой. Крутнув педаль мотоцикла, он рванул его с места и укатил.
До ночи хватило бы парню заваливать борозды, не догадайся Валерку и Пашку позвать на подмогу. Втроем за какой-то час перевернули тяжелые пласты, и полевая дорога обрела прежний вид. После ребята долго смеялись над горе-трактористом…
А посиделки у ворот кончились разговором с Кузиным. Вот уж кого не ждали, тот сам пришел. Улицей идет как хозяин. Туда глазом зырк, сюда зырк. Подошел, облокотился на изгородь, молча закурил и запыхтел, пуская колечки дыма.
— Что-то нарядный ты больно, Захар? — спросила Мария Павловна, обратив внимание на ровные стрелки наутюженных брюк, на красивую рубашку с открытым воротом. На ногах Кузина новенькие туфли блестят и сияют.
— Да вот приоделся, — нехотя ответил Захар Петрович. — Надоело за весну сапогами бухать. С такой работой и на себя некогда глянуть, ходишь как обормот.
И замолчал. Задрал голову и смотрит на темнеющие верхушки берез. Мария Павловна догадалась, что Кузину нужен разговор наедине. Точно. Едва она ушла во двор, как Захар Петрович примостился на скамейку, спросил Журавлева:
— Куда это Андрей недавно промчал? Как на пожар.
— Да так, размяться…
— Лютуешь все? — Захар Петрович бросил окурок. — Настроение что-то паршивое, прямо хоть волком вой.
— И ты жалуешься, — усмехнулся Журавлев. — Я вам что, лекарь по настроению?! У меня у самого десять кошек на душе скребут.
— Это я так, к слову пришлось… Доклад писал на завтрашнее собрание, вот и запуталось в голове. Я, Иван, человек, ты знаешь, прямой, вокруг да около ходить не люблю.
— Ясно! — Журавлев удовлетворенно хмыкнул, словно все ему известно загодя, и слова Кузина только подтверждают это. — Пришел сказать, что достанется мне на орехи. А я не боюсь, Захар. Что во мне — то со мной. Поздно меня переучивать.
— Ничего тебе не ясно. Одно знаешь — меня винить. Сам же заманил сюда, а теперь спишь и видишь, как бы посильнее в грязь втоптать, побольнее ударить… В мою бы шкуру тебя сейчас, узнал бы, почем эти фунтики председательского лиха. Обвинять — работа не тяжелая… Ну, чего голову угнул? Ты в глаза мне глянь, Иван, может теперь я пойму, чем я виноват перед тобой?
Иван Михайлович ответил не сразу, шевелит губами, будто жует застрявшее слово.
— Вот говоришь ты, Захар мой Петрович, — наконец медленно начал он, — что тебя только виню. Ошибаешься, елки зеленые! Прежде себя виню. Я ведь намного раньше других твою беду заметил. Мне бы криком кричать, а я молчал и ждал. Тебя еще можно простить, меня же — никак нельзя… Вот уж лет пять или больше, — продолжал Журавлев тихо и размеренно, — мы не говорим друг с другом обыкновенными словами. С опаской сходимся, с опаской расходимся, все подковырки ждем. Мы оба боимся жалости, хотя ни я тебя ни разу не пожалел, ни ты меня… Давай хоть нынче спорить не будем. Вечер-то славный какой.
Вечер и правда на диво. Солнце скатилось к самому лесу, постояло на верхушках березок, словно раздумывая, не продлить ли день еще на час-другой. Но нет, пора и солнцу на покой. И сразу новыми красками заиграло все вокруг. В чуть потемневшем небе пасутся табуны золотистых облаков, будто достают их из печи и неостывшими выпускают на волю ветра. Чуткий лес сторожко ловит теплый ветерок и полон неясного шепота, шороха, вздохов. Дома, озаренные закатом, сияют умытыми розовой водой окнами.
— Вот помяни мое слово, Захар, — после долгого молчания опять заговорил Журавлев. — Как-нибудь ты сам или пособишь кому, но устроишь большую пакость, Себе, мне, кому другому…
Обидные слова сказал Журавлев, страшные слова, холодом на спине отозвались они у Захара Петровича. Он помотал головой, будто одолела его сонливость в неурочный час, поковырял носком ботинка слежавшийся песок у скамьи.
— Некогда мне, Иван, про это думать. У меня колхоз на шее.
— Опять «я», опять «у меня», — ухватился Журавлев.
— Любишь ты, Иван, к слову придраться.
Опять замолчали и сидели так до тех пор, пока не пришла Мария Павловна.
— Ишь как надулись они, — сказала она. — Что твои петухи… Эх, мужики вы мужики! Сели б когда за стол, да посидели как люди. Чего делить-то вам на старости лет?
— Правда, Захар! — обрадовался Иван Михайлович. — Пошли в дом. Вина выпьем, мою любимую тихонько споем. Помнишь ее? «Скрылось солнышко из глаз, в тучку закатилось, не на день — на долгий час с милым я простилась…»
— Какие тут песни, — Кузин улыбнулся — жалко и виновато. — Ты завтра, Иван, не очень-то… Сами мы с тобой развели грязь, сами и выскребать ее будем. Волошин приедет ведь. Сильно красиво мы покажемся со своими дрязгами. На весь район ославимся. Пальцем указывать люди станут.
- Кузнец Ситников - Николай Михайлович Мхов - Историческая проза / Советская классическая проза
- Липяги - Сергей Крутилин - Советская классическая проза
- Лесные дали - Шевцов Иван Михайлович - Советская классическая проза
- Среди лесов - Владимир Тендряков - Советская классическая проза
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- В добрый час - Иван Шамякин - Советская классическая проза
- Территория - Олег Михайлович Куваев - Историческая проза / Советская классическая проза
- В списках не значился - Борис Львович Васильев - О войне / Советская классическая проза
- Максим не выходит на связь - Овидий Горчаков - Советская классическая проза
- Перехватчики - Лев Экономов - Советская классическая проза