Знойное лето - Александр Кутепов

С такими вот мыслями и пришлось начинать рабочий день.

— Ну как, выспалась? — спросил он Марфу Егоровну.

— Ага, хорошо поспала… Тебе бы мои сны. Ей-бо!

— Свои не слаще, — признался Захар Петрович и стал наводить порядок на столе. Следил за этим: ведь стол что зеркало, отражает хозяина. Вот стопка политической литературы, вот сельскохозяйственная, вот художественная книжка с закладкой. Вот свежий журнал раскрыт, кое-что подчеркнуто… Стоит только глянуть на такой стол и сразу видно, сколь разнообразны интересы сидящего за ним человека.

Наблюдая за Кузиным, Марфа Егоровна не удержалась, хихикнула. Реакция была незамедлительной.

— Вот смотрю я на тебя, Марфа… Век прожила…

— А ума не нажила, — добавила старуха. — Слыхала уже такую побасенку. Райкомовский секлетарь звонил тебе. Миколай Мефодич. Покалякал чуток со старухой. По голосу судить — не иначе накрутит тебе хвост!

— Ладно, ступай, — отмахнулся Кузин. Но Марфа Егоровна дошла только до порога.

— Серчай на меня, Захар, не серчай, а про свою избу секлетарю я обсказала. Ей-бо! Посулил, грю, председатель досок на пол, — нимало не смущаясь она внесла дополнение в разговор с Волошиным, — сто раз сулил, а мне хоть ноги ломай. — Марфа Егоровна всхлипнула. — Довел ты меня, Захарка, до жалобы, как есть довел!

— Доски, доски! — заворчал Кузин. — Спросила бы у Козелкова. Не могу же я всякими пустяками сам заниматься. Делать мне больше нечего, да?

— Так к Гришке-то с бутылкой надо. Без бутылки твой Гришка и разговаривать не станет.

— Не преувеличивай. Тебе жить-то осталось…

— Ты мой век не считай! — нахмурилась старуха и стала по-настоящему грозной. — Придет срок — без твоего спросу помру. Не совестно тебе, Захар? Ты материну титьку сосал, а я ударницей по колхозу была. Ей-бо! Уважения к старым людям нету у тебя, Захарка, темный ты человек.

— Все вы тут светлые собрались, — ответил Кузин.

— Нечем крыть? — Марфа Егоровна была довольна. — Краснеть зачал? Красней, красней! У кого совести мало, тот на дню сто раз краснеет, а свое делает.

Она еще бы поговорила, но тут появился Козелков. Бочком втиснулся в кабинет, изучающе глянул на Кузина, чтобы подстроиться к настроению.

— Доброе утро, Захар Петрович, — сказал он устало и со вздохом, словно и его на заре поднимают заботы.

— Со старухой и здоровкаться не надо? — не замедлила спросить Марфа Егоровна.

— Извиняюсь, — Григорий развел руками. — Забывчивый я.

— Весь в председателя удался, — определила Марфа Егоровна.

После ухода старухи Захар Петрович некоторое время перебирал бумаги, писал на листке календаря, открывал и закрывал ящики стола, а Григорий, видя эти приготовления (злость на него копит Кузин), тоскливо смотрел в пол.

— Я тебе сколько буду говорить, чтобы язык не распускал?

— Ничего такого не было, — живехонько отозвался Козелков. — А вот на ферме у нас дела! Заходил я туда. Снова дым коромыслом. Тут я так думаю…

— Сам разберусь, — перебил Кузин. — Наведу порядки. Вспомнят, кто им заработки дал, кто из грязи вытащил.

— Недовольство иного, можно сказать, особого свойства, — осторожно заговорил Козелков. — Идут разговоры о чести, совести и тому подобное. Злоупотребляют этими словами. А того не могут понять, откровенно выражаясь, что… Журавлева еще видел. Сердитый — страсть.

— Все мы нынче не ласковые.

— Я к нему сразу с вопросом: указания председателя колхоза будем выполнять или гнуть свою вреднейшую линию? А он принародно обозвал меня нехорошими словами, а про вас сказал… Позорит он вас, Захар Петрович, авторитет, откровенно выражаясь, подрывает. Накричался и укатил на мотоцикле. По направлению судя — не иначе как в район.

Тут Козелков не ошибся. Иван Михайлович поехал в райком, к Волошину. Он-то лучше других знает, что Кузин, закусив удила, плюнет на всякий здравый смысл. И пойдет ломка дров. Не личная обида и боязнь за себя торопили Журавлева. От трактора никто его не отлучит, но может пойти прахом весь его труд по сколачиванию звена. И само звено, ставшее уже маленьким коллективом, хотя и с непрочными связями еще, развалится. А Заячий лог? Так и будет чертополошным полем?

Обычно дорога до райцентра занимает час хорошей езды, но Журавлев одолел ее быстрее. Бросив горячий мотоцикл у райкомовского подъезда, не стряхнув даже пыль, он поднялся на второй этаж.

— Хозяин дома? — спросил секретаршу.

Услышав знакомый голос, Волошин крикнул в приоткрытую дверь.

— Заходи, Журавлев!

— Здравствуй, Мефодьич, — Иван Михайлович подошел к столу, потер ладошку о штанину, подал руку. — За советом вот приехал. Рассуди нас, а то мы, елки зеленые, черт-те куда уже забрели.

— Ты садись, Иван, — Волошин указал на стул. — Догадываюсь, опять скандалите.

— До драки, считай, дело дошло.

Лицо Волошина сразу стало строгим.

— Что за причина? — спросил он.

— Причин много… Первая причина — я сам. Вторая — Захар. Вот какая история вчерась получилась у нас…

А Кузин в это время осторожно выпытывал у Сергея, не по его ли наущению Иван Михайлович поехал в райцентр, и популярно разъяснял агроному и партийному секретарю, что не все в жизни получается гладко, а идет через борьбу и преодоление трудностей. Бывший при разговоре Козелков не замедлил подчеркнуть большую разницу между романтикой и суровой действительностью. Кузин с этим согласился, но тем не менее велел Григорию выйти вон и не мозолить глаза.

— Вот лентяй и пустозвон, а люблю, — признался Захар Петрович. — Люб он мне — и все тут! Как говорится, сердцу не прикажешь.

Сергей не был склонен обсуждать сомнительные достоинства пустобреха Козелкова. Он заговорил про Заячий лог.

— Мелко ты плаваешь, дорогой мой, — выслушав Сергея, заметил Кузин. — Жизненного опыта у тебя мало. Тут уж, извини-подвинься, моя честь задета.

— Выходит, — сделал вывод Сергей, — что оскорбленное самолюбие дороже будущего урожая. Так я понимаю?

— Опять говорю: мелко плаваешь, одно место у тебя наруже, — голос Захара Петровича полон назидательности. — Вот притрешься к нашей жизни, обвыкнешь и трезво станешь на мир смотреть. В тебе еще студент сидит, поэтому много ты не видишь. А если присмотреться, то ведь каждый норовит характер свой показать. Он на затычку к бочке не годится, а туда же лезет.

— Может быть, все это так, — не отступал Сергей, — но давайте лучше вспомним, что получилось с этим логом в прошлом году. По вашей торопливости и при моем попустительстве как агронома семена затолкали в ледяную грязь. Так ведь? А осенью убирали высокоурожайный бурьян.

Так оно и было, но упоминание о прошлом годе неприятно Кузину. Он засопел, заводил бровями.

— Давай не будем спорить, — сказал он. — Супротивных я не люблю и не уважаю. Некогда нам в душевных тонкостях копаться, мы обязаны хлеб давать, мясо давать, молоко давать! Чем больше, тем лучше. Я стараюсь это делать и делаю. И если где допускаю оплошку, то с меня этот грех спишется за счет общего высокого показателя производства. Если кто не понимает этого, беда не моя.

— Чья же?

— Только не моя, — Кузин помолчал, покусывая губы. — Ладно, поговорили, отношения выяснили, теперь за дело. Так вот, товарищ секретарь, Журавлев не оправдал моих надежд. Как это ни печально, но приходится…

— Значит, конец звену? — тихо спросил Сергей. — Я этого, Захар Петрович, не допущу. Я всех на ноги подниму, всех! И потом такие дела не решаются под настроение. Решать будет партийное бюро, поскольку один я выступаю вроде заинтересованной родственной стороны.

— Сначала я решу как председатель, а партийному бюро объясню. Звено-то ведь останется… Григорий! Гришка! — закричал Кузин.

— Я здесь! — живо отозвался Козелков.

— Найди мне Антона Бурина, да поскорее… Парень грамотный, понятливый. А то звено молодежное, а руководит старик. Нет, надо молодежь выдвигать, приучать к руководству. Против этого, надеюсь, товарищ секретарь возражать не станет?

И хохотнул довольно. Дескать, вот как я утер тебе нос, в другой раз знай Кузина.

Выпроводив Сергея. Захар Петрович походил по кабинету, постоял у окна, поглядел на черную, перепаханную колесами и гусеницами улицу, подумал о том, что надо бы запретить гонять тут тракторы. А лучше бы прогрейдировать улицу, сделать стоки, щебенки подсыпать… Руки не доходят. Опять же зелени мало. Кругом лес, а в деревне голо. Замечание на этот счет было, от Волошина. Кстати, не к нему ли подался Журавлев. Возможно. Напоет там теперь!

Захар Петрович уже потянулся к телефону, но звонить не стал: попадешь под горячую руку, а она ведь тяжелая, горячая-то руководящая рука. Звезданет — и запашешь носом землю…

Размышления его прервала Наташа. В кабинет она влетела вихрем и с порога заявила: