Предупреждение Эмблера - Роберт Ладлэм

В микрофоне Таркина щелкнуло.

— Альфа-Один на позиции, — негромко сообщил голос. Это означало, что взрывотехник расположился на безопасном расстоянии от скрытно заложенного устройства и готов по сигналу Таркина активировать радиоуправляемый детонатор. Операцию готовили долго. Семья Люна, опасаясь за его безопасность и не доверяя государственной полиции, наняла специальную группу телохранителей. Все места, где мог бы укрыться снайпер, были заранее проверены и взяты под наблюдение. Часть охранников, владеющих как секретами традиционных восточных единоборств, так и приемами современного рукопашного боя, рассеялась в толпе, готовая моментально отреагировать на появление в ней вооруженного человека. Люн ездил только в бронированном автомобиле и останавливался только в номерах, охраняемых преданными ему сторонниками. Никто и представить не мог, что опасность кроется в обыкновенном, ничем не примечательном подиуме.

Время пришло.

По нарастающему гулу толпы Таркин понял, что политик вышел на трибуну, и поднял голову.

Встреченный шумными аплодисментами и приветственными криками, Люн широко улыбался. К переднему краю платформы он еще не подошел, а успех операции зависел во многом именно от его положения на помосте. Во избежание ненужных жертв маломощное взрывное устройство заложили так, чтобы сила взрыва ушла в строго определенном направлении. Таркин ждал, держа в руке атрибуты журналистской профессии: блокнот и ручку.

— Жду сигнала, — напомнил металлический голос в микрофоне. Сигнал означал смерть.

Жду сигнала.

Звук изменился. Температура воздуха как будто упала. Еще секунда... другая...

Таркин вдруг понял, что звук, который он слышит и который разбудил его, перенеся с запруженной площади в комнату мотеля, идет с прикроватного столика. «Блэкберри» убитого южанина сигнализировал о поступлении текстового сообщения. Эмблер протянул руку и нажал одну за другой две кнопки, подтвердив получение ответа на свое донесение. Сообщение было короткое, но содержало четкие инструкции. Встреча состоится сегодня в два тридцать пополудни, в международном аэропорту Филадельфии. Выход С19.

Ловко придумано, ничего не скажешь. Назначив встречу в аэропорту, они получили дополнительные гарантии собственной безопасности. Теперь на их стороне служба охраны и металлодетекторы. Пронести оружие он не сможет. С другой стороны, время выбрали с таким расчетом, чтобы в зале было как можно меньше ожидающих. Вместе с тем, учитывая расположение выхода С19, контакту никто не помешает. Молодцы, подумал Эмблер. Знают, что делают. Мысль эта не очень его обрадовала.

* * *

Клейтон Кастон сидел за столом, как обычно, в одном из своих десяти почти взаимозаменяемых серых костюмов. Купил он их по каталогу посылторга фирмы «Джос. А. Бэнк» с пятидесятипроцентной скидкой, так что общая цена оказалась вполне приемлемой. Впрочем, на выбор повлияла не только цена, но и характеристика материала, представлявшего собой практичную смесь шерсти и полиэфира. «Немнущийся, круглогодичный деловой костюм на трех пуговицах» — так говорилось в каталоге, и Кастон поймал производителей на слове: он носил эти костюмы весь год. Тот же принцип распространялся и на галстуки: репсовые, красные в зеленую полоску и синие в красную. Кастон понимал, что некоторые из коллег считают его приверженность единообразию проявлением эксцентричности. Но какой смысл в разнообразии ради разнообразия? Если находишь что-то такое, что отвечает твоим требованиям, то зачем от этого отказываться?

Взять хотя бы завтрак. Кастон любил корнфлекс. И всегда ел утром кукурузные хлопья. Ел он их и сейчас.

— Какая чушь! — взорвалась его шестнадцатилетняя дочь Андреа. Разумеется, обращалась она не к отцу, а к своему семнадцатилетнему брату Максу. — Чип — дешевка. В любом случае он крутит с Дженифер, а не со мной. И слава богу!

— Ты такая простая, — безжалостно заклеймил сестру Макс.

— Для грейпфрута есть специальный нож, — мягко укорила сына мать. — Для этого мы их и покупали. — На ней был махровый халат, на ногах мягкие махровые тапочки, а на голове махровая лента. Для Клея Кастона она была олицетворением очарования.

Макс молча взял предложенный нож для грейпфрута и повернулся к сестре, чтобы продолжить прерванную словесную баталию.

— Чип не переносит Дженифер, а Дженифер терпеть не может Чипа, и ты сама об этом позаботилась, когда рассказала Чипу, что Дженифер наплела про него Ти-Джею. И, кстати, ты ведь рассказала маме про тот случай на уроке французского? Если нет, то мне...

— Не смей! — гневно бросила Андреа, вскакивая со стула. — И раз уж так, то почему бы тебе не рассказать о той маленькой царапинке на крыле «Вольво»? Ее там не было, пока ты не отправился кататься вчера вечером. Или думаешь, мама уже заметила?

— Что еще за царапина? — спросила Линда Кастон, опуская на стол кофейник с черным кофе.

Макс наградил сестру уничтожающим взглядом, лучше всяких слов говорившим, что ее ждут невиданные пытки.

— Скажем так, Безумный Макс еще не освоил тонкости параллельной парковки.

— Знаешь что? — процедил Макс, буравя сестру глазами. — Думаю, мне пора потолковать с твоим дружком Чипом.

Кастон оторвался от «Вашингтон пост». Он сознавал, что в настоящий момент не воспринимается сознанием детей как заслуживающая внимания фигура, и ничего не имел против. Уже одно то, что они были его детьми, представлялось ему в некотором роде загадкой — столь мало перешло к ним от него.

— Только попробуй, гадина.

— Что за царапина? — настойчиво повторила Линда.

Они уже были готовы наброситься друг на друга, как будто отец не сидел с ними за одним столом. Кастон привык. Даже за завтраком он оставался невзрачным бюрократом, тогда как Макс и Андреа, со всей их легкой абсурдностью и зацикленностью на себе, были обычными подростками. Андреа — с выкрашенными малиновой помадой губами, в разрисованных маркером джинсах; Макс — звезда школьной футбольной команды, никогда не выбривающий должным образом шею и благоухающий «Аква вельва». Не благоухающий, мысленно поправил себя Кастон, — воняющий.

Дерзкие, разболтанные, буйные сорванцы, способные сцепиться из-за царапины на дверце машины. Клейтон Кастон любил их, как саму жизнь.

— Апельсиновый сок еще остался? — впервые за утро подал голос он.

Макс передал ему пакет. Внутренняя жизнь сына виделась Кастону сквозь замутненное стекло, но иногда он улавливал в его выражении что-то близкое к жалости: парень пытался соотнести отца с антропологическими категориями каталога средней школы — качок, жеребец, чокнутый, слабак, лузер — и приходил к выводу, что, окажись они в одном классе, приятелями бы точно не стали.

— Да, пап, пара капель осталась.

— Капля капле не пара, — заметил Кастон.

Макс метнул в его сторону беспокойный взгляд.

— Как скажешь.

— Нам надо поговорить об этой царапине, — сказала Линда.

* * *

В кабинете Калеба Норриса в ЦРУ двумя часами позже таких криков уже не было, но приглушенные голоса только подчеркивали усиливающееся напряжение. Норрис был помощником заместителя директора по разведке. Вызвав Кастона к себе на 9.30, он не упомянул, о чем пойдет речь. Впрочем, необходимости в этом не было. После первого сообщения с Пэрриш-Айленда, поступившего накануне утром, последовали и другие сигналы, противоречивые и раздражающе неопределенные, но дающие основание предполагать, что инцидент будет иметь далеко идущие последствия.

У Норриса было широкое лицо русского крестьянина, грузноватое тело и маленькие, широко расставленные глазки. Волосы росли у него везде: черные клочья высовывались из-под манжет рубашки, а когда Норрис снимал галстук, то и из-под воротничка. Хотя Норрис и занимал высшую должность в отделе аналитики и входил в ближний круг директора Управления, посторонний, увидев его фотографию, с уверенностью заявил бы, что на ней изображен либо клубный вышибала, либо телохранитель какого-нибудь мафиози. Грубоватые манеры профсоюзного вожака никак не соответствовали тому, что говорилось в его резюме: выпускник Католического университета Америки со степенью по физике; стипендиат Национального научного фонда, занимавшийся проблемой военного применения теории игр; внештатный сотрудник таких гражданских организаций, как Институт военного анализа и «Лямбда корпорейшн». Норрис рано понял, что для традиционной карьеры ему недостает терпения, однако в Управлении именно его нетерпение стало добродетелью. Он пробивался через заторы и проскальзывал в бутылочное горлышко, оставляя других далеко позади. Норрис сумел понять, что сила организации не в определенных для нее формально полномочиях, а в тех, которые берет на себя ее руководитель. Фраза «мы все еще над этим работаем» Норрисом не принималась. Кастон восхищался им.