Мальчики под шаром - Фарид Нагим

Как хорошо, что интернетовская работа не имеет границ, как хорошо, что в Питере его ждут, – у него сразу будет какая-никакая работа и крыша над головой, почти бесплатная.

У второго вагона стояла молоденькая, замерзшая проводница.

– Какая у вас красивая форма! – сказал я. – Она вам очень к лицу.

Я говорил, чтобы она не ругала Виталика за багаж.

Она и не заметила, а форма ей и вправду шла, она была, как из дореволюционного времени.

Вагон почти пустой, сумрачный и тихий. Загрузили багаж. Как они с той девушкой будут тащить это вдвоем?

Мы вышли. Стояли под дождливым фонарем. Он вынул из пакета бутылку, кока-колу и запечатанные стаканчики. Я понял, что он готовился и радовался, что мы выпьем напоследок.

– А чего ты мне не наливаешь?

– Так печень…

– Наливай, такое дело, какая может быть печень! Я даже завидую тебе, Виталь.

Он промолчал.

– Это хороший город, там творческая грусть. Там хорошая литературная тусовка. А ты Лене подарок купил?

– Не купил… Я ей там куплю, нижнее белье. Женщины любят.

– А Юльдос не любит.

– Почему?

– Да я ей всякое развратное белье покупаю.

Мы выпили за счастливую дорогу и закусили батончиками “Баунти”. Невыразимо сладок был этот горький дешевый коньяк. Потом мы выпили за нас. Потом за Лену и Юльдоса.

– Вася! Какой ты мне хороший совет сегодня дал – не нудится! Я только об этом и думаю. Я ведь всегда нудился, а не понимал, что раню женщину.

Потом он сказал, что скажет мне то, чего никому не говорил. Он сказал, что шел сегодня и плакал. Он оставлял в Москве маленького сына. Об его маме, Гале, он говорил только, что она захотела от него ребенка.

– Ну ты же его не бросаешь? Да в таком возрасте отцы и не очень нужны.

– Очень нужны, Вася. Очень.

Потом мы еще пили. За новую жизнь. За возвращение. За удачу. За новых друзей.

Возвращался я в неком сиянии, вокруг меня, словно бы наэлектризованного, нимбом сияли дождинки. Я шутил с ментами и говорил комплименты таджикам и бомжам. Как хороши все люди! Как хороша жизнь! Как уютно горит свет, и все эти проститутки и бомжи будто бы в световых пузырях и нишах. Как прикольно и безмятежно спят в своих стаканах эти пожилые контролеры у турникетов и эскалаторов.

Я бежал вприпрыжку по ярким переходам, скакал по лестницам. Сколько уже километров я отмотал за эти годы – радостных, грустных, порой, казалось, безысходных!?

В дальнем конце вагона сидели молодые ребята – два парня и девушка – тоненькие, в облегающих черных одеждах, наверное, студенты театрального или циркового училища, они разыгрывали пантомиму. Перебрасывали друг другу что-то невидимое, тяжелое и ловили, и постепенно груз этот становился все легче, легче и под конец стал поднимать их под потолок вагона и раскачивать там. Потом они сшивали себя нитями, и если кто-то из них дергал невидимый кончик – все остальные вздрагивали и приближались к нему. Какая красивая, умная и тонкая молодежь! Они вышли на “Рижской”. В абсолютно пустом вагоне я во все горло орал песню: “Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве. Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне-е-е-е… Удачи!”

Старый дед таксист поджидал меня на выходе из метро.

Он с ходу стал жаловаться на засилье “черных” таксистов. Я выслушал и понимающе покивал головой. А потом стал мягко подкатывать, типа, а нет вовсе черных и белых, что надо любить людей, даже через силу и ненависть, и вдруг я понял такую прекрасную вещь, что попросил остановить машину.

– Что такое? Проехали? – испугался дед.

– Вы понимаете, что мир прекрасен?! И это не потому, что я пьян, а потому, что так есть на самом деле, как же я раньше этого не чувствовал?

– А-а, – разочарованно протянул он.

И когда мы подъезжали к дому, словно бы специально, заиграла моя самая любимая песня.

– А можно я посижу, дослушаю? – попросил я. – Я очень ее люблю.

Дед кивнул и стал терпеливо слушать вместе со мной. А потом мы с ним попрощались, почти как родные люди.

Все окна нашего улья были темны. Уже на подходе к своему подъезду я не поверил своим глазам: в темном окне нашей спальни на втором этаже торчала голова Пети.

Сын ждал моего возвращения. Мы смотрели друг на друга. Я ведь что-то обещал ему.

А утром болела голова и вкус опилок во рту. Доехал до “Маяковской”. Выскочил из метро и замер, ослепленный солнцем.

– Как красиво, Тань!

Две девушки стояли на тротуаре. Сестры или подруги.

Поразилась красоте младшая. Она выказала свое восхищение с такой провинциальной трогательностью, что у меня что-то дрогнуло в душе.

Солнце вставало где-то за Кремлем, но сияло и горело все. Окна квартир были освещены так, будто свет шел изнутри, от гигантских люстр. На боковых окнах холодно переливались кляксы и завитушки. Взбухали от серебра жестяные детали крыш и водостоков. Слепо блистали билборды, болтались и взрывались на солнце растяжки и дорожные знаки. Розовели башни вдали. Высоко в небе пропадал и снова вспыхивал клочок дыма. Сиял даже инверсионный след невидимого самолета.

– И такое чувство, как будто мы здесь уже были, да? – вдруг сказала старшая девушка. – Как будто уже все это видели…

Они направились вниз по Тверской, а я свернул в Оружейный, купил молока и творожных колец. Вышел и закурил. В пространстве между переходом и Оружейным все так же стоит очередь менеджеров “Билайна”. Корпоративной маршрутки не было, и чудилось, что это очередь в пустоту, наивная и беззащитная какая-то. Сзади пристраиваются опоздавшие, а передние постепенно растворяются. Они ждали терпеливо, покорно и, казалось, прятали от меня глаза.

– Я понял, – выдохнул я вместе с дымом.

Наша прародина – Красота и Добро. ТАМ нам все рассказали, показали и научили любви. И все мы безошибочно определяем, что есть Красота и Добро, всегда узнаем и приветствуем, но в этом мире и вообще на земле так много некрасивого и злого, что душа устает, все это угнетает ее.

Я докурил и пошел на стоянку. Солнце сияло шаром над головой. Когда я буду идти назад, оно спустится и замрет на уровне моих объятий.