Донор - Вера Петрук

– Послушайте, а разве у вас нет допросных лабораторий? – вдруг спросил Энки, жалея, что идея не пришла ему в голову раньше. Может, тогда удалось бы обойтись без телесных повреждений? К тому же, мечтая вернуть память, он был совсем не против химикатов. Вдруг помогут?

– Отправьте меня туда, а? Зачем вам вся эта возня?

– Есть у нас такие комнаты, – почему-то скривился Р. Хоскин. – Только мне легче с тобой здесь пообщаться, чем возиться со всякими инъекциями, машинами, настройками… Управление там нечеловеческое, понимаешь?

– Ага, эмпаты делали, – хохотнул К. Брум, и Энки окатило смрадной волной изо рта тюремщика. Даже кофе не мог перебить зловоние чего-то остро-чесночного, принятого К. Брумом на ужин. Или обед – Энки давно потерялся во времени.

– Да ты не волнуйся, – сказал ему Р. Хоскин. – Если у нас с тобой ничего не получится, точно туда отправим. Но я больше люблю по старинке. Ручками и ножичком.

В пальцах тюремщика блеснуло острие перочинного ножа, которым он принялся разрезать брючину на колене Энки. К. Брум все еще держал его голову, и ему было хорошо видно, как лезвие рвет ткань. Он сглотнул.

– Лезвие туповато, – пожаловался Р. Хоскин, – но сойдет. Знаешь, что я сейчас сделаю?

– Глупость какую-нибудь, – прошептал Энки, теряясь в догадках, какую бы еще ложь «скормить» этим двоим.

– Глупостью было отправить тебя в тюремный медблок после поимки, – фыркнул Р. Хоскин. – Всегда считал, что заключенным такой уход не к чему. Пусть бы само заживало. Надо исправить эту несправедливость.

Нащупав пальцам еще не рассосавшийся бинт под кожей Энки, тюремщик медленно вонзил острие ножа под край уплотнения.

«Больно-то как», – подумал Энки, но кричать не стал, решив поберечь горло. Если Р. Хоскин собрался вытаскивать из него ремни, голос ему еще пригодиться.

– Я собираюсь извлечь из тебя все эти хирургические штуки, – подтвердил его мысли Р. Хоскин. – Карл, будь любезен, принеси мне какой-нибудь фартук или полотенце, не хочу форму запачкать.

Их прервали на самом интересном. В разрезе уже показался край «бинта», и тюремщик пытался подцепить его пальцами, чтобы вытащить наружу. Энки смотрел на свое бедро, в котором появился окровавленный «рот» раны, и к ужасу понимал, что боль его почти не беспокоила. Он ощущал ее, но она была где-то далеко, словно глухие раскаты грома еще не пришедшей бури. Гораздо сильнее его терзал голод – странный, физический, уничтожающий любые связные мысли.

– Извините, – буркнуло плоское лицо нового тюремщика, возникшего в проеме двери. – Там эмпаты приехали. Донора хотят выбирать, велели всех собрать.

– Ну так собирай! – рявкнул Р. Хоскин, недовольный, что «пациент» реагировал неправильно: молча сопел и таращился на свою ногу вместо того, чтобы кричать и каяться.

– Этот тоже нужен. Они у начальника списки взяли и всех поголовно пересчитывают.

– Включи мозги, чучело, – прошипел Р. Хоскин. – Скажи, что этот в лазарете, понос у него. И вообще, ты видишь, я работаю? Исчезни.

Но голова растворяться не желала.

– Так ведь даже из лазарета всех вытащили, – почти жалобно пропищал человек. – Только этого не хватает.

– Дьявол! – вскричал Р. Хоскин. – Мы что, первый раз эмпатов принимаем? Они всегда требуют всех показать. Знаю я эту песню. Одного, мол, не покажете, а вдруг у него такой эмоциональный фон, что всех остальных сидельцев перекроет. Чушь собачья. Отправь этих белых куда подальше.

– Вообще-то это не белые, – едва слышно сказало плоское лицо и почему-то покрылось пятнами.

Р. Хоскин встал, с лязгом бросил окровавленный нож на столешницу и упер кулаки в бока.

– Кого там еще принесло?

– Военных. Вернее, одного военного. Точнее ее. Когда она по списку двух человек не досчитала, такой скандал закатила, что пришлось начальство вызывать. А начальство что? В глазах эмпатов оно всегда хочет мягким и пушистым быть. Вот меня и послали этажи прочесывать. Хорошо, Ганс видел, как вы в допросную шли, а так бы я еще бегал.

Плоское лицо робко улыбнулось своей удачливости, но тут же приобрело обычное, пресное выражение.

– Принесло же их на мою голову, – посетовал Р. Хоскин уже более миролюбивым тоном. – Только работать начал. Ладно, бери, но глаз с него не спускай. Пойдешь с ними, Карл, а я пока кофе выпью. Все равно такого дохлого никто в доноры не возьмет. Только время потеряем, – и, обращаясь к Энки, добавил. – Иди подыши немного, но не надейся, что бинты твои рассосутся. Я их все равно из тебя повытаскиваю, если говорить не начнешь.

Выходя из допросной, Энки искренне пожелал Р. Хоскину захлебнуться кофе. Ведь случались же в его жизни чудесные явления. Например, разве не чудо – приезд этих военных?

Вопреки его ожиданиям, заключенных собрали не на тюремной площади, а в каком-то большом зале без окон, который по запаху пота, въевшемуся в стены, напоминал спортзал. Тусклая шеренга серых комбинезонов вытянулась у стены, и Энки подумал, что заключенных не так уж и много. Гораздо больше в зале находилось тюремщиков и людей в гражданском. Они бестолково перемещались с одного конца помещения в другой, создавая гвалт, гулко отдающийся под сводами высокого потолка.

К. Брум толкнул его в спину. Хромая, Энки подошел к крайнему человеку в шеренге и встал рядом. Теперь он был последним. «Давай, это твой шанс, – словно назойливая муха, жужжал советчик из прошлого. – Надо бежать сейчас, или Р. Хоскин нарежет из тебя ремней».

Энки тоскливо пересчитал охрану и сбился на двадцать четвертом. Бесперспективно. И до чего же есть хочется.

Наконец, глаза привыкли к «разноголосице» собравшихся и выделили двоих, которые держались обособленно. Они прохаживались вдоль линии заключенных, внимательно оглядывая каждого. «Неужели эмпаты?» – подумал он, равнодушно рассматривая пару. Мужчина был немолодым, плечистым и коренастым. Его длинные волосы были распущены, но он не стеснялся седины и будто даже выставлял ее напоказ. Незнакомец носил белый, приталенный плащ и сапоги на высоких каблуках. Движения человека были властны и неторопливы: он напоминал сытого домашнего котяру, который знает себе цену. На его фоне женщина была почти незаметна. Наверное, ее можно было назвать красивой, если бы не печать усталости на лице и странное выражение глаз, которое отпугивало и вызывало неприязнь. Пепельно-белый ежик ее коротких волос резко контрастировал с черным комбинезоном, перетянутым непонятными ремешками и подвязками. По мнению Энки, костюмчик дамы был несколько мешковат, так как скрывал все то, что могло добавить ей привлекательности – грудь и талию.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});