Кукурузные человечки - Вадим Чирков

Фея и Фей

На луг шли впятером: Кубик, Анна в новом цветастом сарафане, Нинка. Славик и коза. Впереди шагал Славик, за ним художник с козой через плечо и этюдником на веревке (тьфу! оговорился, нужно наоборот), а сзади, все еще обнявшись, делили узкую тропинку Пантелеевы. Третья Пантелеева, Евдокимовна, вышла их проводить, что-то вспомнила, закричала, но никто останавливаться не захотел и, чтобы она не беспокоилась, помахали ей руками.

Когда они проходили по огороду, Славик заметил, что запахи на нем сменяют друг друга, как экспонаты на выставке. Отдохнув за ночь от солнца и ветра, благоухает утром каждый куст, каждый лист. И все — по-своему. Вот дает о себе знать картошка, вот — помидоры, а уж огурцы!.. Даже просто земля, оказывается, утром тоже пахнет — просто землей, но так, что раздуваются ноздри. Потом пахнуло травой-лебедой, травой-полынью, травой-донником, травой-пижмой, чьи цветы похожи на маленькие желтые таблетки, уложенные кружочком.

Луг был скатертью-самобранкой, расстеленной для шмелей, пчел, жуков, бабочек и прочей летающей живности, которую здесь не перечислить. Но жука бронзовку мы должны назвать, потому что цвет его крыльев удивителен: они зеленые с бронзовым отливом, такого цвета не найдешь больше нигде. Жука бронзовку все увидели на кусте шиповника.

— Что за прелесть! — Художник осторожно снял жука с листа и положил на ладонь. Жук сразу же притворился мертвым. — Прямо драгоценный камень!

— Или как елочная игрушка, — сказал Славик.

Нинка поднялась на цыпочки и заглянула в ладонь Кубика. Что-то тоже хотела сказать, но не придумала и тронула жука пальчиком. Жук тут же перестал притворяться, перевернулся и пополз по ладони. Все следили за ним. Он прошелся по указательному пальцу, поднял зеленые надкрылья, достал из-под них мягкие крылышки, зафырчал ими, нагнал обороты и взлетел.

— Ты, Нинон, прямо фея, — сказал художник. — Притронулась — и жук ожил. Ты, наверно, фея жуков. А ну покажи еще какое-нибудь чудо.

— Сейчас не хочу, — чуть подумав, ответила Нинка. То, что ее назвали феей, ей понравилось, а то, что она способна на чудо, Нинка, похоже, знала и раньше. — Потом, — пообещала фея. — Пошли дальше, уже вся трава от росы повысохла.

— Ох, отнимаете вы у меня время! — пожаловалась Анна. — Я к этому часу сколько бы уже дел перевернула!

— Мы не отнимаем, Аня, мы, наоборот, прибавляем, — возразил Кубик. — Вы вот луга в этом году наверняка еще не видели — так что смотрите, дышите, радуйтесь — зимой будет что вспоминать.

Через луг к речке змеилась тропочка, коза хватала траву слева и справа и все норовила остановиться.

Но остановились все только у самой речки, где начинались кусты ивняка и песок. Нинкина мама была в сарафане, обнажившем белые-белые — незагорелые — плечи и руки. А кисти рук были такими загорелыми, будто доярка Анна надела зачем-то коричневые перчатки.

Нинка и Славик разделись до трусов и повалились на песок. Здесь, под невысоким глинистым обрывчиком был небольшой родник, тоненький чистый ручеек. Кубик размотал на Манькиной шее длинную веревку и привязал ее конец к старой иве на берегу. Коза немедленно отправилась к траве.

— А мы с Аней — назад, на луг, — сказал художник. — Тут недалеко будем, если соскучитесь, приходите.

Славик и Нинка лежали, перед их глазами был песок… Сзади чуть шумела, шелестела и поплескивала река, впереди позванивал ручеек, на иве посвистывала птица. Ива была похожа на стог сена, а птичий свист — на иголки в нем.

— Вот, — неизвестно чему подводя итог, сказал Славик.

— Чего вот-то? — откликнулась Нинка.

— Ничего. Просто "вот", и все

— Я думала, ты что-то рассказать хочешь, — разочаровалась Нинка. — Я знаешь про что больше всего слушать люблю?

— Про что?

— Про всякие тайны. Слушаю — а по спине мурашки. И сразу пить хочется. Я, когда тайна, знаешь сколько воды могу выпить? Ведро! Бегаю и пью, бегаю и пью… А ты тайны любишь?

— Кто их не любит!

— А у тебя, — Нина перешла на шепот, — какая-нибудь тайна есть?

— У меня?

— У тебя, у кого ж еще!

— Как у всех, так и у меня.

— Расскажи, Славка, а? — Нинка к нему придвинулась. — Расскажи, а? Я тебе тоже тайну открою…

Славик был в затруднении. Рассказать о человечках, живущих в кукурузе, ему до смерти хотелось, но он знал, что этого делать нельзя. Нинка, разволновавшись, выпьет всю речку до дна и все равно разнесет его тайну по белу свету. На бабушкин огород кинется вся деревня, и что будет дальше — неизвестно. Во всяком случае, ничего хорошего.

Рассказать Кубику — другое дело. Но, может, тоже нельзя? Он взрослый, а кукурузные человечки удрали от родителей, — вдруг художник потребует, чтобы они вернулись домой? Нет, лучше помалкивать.

Рассуждая, Славик рыл пальцами ног песок, да так старательно, что запыхтел. Нинка это заметила.

— Чего возишься? — не вытерпела она. — Возится, возится… Ты бы лучше тайну скорей рассказал.

Славик решил, что от Нинки не отвяжется, и яму рыть перестал.

— Ваши ребята уговорили меня с михайловцами драться, — сообщил он, — когда те снова придут. Только ты никому не говори, что я каратист.

— Чего, чего? Кто ты?

— Каратист.

— Это что такое?

— Это, — второй раз за неделю объяснил Славик, — когда один может сразу с тремя, а то и с семерыми драться.

Нинка от него отодвинулась.

— Это ты, что ли, с семерыми можешь справиться? — И ткнула в его сторону указательным пальцем, будто кому-то, кто был за ее спиной, на Славика указывая. — Ой, сейчас умру! Ой, держите меня! — Она и в самом деле перевернулась на спину и давай дрыгать загорелыми ногами.

— С семерыми! — взвизгивала Нинка. — Ой, умираю! Да тебя один-любой до самого неба подбросит! А ты с семерыми обещаешь справиться! Ой, первый раз вижу такого хвастушу!

Спорить с Нинкой не имело смысла. Славик поднялся и пошел к воде. Вода была прозрачная, течение вытянуло зеленые ленты водорослей — дно было прямо-таки выстлано ими. Над быстриной летали синекрылые стрекозы, а под ними, в воде, там и сям мелькали юркие рыбешки. До того хорошо было смотреть на это, что Славик вместо того, чтобы отвечать на обидные слова Нинки, спросил:

— А как называются эти стрекозы?

Нинка перестала кувыркаться и ответила тоже вполне серьезным голосом:

— Красавки. — Поднялась и подошла к Славику. Стала вместе с ним смотреть на стрекоз. — А еще — синекрылки.

— Красивые, — сказал Славик. — Поймать бы такую. Жаль, сачка нет.

— Хочешь. покажу фокус-покус?

— Покажи.

Нинка вошла в воду по пояс и присела: над водой виднелась одна голова.

— Только ждать придется долго. — Она высунула из воды руку ладошкой вверх и замерла.

Стрекозы, как и прежде, летали над водой. Нинка терпеливо ждала, то водя глазами за стрекозой, то поглядывая на Славика, взглядом призывая того к терпению. И вдруг одна синекрылка вертолетом зависла над ладошкой. Глаза у Нинки сделались огромными, как кувшинки. Будто голубые цветы распустились над водой. Славик так и замер, все еще не веря, что стрекоза может сесть на Нинкину руку.

Села!

Нинка не шелохнулась, только проверила взглядом, видит ли Славка стрекозу на ее ладони. Губы у нее шевелились от желания что-то сказать.

— А поймать сможешь? — шепотом спросил Славик.

— Попробую, — одними губами ответила Нинка.

Она стала медленно-медленно — так закрывается цветок перед дождем — сводить пальцы. Те поднялись над синекрылкой, нависли… Еще секунда — и стрекозе неуда будет деться… Но именно в это мгновение она и взлетела.

Нинка с шумом встала, шумно задышала; Славик тоже перевел дыхание.

— Видел? Из наших девчонок только я да Светка так могут.

— Я тоже хочу попробовать. — И Славик ступил в воду.

— У тебя не получится, — уверенно заявила Нинка.

— Почему?

— Не получится, и все. У вас, у городских, терпения не хватает.

— Подумаешь, фея! — вспомнил Славик эпизод с жуком.

— А вот и фея, — ответила мокрая Нинка, выходя на берег. — А у тебя не получится. Хоть ты день в воде стой. Тоже мне фей!

Славик и тут спорить не стал, он пошел глубже, как Нинка, присел и, как она, выставил над водой ладонь. И замер.

Фея оказалась права! То ли стрекозы рассказали друг дружке про ловушку, то ли Нинка наколдовала, но ни одна синекрылка к Славикиной ладони даже не приблизилась. Случилось совсем другое. Славик поглядывал на Нинку, сидевшую на берегу, и по ее лицу видел, что его старания, — а стоять присев в бегущей воде и держать руку неподвижно не так-то легко, — что его старания напрасны. Но вот ее лицо изменилось. И в тот же миг он почувствовал, что на его макушку сел кто-то легкий. Стрекоза! Он повел руку, чтобы накрыть синекрылку, но вовремя услышал Нинкин крик: