Путь к женщине - Николай Никандров

Машинистка нежно-плаксиво, прижимаясь к нему:

– Петинька, миленький, пойми, – как ты этого не понимаешь, – что это нужно не мне, а моей маме, с которой я очень дружна, для трех моих тетей, маминых советниц в жизни, для четырех дядей, которых я очень люблю, для бабушки, которая с нами живет, для нашей старой няни, к которой мы все привыкли, как к родной, и которая никогда мне этого не простит, если узнает…

Лицо заведующего вытягивается, изо рта трудно выталкивается стон:

– Ой!.. Ой!.. О!.. Такая куча родни!..

Да! Охай, охай! Но на это, Петя, я тебе прямо должна сказать, что порывать из-за тебя с моими родными я тоже не желаю! У меня такие хорошие, такие славные родные! Они так любят меня, так любят! Они разорвут меня на куски, если узнают, что я с тобой так живу, без всего, без всякого обряда! И мне уже стало невмоготу вечно обманывать маму! В течение полутора лет каждый день прятаться, лгать, скрывать от всех нашу связь – на это никаких нервов не хватит!

– А зачем же скрывать? Не беспокойся, твоя мама, да и весь твой фамильный род, все они прекрасно осведомлены о наших отношениях.

– Ничего подобного! Если бы мама узнала, она одного дня не пережила бы, сразу умерла бы от разрыва сердца. Она даже ничего не подозревает. Она только знает, что ты мной интересуешься и что я благодаря тебе устроилась на службу машинисткой во Внешторг, в отдел экспорта, в твой подотдел пера и пуха. И она очень благодарна тебе за это, очень! "Значит, несмотря на революцию, еще не все сделались эгоиста­ми", – говорит она. "Но все-таки, – прибавляет она всякий раз, когда речь заходит о тебе, – он какой-то такой… не то что невоспитанный или несимпатичный, нет, а какой-то такой… не надежный".

– А мне какое дело до того, что она говорит! Мне ведь не с ней жить, не с мамой твоей и не с тетушками твоими, а с тобой!

– Да, это-то так. Но не надо забывать, Петя, и того, что если мы с тобой повенчаемся или хотя бы зарегистрируемся в ЗАГСе, то тогда мама подарит нам все, что на первое время необходимо в хозяйстве: разные ложки, плошки… А так нам придется все это покупать. Признаться, в надежде, что ты не будешь долго упрямиться и этой осенью обязательно женишься на мне, я уж отдала лудильщику полудить стоявший у нас без употребления хорошенький никелированный самоварчик, маленький-маленький, как раз на двоих. Но так мама нам его не отдаст, скажет: "Много таких мужей найдется, пусть лучше самоварчик в чулане на полке стоит".

– Странный ты человек, Катя! "Самоварчик", "самовар чик"! И это в то время, когда у меня голова ходит кругом из-за забот по службе…

Машинистка испуганно:

– А что, разве что-нибудь случилось?

– Случилось то, что мой подотдел пера и пуха висит на волоске, каждый день его могут расформировать, потому что там давно нет ни пера, ни пуха, одни служащие! И завтра же я могу оказаться без места, на улице, с протянутой рукой! А ты пристаешь ко мне с "самоварчиками", "этажерочками", "бутоньерочками", с какими-то "стенными талелочками!" Черт с ними, со стенными тарелочками.

И заведующий, взмахнув с отчаянием рукой, сутулится, морщится и ускоряет шаг, точно старается убежать от "самоварчиков", "этажерочек", "стенных тарелочек".

Машинистка, с безгранично преданным лицом, вовремя повисает на его руке и удаляется вместе с ним в глубь бульвара.

V

Старые, матерые супруги, он и она, от долгого ли сожительства или от какой-нибудь другой причины очень похожие друг на друга. Оба расплывчатые и закругленные, без каких бы то ни было острых углов и резких линий.

Идут, все время ссорятся.

Вот супруг без всякой причины вдруг резко ускоряет шаги, несется изо всех сил по бульвару. Супруга одышливо от стает от него.

– Пф… пф… пф… – шумливо дышет она всей своей утробой и жалуется: – С тобой совсем нельзя ходить.

– И не ходила бы! – скосив один глаз назад, огрызается на нее супруг. – Я тебя предупреждал, что со мной тебе будет трудно ходить!

И, улучив момент, он с такой внезапностью останавливается, что супруга, разогнавшись, пролетает несколько шагов мимо него.

– То вдруг бежишь, как сорвался с цепи, – утомленно возвращается она к нему, – то вдруг станешь и стоишь среди дороги, как пень! Ну, чего ты тут стал?

– Жел-лаю! – ломает назад плечи супруг.

– Ну, что такое ты делаешь?

– Гул-ляю! – ставит в пол-оборота он голову.

– Разве так люди гуляют?

– Хоч-чу! – весь вздергивается он, как картонный плясун. – Хочу – бегу, хочу – стою, хочу – бросаюсь под поезд! По настроению! И неужели я даже на это потерял право, женившись на тебе? Скажи, а воздухом дышать ты мне разрешаешь?

Так задирает в небо лицо, что чуть не валится назад. Как утопающий, хватает жадным ртом воздух. Чавкает:

– Ам-ам…

Говорит театральным приподнятым тоном:

– Сегодня воздух так вкусен, так благодатен, что невольно приходит на память то счастливое невозвратное время, когда я был холост и жил вовсю, на все сто процентов!

Супруга стоит, глядит на него, покачивает с сожалением головой:

– И глупо. Очень глупо. Ничего остроумного нет. Люди с годами умнеют, а он глупеет.

Супруг со скрежетом:

– Поглупеешь! Пятнадцать лет без передышки с тобой живу!

И он продолжает шагать по дорожке. Однако вскоре – увидев, что она идет рядом, – с гримасой раздражения начинает нарочно забирать ногами вбок, вбок, вбок.

Супруга, при всем своем старании, не успевает забирать, отстает, разевает трубой рот, задыхается.

– Видали? Видали? Видали, какие номера он выделывает?

Супруг вдруг заносит ногу через проволоку, ступает на газон, с освобожденным видом шагает по зеленой траве.

Супруга останавливается перед проволокой, в ужасе глядит на него:

– Вот сторож сейчас увидит и оштрафует тебя!

– Меня-то не оштрафует, – стоит среди зеленого газона супруг, скрестив на груди руки, как памятник. – А вот метнись-ка ты сюда, так сейчас налетишь на три рубля золотом!

– И еще дразнит! И еще смеет дразнить меня! – барабанит дрожащими коленями по проволоке супруга, не смея ступить на запретный газон. – И это мне от него награда за то, что я за все пятнадцать лет ни разу не изменила ему, пропустила столько хороших случаев! А он теперь все делает мне наперекор, все! Когда мне хочется пройтись пешком, он вдруг прыгает в первый попавшийся трамвай! А когда у меня ноги отказываются действовать, и я берусь за ручку автобуса, он вдруг шмыг от меня с мостовой на тротуар: "желаю промяться пешком!" Я люблю гасить свет в комнате в десять часов вечера, а он сидит при электричестве до часу ночи! А если я под праздник провожусь с тестом допоздна, он не считается с моей работой и, угрожая кулаками, силой гасит огонь! Когда мне хочется мясного на обед, ему подавай непременно вегетарианского! Я – в оперу, он – в драму! И так во всем, решительно во всем, всю нашу жизнь, все пятнадцать лет! Ну, разве можно назвать его нормальным человеком? Хорошо еще, что у меня характер та кой добрый, а то другая на моем месте давно бы бросила его!

Супруг вдруг кидается напрямик – через клумбы, через цветы, через дорожки, через скамейки – к боковому выходу с бульвара на мостовую.

Супруга, скосив выпученные глаза, ковыляет на коротких ногах за ним – в обход, в обход, в обход.

– И куда тебя понесло?

– На трамвай!

И они исчезают в кустах, тонут в зеленой листве, сперва он, потом она.

VI

Двое прилично одетых мужчин, двое друзей разного возраста. Один, что постарше, – недавно женился, другой, помоложе, – сгорает от нетерпения жениться. Первый выглядит понеряшливее, второй пофрантоватее.

Желающий жениться:

– Значит, уже? Капут? Женился? Недавно женившийся:

– Да, брат…

– Ну, и что же? Каково себя чувствуешь в новой роли?

– Плохо, брат…

– Что так?

– Не того ожидал…

– Расскажи, расскажи подробней. Ты ведь знаешь, как я сам рвусь жениться, только все не на ком: та занята, с той незнаком…

– Поподробней тебе?.. Ох, брат-брат… Не хотелось бы мне очень распространяться об этом, да видно придется… Сядем.

Они садятся на скамью.

Желающий жениться настраивается слушать, жадно глядит рассказчику в рот. Тот начинает:

– Прежде всего скажу, что вскоре после того, как я женился, открылась для меня одна очень неприятная новость: оказалось, что никакого чувства у меня к ней нет, любви нет… И в ней самой я уже не находил ничего особенного… Женщина как женщина, как все другие женщины, – и только… А как порывался к ней, как стремился! Казалось, только бы дождаться, когда она наконец будет моей!.. А когда дождался, тогда, можно сказать, самому себе удивился… И вот теперь проснусь, это, на рассвете и долго-долго смотрю на нее: лежит рядом, спит, дышет, как невиноватая… И сам сознаю, что невиноватая, даже жалею, но – чужая, понимаешь ты, чужая, совсем чужая, и ненужная мне, вовсе ненужная мне на вечные времена!.. А между тем она уже поселилась со мной, считает себя хозяйкой в моей комнате, распоряжается до известной степени и мной… Скажи, ты не знаешь, в нашем Наркоминделе трудно получить заграничный паспорт?