Путь к женщине - Николай Никандров

Голос его сухо срывается, он синеет, пучит глаза, наклоняется, кашляет в землю:

– Кха-кха-кха…

Вузовка, по-женски торжествующе сверкнув глазами:

– Aral Хотел стреляться из-за любви? Значит, что-то такое есть, какая-то сила есть?

Вузовец, перестав кашлять:

– Ничего нет. Человеческая глупость есть. Человеческая отсталость есть. Предрассудки есть. Привычка к старым кумирам, к старым словам есть. "Любовь", "ревность", "верность", "измена" – все эти словечки прошлого должны быть навсегда выброшены из лексикона современной рабочей и учащейся молодежи.

– Ну нет. Я не согласна. Не знаю, как у вас, у мужчин, но у нас, у женщин, любовь часто выражается в форме очень сильных, чисто душевных переживаний, когда нам хочется только духовной близости с мужчиной, без какого бы то ни было намека на физическое сближение. Что же это такое? И как ты это объяснишь?

– Очень просто. Трезвая революционная мысль, освобожденная от дурмана романтики, подобные ваши состояния называет скрытой формой женской сексуальности – когда физическое желание облекается в психические одежды.

– Значит, и на этот раз действуют те же центры?

– А конечно.

– Выходит, что все красивые порывания друг к другу людей разного пола в конечном счете ведут к одной цели?

– Обязательно. Как говорится, все дороги ведут в Рим. Но самых дорог может быть много.

– Странно, странно, Вася…

– Ничего странного, Тася… Наоборот, все удивительно ясно. Просто избыток биологической активности индивида время от времени заставляет его приводить в действие свой оплодотворяющий механизм, для чего ему естественно бывает необходим – в качестве партнера – другой такой же механизм. Вот и вся "тайна сия".

– Фу!.. Как все-таки противно ты это выражаешь!.. "Механизм", "механизм"… Как будто речь идет не о человеке, а о какой-то бездушной машине!..

– Человеческий организм, дорогая моя, та же машина. Причем хороший человеческий организм – хорошая машина, плохой – плохая. Вот почему я и говорю, что окончательная машинизация человека составляет актуальнейшую задачу нашего времени.

– А душа есть?

– Какая душа? Ты ее видела? Никакой души нет и быть не может.

– Совсем?

– Ну, конечно, совсем. Не наполовину же.

– А как же в книжках иногда пишут: "дух человеческий". Значит, дух все-таки есть?

– "Духа" тоже нет. Есть дых. Это по-научному. Пойдем, сядем вон на ту скамейку, я тебе покажу по этому поводу в одной книжке одно интересное место…

Они уходят от круглого бассейна в сторону, садятся на скамью в малолюдном месте, под развесистым кустом зелени. Он нервно листает страницы книги, она, наклонив лицо, следит за его работой, нетерпеливо ждет – красная, возбужденная, мучимая своей упорной, не желающей сдаваться мыслью…

IV

Из разговора между собой двух других гуляющих Шибалин узнает, что он – заведующий отделом, она – его машинистка. Он большой, грузный, рукастый, с широкими плоскими медвежьими ступнями. Она маленькая, хрупкая, воздушная, на высоких, едва касающихся земли, точеных копытцах.

Заведующий под влиянием не то отличной погоды, не то прекрасного своего самочувствия вдруг игриво наклоняется к щеке машинистки:

– Итак, Катюша, ты моя?

– Нет.

– А чья же?

– Мамина. Заведующий весело смеется:

– Такая большая и все мамина?

– Да.

И лицо машинистки делается все серьезнее.

– До каких же пор ты будешь считать себя не моей, а маминой?

– Пока ты не согласишься выполнить маленькую формальность.

– О-о-хх!.. Она все об этом!..

– Да! Об этом!

– Всегда испортит настроение…

– И всегда буду портить, пока не добьюсь своего! Раз обещал, должен исполнить!

– Кто обещал?

– Ты! Ты! Ты обещал! Неужели у тебя хватит смелости отпираться от собственных слов?

– Кто отпирается? Я не отпираюсь.

– Значит, признаешь, что обещал, когда только еще сходились?

– А ты помнишь, в каких выражениях я обещал.

– Для меня безразлично, в каких выражениях. Важно, что обещал.

– Я не обещал, я только сказал: "поживем – увидим".

– Это все равно. Смысл один. Раз сказал "поживем", а "пожили" мы уже достаточно, следовательно, должен оформить наши отношения.

– Торопиться с оформлением нам незачем… Никто нас в шею не гонит…

– Тебе незачем, а мне есть зачем! Петя, скажи откровенно, почему ты так тянешь с этим?

– Видишь, Катя, я все никак не могу решить, подходящая ли мы друг для друга пара…

– Полтора года живем и все не можешь решить? Хорошо, что наконец проговорился! Значит, у нас все это время была только проба? А я-то, дура, воображала, что я тебе уже давно жена! А он все "пробует"! Только "пробует"! Полтора года "пробует"…

– Катя, только без слез! Хотя на улице будем стараться обходиться без слез! Довольно видим мы их дома и в учреждении. И далось тебе это глупое слово: "жена", "жена"!.. Разве ты не замечаешь, что за словом "жена" слышится слово "жа-ба"? "Же-на", "жа-ба". Почему тебе хочется быть непременно же ной, а не оставаться любовницей? Глупая ты! Тебе же будет хуже! Если ты останешься любовницей, тогда у меня, кроме тебя, никакой другой женщины не будет. А если станешь женой, явится и другая, любовница.

– Какая пошлость! И еще хвалится этим.

Я не хвалюсь, я только сознаюсь.

– Почему же непременно явится любовница? Разве без нее нельзя?

Заведующий разводит толстыми руками:

– Такая уж у нас, у мужчин, психология. Машинистка ударяет в землю маленьким копытцем:

– Неправда! Я не знаю такой психологии!

– Ты не знаешь и китайского языка, а между тем он все-таки существует.

– Слушай, Петя, говорю тебе серьезно! Мне уже надоело находиться в неопределенном положении! Вот тебе одно из двух, выбирай: или женись на мне по-настоящему, по-человечески, или давай разойдемся! А жить по-скотски я больше не хочу, не могу!

– Что ж, Катя. Если так, тогда давай, конечно… разойдемся…

– Ага!.. Я так и знала!.. Я так и знала, что он это скажет!.. Я нарочно ему предложила, а он и рад! Насытился! Уже! Одной насытился, теперь можно приниматься за другую: машинисток в отделе много! А потом можно за подавальщиц чая взяться, за курьерш, за уборщиц! Ведь вам, мужчинам, порядочность женщины не нужна, интеллигентность женщины не нужна, душа женщины не нужна!

Заведующий останавливается среди дороги:

– Тише! Не кричи на улице! А то сейчас же сяду на извозчика и уеду домой! Сама просила выйти погулять, а сама и тут скандалит! Если ты несчастлива со мной, то заяви об этом прямо, а не устраивай диких сцен!

Лицо у него решительное, голос пропитан безапелляционностью, неумолимостью, как на службе в отделе. И машинистка, лучше других знающая его характер, смиряется, опускает лицо, снижает тон.

– Ну, Петичка, ну, миленький, ну, не сердись! – упрашивает она его, когда они продолжают идти. – Я не говорю, что я несчастлива! Нет! Я только спрашиваю: почему ты не хочешь дать мне полного счастья, понимаешь, полного счастья?..

– Катя, ты забываешь, с кем имеешь дело, забываешь, кто я, какая моя политическая физиономия.

– Вот ерунда! Можно быть самым страшным революционером, а официальность в браке все-таки признавать. Разве мало мы знаем партийцев, женатых самым настоящим образом? Все современные социалистические вожди женатые. Все самые видные народовольцы-террористы были женаты, многие из них даже имели детей и не стыдились. А ты все мнишь себя каким-то невиданным революционером, которому шагу шагнуть по-людски нельзя. Петя, скажу откровенно, я и сама раньше считала тебя человеком большим, а теперь вижу, что на самом деле ты человек маленький, очень маленький. Самый последний обывателишка, какой-нибудь мальчишка, и тот женится, не боится, а ты дожил до таких лет, а жениться на мне боишься. Какой же ты после этого революционер? Ты просто трусишка! Трус, трус, трус!

– Вот! Уже! Наскочила на нового конька! Теперь поедет…

– Да! И поеду! Тебе хорошо так говорить, а мне-то каково? Жить полтора года с мужчиной и даже не знать, замужняя ты или холостая, дама или девица? Это черт знает что такое! Другая минуты не терпела бы такого унижения! И если бы я просила идти венчаться в церкви, а то ведь я от этого уже отказалась, сделала уступку, большую уступку, а ты и маленькой уступочки мне не делаешь, отказываешься даже регистрироваться в ЗАГСе!

– Чудачка ты, Катя! Чем ближе тебя узнаю, тем больше убеждаюсь в этом! И к чему тебе вся эта формалистика: "официальность в браке", "церковь", "регистрация"? Неужели ты думаешь, что это хоть сколько-нибудь нам поможет? Неужели нельзя прожить без этих комедий? Мой лозунг: как можно меньше разыгрывать в жизни комедий!

Машинистка нежно-плаксиво, прижимаясь к нему:

– Петинька, миленький, пойми, – как ты этого не понимаешь, – что это нужно не мне, а моей маме, с которой я очень дружна, для трех моих тетей, маминых советниц в жизни, для четырех дядей, которых я очень люблю, для бабушки, которая с нами живет, для нашей старой няни, к которой мы все привыкли, как к родной, и которая никогда мне этого не простит, если узнает…