Любовные утехи богемы - Вега Орион

Говорят, что Байрон своей родословной дорожил более, чем своими творениями. Чувство весьма понятное! Блеск его предков и почести, которые наследовал он от них, возвышали поэта: напротив того, слава, им самим приобретенная, нанесла ему и мелочные оскорбления, часто унижавшие благородного барона, предавая имя его на произвол молве.

В 1798 г. умер в Ньюстиде старый лорд Вильгельм Байрон…и маленький Георгий Байрон остался единственным наследником имения и титула своего рода…

Первые годы, проведенные им в состоянии бедном, не соответствовавшем его рождению, под надзором пылкой матери, столь же безрассудной в своих ласках, как и в порывах гнева, имели сильное продолжительное влияние на всю его жизнь. Уязвленное самолюбие, поминутно потрясенная чувствительность, оставили в сердце его эту горечь, эту раздражительность, которые потом сделались главными признаками его характера.

Странности лорда Байрона были частью врожденные, частью им заимствованы. Мур справедливо замечает, что в характере Байрона ярко отразились и достоинства и пороки многих из его предков: с одной стороны, смелая предприимчивость, великодушие, благородство чувств, с другой — необузданные страсти, причуды и дерзкое презрение к общему мнению. Сомнения нет, что память, оставленная за собою лордом Вильгельмом, сильно подействовала на воображение его наследника — многое перенял он у своего странного деда в его обычаях, и нельзя не согласиться в том, что Манфред и Лара напоминают уединенного ньюстидского барина.

Обстоятельство, по-видимому, маловажное имело столь же сильное влияние на его душу. В самую минуту его рождения нога его была повреждена — и Байрон остался хром на всю свою жизнь. Физический сей недостаток оскорблял его самолюбие…»

Дневники Байрона показывают действительно глубокую внутреннюю связь между романтическими созданиями словоброжения и его жизненными испытаниями, порывами и страстями юношеских лет. Зачастую, особенно в лондонском дневнике 1813–1814 гг., в пору создания «Гяура», «Корсара» и «Лары», Байрон не без лукавства мистифицирует своего читателя, дразня его загадочными намеками на роковые тайны своей интимной жизни.

…Улыбка Байрона. Возможно ли это? Мы ведь привыкли представлять его где-нибудь на вершине скалы, созерцающим бушующее море, не правда ли? Но забываем при этом, что в литературе, как и политике, человек имеет право создавать себе тот образ, какой посчитает нужным. Разочарование во всем и «байронический» вид — уловка. Маска. В действительности — молодость, ирония и… смех. Истина в этом есть — почему бы нам не допустить, что Байрон смеется над легковерными людьми, готовыми в угоду общественному мнению поверить любой глупости и нелепому наговору? Такова одна из версий.

24 мая 1824 года в доме Мюррея Байрон уничтожил свои записки; он вел их довольно долго. Отношение к этому и теперь самое разное. Послушаем снова Пушкина — он, как всегда, стоит особняком:

«Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Черт с ними! Слава Богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо, — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением.

Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. Охота тебе видеть его на судне».

С этим перекликаются слова самого Байрона: «Я хочу, чтобы мою бедную голову не засахаривали и не мариновали…»

Король жизни

❖ Мысль и Слово — средства Искусства. Порок и Добродетель — материал для его творчества.

❖ Не приписывайте художнику нездоровых тенденций — ему дозволено изображать все.

❖ В сущности, искусство — зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь.

Из афоризмов О. Уайльда

«Благие намерения — это чеки в тот банк, где у вас нет счета», — считал Уайльд. Эмоциональный, капризный, этот любитель парадоксов без труда покорил парижские салоны. Одетый в кричаще обтягивающие костюмы, он хвастливо выставлял напоказ свои завитые локоны и грим перед гомосексуалистами и светскими дамами. Он со смакованием поддерживал свою скандальную репутацию. В Лондоне его чаще всего видели с Альфредом Тернером, снискавшим дурную репутацию поставщика женственных мальчиков (его «дело» размешалось по адресу Литтл Колледж-стрит, 13). В этом заведении комнаты были украшены в декадентском стиле, окна держались завешенными, а освещение создавали неяркие лампы. Именно там Уайльд знакомился с молодыми людьми, которые, по уклончивому выражению трибунала, который судил писателя, не принадлежали к лучшему обществу. В действительности у Уайльда был ярко выраженный интерес к тем молодым людям, которых сейчас мы назвали бы «шпаной». Из любви к провокациям он привозил их ночевать в «Савой», где сам он постоянно жил. Он тратил состояния, покупая им одежду и угощая их роскошными обедами с шампанским в отдельных кабинетах. Его излюбленным подарком был золотой портсигар. Таких он купил несколько десятков.

Уайльд, который открыто признавался в том, что у него нет друзей, а есть только любовники, уже водил Жида в грязные заведения на Монмартре, где всегда было полно разного сброда. За старое он принялся и в Алжире. В сопровождении гида, который по его воле оказался ужасно отвратительным (по мнению Уайльда, такие были лучше всех остальных), они ринулись в лабиринт улочек, где было обнаружено ничем не примечательное кафе. И спустя несколько мгновений они заметили восхитительного подростка, который вошел, достал из жилета тростниковую флейту и принялся волшебно играть в сопровождении молодого прислужника-араба, который оставил свои тарелки и взялся за дарбуку. После нескольких часов музыкального экстаза Уайльд склонился к Жиду и сказал ему вполголоса: «Dear, вы хотите этого маленького музыканта?» Затем два приятеля просят гида устроить дело и удаляются в загадочный дом с двойным входом. «Уайльд достал из своего кармана ключ и провел меня в крошечную квартирку из двух комнат, где немного позже к нам присоединился отвратительный гид. За ним следовали два подростка, на каждом из них был бурнус, закрывавший лицо. Гид нас покинул. Уайльд провел меня в дальнюю комнату вместе с маленьким Мухаммедом и радостно заперся с игроком на дарбуке в первой. (…) Я там оставался долго после того, как Мухаммед меня покинул, в состоянии ликования, от которого меня бросало в дрожь, хотя я вместе с ним пять раз испытал удовольствие; я затем бесконечное число раз воскрешал в памяти мой экстаз и, уже возвратившись в отель, до самого утра переживал его отголоски».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});