Любовные утехи богемы - Вега Орион

Вот признание самого Байрона одному из немногих друзей: он сообщает в очередном письме:

«…Словом, через несколько дней мы с ней поладили, и в течение двух лет, когда я имел больше женщин, чем могу сосчитать или перечислить, она одна имела надо мною власть, которую часто оспаривали, но не могли пошатнуть. Как она сама публично заявляла: «Ничего, пусть у него их будет 500, он все равно ко мне вернется»».

Вся семья Коньи сразу же стала жить за счет английского лорда, пользуясь выгодами, приносимыми искусной любовью Маргериты. Пекарь покинул свою пекарню, а мамаша взяла в свои руки судьбу своей дочери. И после эпической сцены, которую устроили две женщины, когда муж и полиция не могли их перекричать, они запросто поселились во дворце Мочениго.

Расслабившийся Байрон посчитал возможным отдать себя в распоряжение этой любовнице, которая управляла его хозяйством и полностью освободила от надоевших повседневных забот. «С того дня, как она вошла ко мне в качестве donna di governo, расходы возросли почти наполовину», — констатировал он. Дикая, словно колдунья, жестокая, словно демон, и прекрасная, как сам грех, она при всяком удобном поводе хвасталась властью над Байроном. Чтобы облегчить свою задачу, она выучилась читать, так как ей было необходимо знать, от кого и о чем были те письма, которые он получал. Будучи очень набожной, она умела сочетать искусство удовольствия с молитвой, и всегда, даже во время полового акта, отмечала про себя, что прозвонили к молитве к Деве Марии…

К несчастью для ее памяти, у нее оказались нелады со вкусом, что было совершенно непростительно в Венеции. Деньги и известность на какое-то мгновение помутили ее рассудок, и она позабыла, что из-за специфического характера ее красоты ей были просто противопоказаны шикарные наряды. Они просто убивали ее очарование, поскольку способны лишь подчеркнуть серость. Очаровательная под fazzioli, она становилась вульгарной, когда надевала огромную шляпу и платье со шлейфом. Этот чертов хвост, которым она так и не научилась манипулировать, стал причиной ее краха. Взгляды, которые она к себе привлекала, из восхищенных со временем превратились в ироничные, а затем вообще прекратились: она стала смешной. Хотя ее обнаженное тело каждый раз возвращало Маргерите ее изначальный шик, она потеряла свою «изюминку», и у Байрона пропал к ней всякий интерес.

Удар оказался для Маргериты настолько сильным, что она чуть было не лишилась рассудка.

Чтобы попытаться удержать этого англичанина, который начал снова разговаривать на своем родном языке, растерянная Маргерита решила сражаться и, схватив нож со стола, попыталась им перерезать своему любовнику горло. Непоправимого не случилось только из-за неверности ее движений.

То ли из-за несчастной любви, то ли из-за того, что ее удар не пришелся в цель (этого нам узнать уже не дано), она бросилась в Большой канал. Однако поскольку она отличалась романтичностью, она дождалась полуночи. Дабы выяснить, чем был вызван этот всплеск воды, на гондоле, проплывавшей мимо, зажгли фонарь. И гондольер, будучи поэтом и галантным человеком, естественно, протянул ей руку.

Коль не любовь сей жар, какой недуг

Меня знобит? Коль он — любовь, то что же

Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!..

Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..

Франческо Петрарка * * *

…Весь XVIII век, начиная Мольером и заканчивая Моцартом, был чрезвычайно очарован всем, связанным с Турцией. Театр и опера буквально затаскали образы турецких героев, пашей, пиратов и бедных заплаканных рабынь. Помимо этих театральных фантасмагорий, повествования путешественников, более серьезные лишь с виду, подпитывали мечты подростков. Египетская кампания Бонапарта была самым значительным памятником этому мифу.

Несомненно, своим появлением на свет этот фантазм женщины из гарема, гиперболически выражавший загадочность женщины, запретной, а потому и доступной пленницы, обязан имени Клода-Этьена Савари. Даже если некоторые умы и пытались показать, что он позволил себе много вольностей по отношению к правде, его описания юных грузинских и черкесских пленниц оказали сильнейшее влияние на мужскую чувственность конца XVIII века. Благодаря ему стало известно, что за стенами гарема, которые считались неприступными, обитают существа, единственными занятиями которых являются купание и любовные мечты. Рожденные в областях умеренного климата, они получили от природы душу, полную энергии и способную к бурным эмоциям; привезенные в огненный воздух Египта, они приобрели сладострастие чувств благодаря запаху цветов апельсинового дерева и ароматических трав; и лишь одна забота занимает их, лишь одно желание волнует, одна необходимость настоятельно дает знать о себе, а изоляция, в которой они удерживаются, только усиливает напор всего этого.

В «Гяуре» Байрон при помощи образов Лейлы и Зулейхи снова возвращается к теме девушки из гарема, которая бросает вызов смерти ради западного мужчины, и предлагает нам высшее воплощение мифа, затрепанного предыдущим веком. Подобная литература имела огромное влияние на молодых людей поколения 20-х годов XIX века. Сладострастие, с которым говорили о расточительной восточной женщине, воспламеняло воображение.

В «Беппо» Байрон уже совершенно в ином свете представил нам судьбу турецких женщин: «В Османской империи их покупают как кобыл, живут они у мужа, как собаки: две пары жен, наложниц миллион, все взаперти, и это все закон».

* * *

Что касается так называемых «причуд» Байрона, то доверимся в этом вопросе Пушкину. Лорд Байрон как личность и как поэт занимал его; он ценил творчество своего собрата по перу. И, что немаловажно для нас в данном случае, внимательно изучал все, что только появлялось о нем в Европе, пользуясь английскими, французскими, немецкими и другими источниками. Широкая осведомленность Пушкина в литературных делах Европы давала ему возможность читать все эти рецензии, статьи — что называется, между строк.

Размышляя о странностях лорда Байрона, их происхождении, Пушкин отмечал в своих заметках: «Род Байронов, один из самых старинных в английской аристократии, младшей между европейскими, произошел от нормандца Ральфа де Бюрон (или Бирона), одного из сподвижников Вильгельма Завоевателя. Имя Байронов с честью упоминается в английских летописях. Лордство дано их фамилии в 1643 г.

Говорят, что Байрон своей родословной дорожил более, чем своими творениями. Чувство весьма понятное! Блеск его предков и почести, которые наследовал он от них, возвышали поэта: напротив того, слава, им самим приобретенная, нанесла ему и мелочные оскорбления, часто унижавшие благородного барона, предавая имя его на произвол молве.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});