Меченная - Чоинг Ани

Когда я читаю в комнате, завтракаю на кухне, убираю кровать по утрам, закутываюсь в одеяло перед сном, я часто ловлю себя на том, что пою. Порой вполголоса мурлычу мантры, но не только их: мне подарили кассетную магнитолу, и я постоянно кручу на ней самые разные песни. Больше всего мне нравятся исполнители из Болливуда. А еще меня буквально покорил голос американской певицы Бонни Рэйт. Пленку с записью ее песни «Love has no Pride» я заслушала почти до дыр… Один из гостей приехал в монастырь с гитарой и показал мне несколько аккордов. И я начала усердно упражняться, потому что мне очень хочется самой играть музыку, пусть даже от струн ужасно болят пальцы!

Я до сих пор храню чудные воспоминания о времени обучения. Мне достаточно закрыть глаза, чтобы снова вернулись те волшебные мгновения, когда я включала музыку на полную громкость и начинала подпрыгивать, приплясывать и подпевать. Да, если бы моя жизнь оборвалась в тот момент, я все равно сказала бы, что она прожита не зря.

7

Падение

Я не в силах сдержать волнение каждый раз, когда возвращаюсь в Катманду. Дорога в большой город занимает всего два часа, но они кажутся мне вечностью. На этот раз меня вез довольно приветливый таксист. Тем лучше, сегодня я не в настроении с кем-либо препираться. С тех пор как я уехала в монастырь, прошло уже два сезона дождей; время течет незаметно, и встречи с родителями с каждым разом становятся все мучительнее. Я стараюсь приезжать к ним раз в месяц, если учителю не требуется моя помощь. На самом деле, я возвращаюсь домой только ради мамы — и ради братьев, конечно. Но точно не ради отца. Его жизнь меня ни капельки не волнует. Я провожу дома всего три дня и стараюсь, чтобы у меня сохранились только хорошие воспоминания. В основном я гуляю по Боднатху. Мне очень нравится тратить карманные деньги, которые я смогла заработать: я хожу в кино, покупаю всякие безделушки, конфеты, много всего. Но в монастырь я всегда возвращаюсь с пустыми руками!

Хм, я-то думала, что мне в кои-то веки встретился нормальный водитель, но ошиблась. И этот таксист наотрез отказывается заезжать в Боднатх, так что последние триста метров мне приходится преодолевать пешком. У моего квартала плохая репутация среди непальцев, потому что вокруг храма теснятся забегаловки, в которых торгуют спиртным. Это просто хижины из высохшей глины, дерева и кирпичей, где, если у вас есть несколько монет, вам нальют в алюминиевый стакан напиток, который готовится прямо на месте. Такое зелье ударяет в голову до того, как попадает в желудок… И после этого по грязным улицам вечернего Боднатха шатаются толпы нетрезвых тибетцев: они бормочут себе под нос истории, которые никого, кроме них самих, не интересуют, тоскуют по минувшим временам и родной стране, которую их вынудили покинуть. Один из них — мой отец.

Сегодня я опоздала и не смогла предупредить родителей, поэтому мама не увидела, как я приехала. Она стоит спиной ко мне, рядом с ней — мой брат Карма Пунтсок, на руках у которого вертится грязный белый щенок. На недовольной мордочке щенка явно читается желание кое-кого укусить. Мама хватает брата за руки, и щенку удается улизнуть.

— Ты понимаешь, что сделал ей больно, ну-ка, скажи, понимаешь?

Мама сильно щиплет брата за локоть. Карма Пунтсок кричит, извивается, пытаясь вырваться. Тогда мама прекращает его щипать, но все равно не отпускает. Я прекрасно вижу, что она хочет ему объяснить, — ведь и со мной недавно приключилась точно такая же история.

— Вытри-ка слезы и послушай меня. Запомни: нельзя больше наступать на улиток! Это живое существо, такое же, как и ты. Тебе больно, когда я тебя щипаю? А теперь представь, что чувствует улитка, когда ты наступаешь на нее ногой! Обещай, что больше так не будешь делать…

Карма Пунтсок вытирает слезы, смотрит сначала на красный след на локте, потом немного обиженно — на маму и убегает, не дожидаясь продолжения. Он усвоил урок.

— Я смотрю, ты до сих пор практикуешь добрые старые методы убеждения…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Чоинг, девочка моя! А я уж думала, что ты сегодня не приедешь…

Мама поворачивается ко мне, и я с ужасом смотрю на нее. На лбу — свежий, еще не заживший порез, круги под глазами темнеют сильнее, чем обычно, на фоне кровоподтека, занявшего половину лица. То, чего я так боялась, снова случилось. Он опять избил маму. С того самого дня, как я стала монахиней, никто не поднимал на меня руку. Ну, разве что иногда я получала несильные шлепки от монахинь, если уж совсем их доводила, но отец ни разу не ударил меня. Нельзя поднять руку на ту, что посвятила свою жизнь религии, даже если это ваша собственная дочь и на ее теле до сих пор остались следы вашего гнева. Отец не смел. Но мама была совсем беззащитной. Отцу больше не на ком вымещать свою ярость, а меня даже не было рядом, чтобы ей хоть как-то помочь.

Я чувствую, как к горлу подкатывает ком. За время, проведенное в монастыре, я успела отвыкнуть от грязной жестокости мужчин. Но стоило мне спуститься с горы, как я тут же погрузилась в трясину человеческого мира, где отец диктует свои законы. Я бы все отдала, чтобы забрать отсюда маму. Но я не уверена, что она сама этого хочет.

За один взмах ресниц злые слезы успели растопить те крупицы мудрости, которые я старательно скопила за два года жизни в Наги Гомпа. Ярость — самое сокрушительное оружие, с которым я когда-либо сталкивалась. Гнев охватил меня, как неудержимый поток захватывает своим течением камешки, мирно лежавшие на берегу. Как наркоман, отказывающийся от борьбы и с замирающим от страха сердцем погружается в обольстительный дурман, я отбросила в сторону доброту и мягкость Чоинг, чтобы в один миг вернуться к бешенству Помо… Еще вчера я была такой спокойной, такой счастливой… Но ярость похожа на старого друга: она может месяцами не напоминать о своем существовании — и появиться на пороге с таким видом, будто вы расстались лишь вчера. Младшая сестра Брюса Ли никуда не исчезла…

Я ни о чем не спрашиваю маму, я даже не хочу знать, что произошло. Это бесполезно. Я молча направляюсь к центру Боднатха. За плечом у меня по-прежнему болтается дорожная сумка, но я этого не замечаю. Иду по улице, не отвечая на приветствия старых знакомых. Рассекаю толпу, люди сами уходят с моего пути, их удивляют мой быстрый, решительный шаг и сумка на плечах. Монахини редко куда-либо торопятся…

Я замечаю его, когда между нами остается еще несколько десятков метров. Его высокая фигура выделяется из толпы его субботних собутыльников-тибетцев. Они всегда собираются на одном и том же месте, неподалеку от храма. Его волосы, теперь уже совсем седые, стянуты в тонкий конский хвост черной лентой, концы которой свисают ему на плечи. Сегодня он надел свой лучший, бело-коричневый костюм. Отец всегда уделял много внимания своей внешности. Он стоит спиной ко мне; должно быть, рассказывает очередную шутку, потому что его друзья, сидящие вокруг, внимательно слушают и время от времени хохочут. У всех в руках — маленькие алюминиевые стаканчики. Я приближаюсь. Дядя узнал меня. Должно быть, я похожа на маленького быка: ноги слегка расставлены, голова втянута в плечи, кулаки прижаты к бедрам.

Отец разворачивается и наконец замечает меня. Его взгляд меняется так же быстро, как зимнее небо. Глаза внезапно светлеют, радость пробивается даже сквозь алкогольные пары. Улыбается, как ребенок, очевидно довольный тем, что я приехала.

— Чоинг, моя маленькая Чоинг! Посмотрите, какая у меня серьезная дочка!

В тот день я могла унизить его, заставить идти прямо перед собой, чтобы все друзья видели, как он шатается и едва держится на ногах. Могла бы отволочь его домой, как беспробудного пьяницу. Я думала об этом. Но в тот миг я не двигаюсь с места. Внезапно меня охватывает жалость. Как мы дошли до такого? Почему человек, стоящий передо мной, верный друг, радушный хозяин, талантливый художник, стал таким ничтожным мужем и отцом? В его силе никто не сомневается, его уважает весь квартал, но почему он считает нужным вымещать свой гнев на собственной семье, тем самым доказывая свою власть? Не понимаю. Наверное, это невозможно объяснить.