Меченная - Чоинг Ани

Почти два часа монахини читают мантры, поют священные песни; трубы, цимбалы, колокольчики и самые разные традиционные религиозные инструменты (я даже названия их не знаю) задают ритм. Я взволнована, меня буквально околдовывает ощущение единства, сосредоточенности, опьяняют запахи благовоний, наполняющие залу и сплетающиеся со слаженными голосами монахинь. Тем не менее это не мешает мне рассматривать остальных участников церемонии, хотя я пока и не понимаю, кто есть кто, кому я могу доверять, а кого лучше остерегаться, кто сумеет меня рассмешить и с кем можно будет поиграть.

После церемонии все расходятся по комнатам или возвращаются в свои домики. Дикхи разговаривает с какой-то монахиней и изредка поглядывает в мою сторону. Могу поклясться, они говорят обо мне. Ну вот, сегодня только первый день в монастыре, а я уже успела навлечь на себя недовольство одной из самых влиятельных монахинь. Мне придется над собой поработать, но это не страшно: ничто не может омрачить мою жизнь в Наги Гомпа.

Не надо готовить, стирать белье, убираться, терпеть побои и таскать на разбитой спине непоседливых маленьких братьев. Всего через два месяца я чувствую себя так в монастыре, будто живу тут всю жизнь. Дикхи подсказывала мне, кто есть кто, как надо себя вести, и помогала, когда я ошибалась. Теперь мне ничего не страшно. Я наконец-то поверила в свое счастье. Я — одна из пяти монахинь, прислуживающих Тулку Ургьен Ринпоче. Хотя на самом деле я почти ничего не делаю. Просыпаюсь, гуляю по монастырю, общаюсь с другими монахинями, обедаю, смотрю на лениво плывущие по прозрачному осеннему небу облака. Дышу. Я словно узник, наконец-то выпущенный на свободу. Попав в монастырь, я будто вернулась на несколько лет назад. Мне тринадцать, останься я дома, меня могли бы уже выдать замуж, а я веду себя как беззаботная девчонка.

Я не привыкла быть счастливой и подсознательно жду, что в любой момент у меня отнимут мою сказку и отправят обратно в жестокую действительность. Я часто вспоминаю маму и переживаю: как она там без меня? Мне бы очень хотелось с ней поговорить, но у нас дома нет телефона, так что я не получаю никаких новостей от родителей. Иногда по ночам я не могу уснуть, ворочаюсь и думаю о том, как мы гуляли с братиками вокруг храма. Я вообще плохо сплю, пугаюсь каждого шороха, каждой тени.

Теперь я иногда ночую в комнате Ани Тары. Никак не могу привыкнуть спать совсем одна (честно говоря, это единственный момент монастырской жизни, с которым у меня не получается примириться). Ани Таре двадцать пять лет, и я ясно вижу, что ее не очень радует перспектива делить кровать с тринадцатилетней девчонкой; она привыкла к тому, что ничто не ограничивает ее личное пространство. И она совсем не боится спать одна! А я не осмеливаюсь рассказать кому-нибудь о своем страхе — вдруг надо мной будут смеяться или сочтут меня глупой? Но учитель прекрасно понимает, почему я тру глаза и тайком зеваю во время молитвы. Наверное, он сам поговорил с Ани Тарой, потому что однажды вечером, перед тем как все отправились спать, она подозвала меня к себе и сказала:

— Чоинг, пойдем со мной. Можешь сегодня спать в моей комнате, так что беги за одеялом. Но не обольщайся, это только на одну ночь. Ты уже большая, привыкай спать одна. Постарайся справиться со своими страхами.

В ту ночь я свернулась клубком, чтобы не занимать много места, и лежала не шевелясь, боялась потревожить Ани Тару. Потом мы договорились, что я буду спать в своей комнате, но при этом могу не гасить свечи перед сном. Сколько раз я сквозь сон слышала, как Ани Тара заходит ко мне и дует на трепещущие огоньки. Все шло хорошо. Ну, за исключением тех случаев, когда я несколько часов ворочалась, смотрела в темноту и в конце концов на цыпочках прокрадывалась к ней в комнату и укладывалась спать на небольшом клочке свободного пространства, остававшегося на ее кровати. По утрам она, конечно, лениво ворчала на меня, но я прекрасно понимала, что мои детские страхи вызывают у нее неподдельное сочувствие. Через некоторое время я привыкла к одиночеству.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Страх засыпать в пустой комнате не имел ничего общего со страхом, что меня отправят домой, от которого у меня порой замирало сердце. Мне никак не удавалось убедить себя, что у меня никогда не отнимут долгожданный мир и покой. А вдруг кто-нибудь решит, что мои каникулы затянулись и мне пора обратно в Катманду? В ожидании конца я наслаждаюсь каждым мигом новой жизни. Невозможно отнять то, что я уже получила. Меня постоянно преследует ощущение неотвратимой угрозы, и я не могу никак понять, настоящая она или нет. Однажды утром я иду с кухни и сталкиваюсь со Злюкой. Я смотрю себе под ноги. Обычно она молча проходит мимо, но сегодня…

— Иди к учителю, он хочет с тобой поговорить.

Я бегу на верхний этаж, подгоняемая дурным предчувствием. Учитель проводит большую часть времени в маленькой комнате под крышей площадью четыре квадратных метра. Там он часами медитирует, один, вместе с учениками или с иностранцами, приехавшими в монастырь для обучения. В свои шестьдесят пять лет Тулку Ургьен Ринпоче буквально излучает доброту. Это великий мастер медитации, наделенный редкой мудростью и огромными познаниями, по-настоящему просветленный человек со спокойной улыбкой. Ради того, чтобы увидеть его, поговорить с ним, получить благословение и частицу знаний, люди готовы обогнуть всю планету. Между тем он держит себя так, будто он не великий учитель, а просто местный садовник, и все эти западные люди, такие высокие, белые, важные, наверное, слегка повредились умом, если решили ему поклоняться. Тулку Ургьен Ринпоче — самый скромный человек из всех, кого я знаю. Я часто вижу, как он задумчиво смотрит на меня. Мне кажется, я его забавляю. За тонкими стеклами очков я различаю веселые искорки в его глазах.

Я разуваюсь и без стука вхожу в комнату учителя. Он совсем один; сидит на кровати, закрыв глаза и погрузившись в глубокую медитацию. Губы едва движутся, слов различить нельзя. Я устраиваюсь у его ног, склонив голову. Прижимаюсь спиной к кровати и пытаюсь сосредоточиться. Я очень боюсь, что отец потребовал вернуть меня домой. Лучше я убегу… А может, кто-нибудь рассказал учителю о моем новом друге? Два дня назад мужчина из деревни, который помогает нам с работой по дому, отправился в лес за хворостом. Потом, когда он вернулся и монахини позвали его пить чай, я услышала, как он рассказывает о маленьком кабанчике, которого он повстречал неподалеку от монастыря. Детеныш явно потерялся. И у меня в голове тут же возникла совершенно сумасшедшая мысль: надо найти этого кабанчика и привести сюда. Он станет моим другом. На следующий день мне удалось уговорить Дикхи пойти со мной в лес. Всего через полчаса мы нашли кабанчика: перепуганный бедняжка прятался среди корней большого дерева. У меня получилось завернуть его в платок, взятый специально для такого случая, причем кабанчик почти не сопротивлялся. Я спрятала его в складках платья и прошла через весь монастырь в свою комнату с таким видом, будто ничего не случилось. Конечно, мою тайну быстро раскрыли: уже по прошествии нескольких часов все знали о том, что я натворила. Тот самый работник первый отчитал меня за подобную выходку:

— Ты что, с ума сошла? Тебя за это могут в тюрьму посадить! За такое преступление пятнадцать лет дадут.

Не знаю, говорил ли он это всерьез или просто хотел меня напугать. Если он этого добивался, то ему удалось задуманное: я быстро отдала ему кабанчика, чтобы он отнес его обратно в лес.

Именно об этом я думаю, сидя у ног учителя. Честно говоря, я слегка дрожу от страха. Он точно меня накажет. Злюка, наверное, очень радовалась, когда рассказывала ему о моем проступке. А я тихо жду его решения.

— Чоинг, ты медитируешь, не так ли?

— Да, учитель…

Я больше не могу медитировать. Я хочу пойти на улицу, чтобы поиграть, побегать с собаками, посмотреть на то, как высоко в небе летают птицы. С тех пор как меня привезли в монастырь, я ни минуты не сижу на месте. В комнате снова воцаряется тишина. Зачем же он меня позвал?