Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

с хозяйкою за одним сто­лом, ведь на таких тоже упадет гнев короля Стаха. Вы помните, в рукописях...

— И как вы видели дикую охоту?

— Так, как и тут, в книге. Я был у Дуботолка, со­седа Яновских,— между прочим, потомка того Дубо­толка,— и возвращался от него. Я шел по вересковой пустоши, как раз возле огромной груды камней. И ночь была светловатая. Я не услышал, как они по­явились. Они мчались мимо меня именно по трясине. О, это было жутко.

Что-то мутное плеснулось в его глазах, и мне по­думалось, что в этом доме, да, наверное, и на всей равнине, худое происходит с мозгами людей.

«Есть ли тут хоть один нормальный человек? Или, может, все сумасшедшие?» — подумал я.

— Главное, они мчались почти беззвучно. Кони, знаете, такой древней породы, какую сейчас с ог­нем не отыщешь: настоящие полесские дрыганты с подрезанными жилами у хвостов. Гривы реют по ветру, плащи-велеисы...

— Велеисы надевались только поверх панциря,— непочтительно перебил я.— А какой панцирь может быть на охоте?

— Я знаю,— просто и очень искренне ответил ку­кольный человек, наставив на меня большие, крот­кие, как у оленя, глаза.— Поверьте, если бы я лгал, я бы мог придумать что-либо поизворотливее.

— Тогда извините,— почувствовал неловкость я.

— Велеисы реют за спинами людей. Копья торчат в воздухе. И мчатся, мчатся они, как нашествие.

— Еще раз извините, уважаемый пан. А скажите, может, на ужине у соседа потчевали медом?

— Я не пью,— с достоинством поджал губы Берман-Гацевич.— Я говорю вам, они не оставляли даже следов за собою, и туман прятал ноги коней. И лицо короля. Он был совсем спокойный, безжизнен­но-мрачный, сухой и совсем-совсем серый, как ту­ман.

Самое главное, они приезжали к дворцу Яновских в ту ночь. Мне рассказали, когда я пришел, что в пол­ночь загремело кольцо на двери и голос крикнул: «Ро­ман в двенадцатом колене, выходи!»

— Почему Роман?

— Потому что Надея — последний потомок Ро­мана, именно двенадцатое его колено.

— Не верю,— снова отрезал я, сражаясь до конца, так как лицо у Бермана было вправду бледным.— Давайте родословец Яновских.

Берман с готовностью вытащил какую-то книгу и раскрыл пергаментную вкладку с «древом чести». И действительно, одиннадцать поколений шло с Романа Старого. Ниже одиннадцатого колена, опять Романа, была надпись, сделанная мелким косым почерком: «26 октября 1870 года родилась дочь моя, Надея. Последнее, двенадцатое, наше колено, единственное мое дитя. Жестокий рок, сними с нас свое проклятие, пу­скай погибнут только одиннадцать поколений. Смилуйся над этим маленьким комочком. Возьми меня, если это надобно, но пускай выживет она. Она ведь последняя из рода Яновских. Уповаю на тебя».

— Это отец ее писал? — спросил я, растроганный, и подумал, что мне было в год рождения этой девочки восемь лет.

— Да, он. Видите, он предчувствовал. Его судьба — доказательство правдивости легенды о короле Стахе. Он знал ее, они все знали, так как проклятие висело над потомками этих нечестивцев, как топор. Тот обе­зумеет, того убьют за деньги братья, тот погибнет во время охоты. Он знал и готовился: обеспечил девушке хоть ничтожный, но доход, нашел заблаговременно опекунов, составил завещание (кстати, я боюсь этой осени, многие из Яновских не доживали до совершен­нолетия, а через два дня будет ее день рождения, и уже дважды появлялась дикая охота под стенами дворца). Роман никогда не выходил ночью из дворца. Но два года назад Надею Романовну взяла в гости ее далекая родственница по матери, жена шляхтича Кульши. Де­вочка задержалась у нее допоздна. Роман был такой человек, что очень нервничал, если ее не было дома. А дом Кульшей был у самой Волотовой Прорвы. Он сел на коня и поехал. Девочка вернулась домой с Рыгором, сторожем Кульши. А пана нет. Поехали искать. А была осень, время, когда охота короля Стаха появляется особенно часто. Мы ехали по следам панского коня, я и Рыгор. Я боялся, а Рыгор — ни капельки. Следы вели сначала по дороге, потом свернули и начали вилять по лугу. И сбоку Рыгор отыскал другие следы.

Он хороший охотник, этот Рыгор. Какой ужас, го­сподин! Следы были от двух десятков коней. И под­ковы старые, с трезубцем, похожим на вилы. Таких давно не куют у нас. И порой эти следы исчезали и появлялись через двадцать, через тридцать шагов, будто кони летели в воздухе. Потом мы отыскали пыж от панского ружья, я узнал бы его из сотни. Рыгор припомнил, что, когда он вез девчонку домой, кто-то стрелял возле Прорвы. Мы погнали коней быстрее, так как минуло часов пять, ночь уже темнела перед зарей. Вскоре мы услышали — где-то ржал конь. Мы вы­ехали на большую прогалину, заросшую вереском. Тут Рыгор отметил, что кони дикой охоты развернулись в лаву и пошли в намет. А конь хозяина несколько раз споткнулся, видимо, уставший.

Голос Бермана внезапно одичал и пресекся.

— И в конце прогалины, как раз там, где начина­лась Прорва, мы увидели еще живого коня, который лежал со сломанной ногою и кричал так страшно, как человек. Рыгор сказал, что пан должен быть где-то здесь. Мы нашли его следы, которые шли от трясины. Я двинулся по ним, но они дошли до коня, почти до коня, и исчезли. Тут на влажной почве были вмя­тины, будто человек упал. И дальше ничего. Главное в том, что следов рядом не было. Охота свернула в сторону саженях в десяти от того места. Либо Роман вознеся на небо, либо кони короля Стаха домчались до него в воздухе и схватили с собою. Мы подождали с полчаса, и, когда началась настоящая тьма, Рыгор хлопнул себя по голове и повелел мне надрать бе­ресты. Я, шляхтич, подчинился этому хлопу: он был тогда властный, как магнат. Когда мы зажгли бере­сту — он склонился над следами: «Ну, что скажешь, пане?» — спросил он с видом превосходства. «Я не знаю, зачем ему понадобилось идти от трясины, не знаю, как он туда угодил»,— ответил я нескладно. Тогда этот хам расхохотался таким каркающим сме­хом, что мне даже жутко стало. «Он и не думал идти от трясины. Он, сударь, шел в трясину. И ноги у него совсем не были выкручены задом наперед, как ты, возможно, думаешь. Он отступал, отступал к трясине от чего-то ужасного. Видишь, вот тут он брякнулся оземь. Конь сломал ногу, и он перелетел через голову. Он, если хочешь знать, подвернул ногу: