По субботам не стреляю - Белоусова Вера Михайловна

Поорав некоторое время, он утих и отпустил меня на все четыре стороны. Я положила трубку и обернулась. Мама с нерешительным видом стояла у телевизора.

– Включай, включай, – мрачно сказала я. – Теперь уж все равно.

Покоя и уюта как не бывало. Мой дом решительно перестал быть моей крепостью – в нем появились дыры, пропускающие вихри из мирового пространства: телевизор и телефон. То есть телевизор и телефон в нем, разумеется, были и раньше, но тогда от них не исходила опасность, по крайней мере, я ее не ощущала...

По первой программе шли новости. Начало мы пропус­тили.

– После похорон, – сообщил ведущий, – на кладбище состоялся несанкционированный митинг, организованный движением «Слава Отечеству» и обществом «Возрождение».

На экране появилась огромная шумная толпа. В центре, на каком-то возвышении, стоял один из тех бородатых, что толклись утром у входа, и хрипло орал в микрофон: «Мы не из тех, кто забывает! Мы отомстим!» Толпа отвечала одобрительным гулом. На экране снова возник ведущий.

– Не обошлось без эксцессов, – сказал он. – Поклонники Никиты Добрынина, не разделяющие точку зрения митингующих, попробовали организовать свой собственный митинг. Произошло столкновение. Подразделению ОМОНа, дежурившему возле кладбища, пришлось вмешаться, после чего порядок был восстановлен, – правда, не без труда.

Камера вновь показала кладбище, на котором творилось черт знает что. Шла настоящая драка, слышались мат и истерические женские крики. Мама в сердцах плюнула и переключила телевизор на другую программу. Нашим взорам явился ведущий программы «Начистоту» Дмитрий Крылов и его гости: известный кинорежиссер и молодой, но не менее известный политик.

– Честно говоря, – сказал Крылов, – я предполагал обсуждать с вами совсем другие вопросы. Но сегодня просто невозможно говорить ни о чем другом, кроме трагической гибели Никиты Добрынина. Если вам есть что сказать по этому поводу – прошу вас.

– Я думаю, по этому поводу всем есть что сказать, – начал режиссер. – Все понимают и чувствуют, что гибель такого артиста и такой личности – это национальная трагедия. Что касается обстоятельств его гибели... Обстоятельства эти чудовищны и свидетельствуют об одном: наше общество тяжело больно, вне зависимости от того, существуют в нем тайные заговоры или нет.

– Вы не могли бы пояснить... – попросил ведущий.

– Пожалуйста. Я не знаю, существует этот заговор или нет. Однако даже если его не существует, повторяю: даже ЕСЛИ его не существует и все это – не более чем мистификация, все равно это признак тяжелой болезни нашего общества. Ибо такие мистификации возможны и действенны лишь там, где для этого есть подходящая почва...

– Я хотел бы спросить, – перебил политик, – осознает ли мой уважаемый собеседник степень провокационности своих высказываний? Как можно произносить слова «даже если его не существует», тем самым прямо допуская иную возможность! Вы знаете, сколько поступило в мэрию заявок на проведение митингов в ближайшие дни? Вы понимаете, что мы сидим на пороховой бочке, и каждый, кто подносит горящую спичку...

– Не знаю, не знаю, дорогой мой, я этих спичек не зажигал, и провокации – не мой профиль, – возразил режиссер. – Я просто говорю то, что думаю. А думаю я, что всем нам необходимо подняться над нашими склоками и дрязгами, подняться над самими собой и увидеть себя со стороны...

Тут мама не выдержала и снова нажала на кнопку переключателя.

– ...о ходе следствия. Сегодня днем мы попытались получить информацию у работников следственных органов.

Камера показала какой-то казенный дом. В коридорах мелькали лица в милицейской форме и в штатском. При виде камер и микрофонов все они делали один и тот же жест, означавший «по comments», и поспешно удалялись.

– Нам удалось обменяться парой слов лишь с одним из членов следственной бригады, – сказал голос за кадром.

На экране возникло лицо Соболевского.

– Смотри, смотри, это мой! – сообщила я маме, тыча пальцем в экран. Она ничего не сказала, но на лице у нее явственно читался вопрос: «Чему ты радуешься?», а также беспокойство о моем душевном здоровье.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Соболевский беспомощно улыбнулся и сказал:

– Ребята, ну вы же детективы читаете! Ну поймите, не могу я вот так взять и рассказать вам, что мы знаем и что предполагаем. Телевизор-то не только мы с вами смотрим. Рано еще говорить...

– Как видите, – продолжал корреспондент, – этот разговор тоже нельзя назвать особенно информативным. Однако кое-чего нам все-таки удалось добиться. Мы получили твердое обещание, что завтра вечером перед журналистами выступит заместитель генерального прокурора России Анатолий Чекалин и расскажет о ходе следствия. Его выступление будет транслироваться в прямом эфире.

Потом на экране появилась хорошенькая дикторша и сказала:

– В мэрию Москвы и Санкт-Петербурга поступили заявки на проведение митингов от следующих организаций...

Мама выключила телевизор.

Глава 8

Никогда бы не подумала, что общение с красивым мужчиной, к тому же совершенно в моем вкусе, может доставить так мало радости. Ровно в двенадцать часов в среду я сидела в кабинете Соболевского и, съежившись, ждала, что он мне скажет. Сначала он не говорил ничего, а заполнял какие-то бумаги. Покончив с этим, он залпом выпил стакан воды и начал задавать вопросы. Некоторые из них были мне совершенно не под силу. Он явно рассчитывал, что я помогу ему составить представление о круге Никитиного общения, и я даже почувствовала себя немного виноватой, что не могу оправдать его надежд.

– Понимаете, – сказала я, – Никита ведь сильно преувеличивал нашу близость. В его реальной жизни я никак не участвовала, с его знакомыми практически не общалась. Я бы рада помочь, но не могу. Я действительно почти ничего не знаю.

Он кивнул и попросил еще раз подробно рассказать про вечер пятницы и первую половину субботы. Пока я говорила, он не взглянул на меня ни разу, я же, напротив, прямо-таки ела его глазами, пытаясь понять, что будет дальше, – обмануло меня мое дурное предчувствие или нет. Оно меня не обмануло. Когда я умолкла, Соболевский наконец вскинул на меня свои восхитительные черные глаза и сказал:

– Вот какое дело, Ирина Григорьевна... Алена Субботина и Анна Стеценко, она же Агния, утверждают, что не были в субботу в доме, где жил Добрынин.

– То есть как – не были?! – оторопела я.

– Очень просто. Друг друга они в тот день не видели. Одна в означенное время была у подруги, другая сидела дома и принимала парикмахера и массажиста. Подруга, парикмахер и массажист подтверждают.

– Ну еще бы! – растерянно сказала я, прикидывая, сколько парикмахер и массажист могли на этом заработать, и тут мне вспомнились другие черные глаза и предсказание большой беды.

– Там была еще цыганка, – пролепетала я. – Она видела, как я уходила. Может, найдете цыганку? Хотя как ее найдешь...

– Что за цыганка? – насторожился Соболевский. Не знаю, что он подумал, – может, что я выкручиваюсь, а может, что я не в своем уме. Скорее, пожалуй, второе – он смотрел на меня с явным сочувствием, как на душевнобольную.

– Какая-то цыганка, гадалка... Крутилась во дворе. Подошла сперва к Алене, а потом ко мне. Алена тоже может... хотя нет, ничего она не может, ее же там как будто бы не было. Стойте! – воскликнула я, внезапно захваченная новой мыслью. – Ведь это значит, что они его не убивали, то есть нет – не что не убивали, а что ушли одновременно! Иначе они не смогли бы договориться и не стали бы друг друга покрывать!

Соболевский развеселился.

– Дедуктивный метод, Ирина Григорьевна? Вот видите, вы уже начали выполнять за меня мою работу. Ну-ка, ну-ка, развейте вашу мысль!

– Но это же очень просто... – растерянно пробормотала я. «Что это он себе позволяет? Ведь издевается, подлец!» – пронеслось у меня в голове, в то время как язык, помимо воли, продолжал делать свое дело, как будто меня за него тянули. – Особой дружбы между ними я не заметила. Если бы одна из них ушла раньше другой, то нипочем не стала бы покрывать ту, оставшуюся. Я думаю, они ушли одновременно, а когда услышали про убийство – по телевизору или еще как-нибудь, – созвонились и сговорились: как быть, чтобы их в это дело не впутали. Меня они, видимо, решили не учитывать – потому что двое против одного...