Блиц-концерт в Челси - Фрэнсис Фавьелл

в мастерскую по воскресным дням после службы в церкви выпить пива и поболтать. Некоторых я просила позировать. Старики с удовольствием соглашались. Им нравилось сидеть неподвижно, важно глядя в пространство; кроме того, они были не прочь получить несколько шиллингов за сеанс. Прогуливаясь по набережной Темзы, я непременно останавливалась перед Королевским госпиталем, чтобы полюбоваться его изящным фасадом. Однако внутри оказалась впервые. Вскоре я стала постоянным гостем у Фицджеральдов, квартира которых находилась в левом крыле Королевского госпиталя.

В мой первый визит меня провели в библиотеку, где я познакомилась с Сюзанной Фицджеральд. Библиотека – самая совершенная комната, какую мне когда-либо доводилось видеть: оформленная в стиле неоклассицизма «братьев Адам» с настенными панелями мягкого яблочно-зеленого цвета и камином изысканных пропорций, она словно подчеркивала теплоту и обаяние хозяйки дома. Я немедленно влюбилась в Сюзанну и в остальных членов этой приветливой и дружной семьи. Старший сын, Морис Фицджеральд, в то время находился со своим полком на Дальнем Востоке.

В тот первый визит Морис-старший провел меня и в ту часть здания, где жили пансионеры, я получила возможность взглянуть на поражающие своим убранством парадные помещения – прежде всего Большой зал, часовню и столовую, а также небольшие кабинки, где обитатели пансиона при желании могли поесть отдельно от остальных. Внутренние интерьеры сохранились в своем первозданном виде. Удивительно было стоять перед колоннадой Королевского госпиталя и читать венчающую ее латинскую надпись: «In Subsidium et Levamen emeritorum Senio Belloque Fractorum, condidit Carolus Secundus auxit Jacobus Secundus, perfecere Gulielmus et Maria, Rex et Regina, Anno Domini MDCXCII»[35], представляя, что, возможно, на этом самом месте некогда стояла Нелл Гвин и наблюдала за тем, как ее мечта – построить приют для старых солдат, «сломленных возрастом и войнами», – воплощается в жизнь. Вероятно, рядом с ней стоял и сам король, который начал строительство, чтобы доставить удовольствие своей возлюбленной. Карл II пригласил лучшего архитектора тех времен, Кристофера Рена, а тот с присущим ему рвением взялся за дело. Прославенный зодчий превзошел самого себя, создавая это величественное и благородное здание.

Во время Первой мировой войны Королевский госпиталь подвергся бомбардировке с борта германского цепеллина. Об этом событии напоминает специальная табличка. В 1940 году старые солдаты горько сожалели, что не могут воевать в составе регулярной армии, однако многие пытались записаться в добровольческие отряды. Меня познакомили со стариком лет восьмидесяти, который, получив отказ, написал в министерство авиации. В своем послании пожилой вояка сообщал, что не сможет сесть за штурвал самолета, поскольку никогда не учился летному делу, но вполне может сидеть на хвосте аэроплана, нажимать на гандшпуг и сбрасывать бомбы. Он получил потрясающий ответ из министерства, в котором солдата сердечно поблагодарили и заверили, что, если его услуги понадобятся, с ним немедленно свяжутся. Старик с величайшей гордостью продемонстрировал документ мне. Кем бы ни был автор этого письма, он, безусловно, был понимающим человеком.

Часовня госпиталя была подлинной жемчужиной архитектуры. Лучи предзакатного солнца пронизывали ее, наполняя пространство мягким золотистым светом. Здесь царил глубокий покой, даже несмотря на видимые признаки войны снаружи – висящий в небе аэростат, мешки с песком, заграждения из колючей проволоки и перекопанные овощными грядками цветники, – ничто не могло разрушить атмосферу тихого умиротворения. Королевский госпиталь был местом, где усталые воины могли провести последние годы жизни в праздности и комфорте, хотя они частенько ворчали из-за разных мелочей – законная привилегия старых солдат.

Сюзанна и я входили в Женский комитет помощи беженцам. Наши собрания проходили в доме Уистлера[36] на Чейни-Уок. Однако мне трудно было сосредоточиться на обсуждении, часто переходящем в бурные споры, которые вели мои коллеги. Само пребывание в этом месте казалось мне сказкой, я была настолько очарована красотой дома, что хотелось рассмотреть каждую деталь. Здесь Уистлер жил и работал. А здесь, стоя перед окном, писал вид на свою любимую Темзу. Я поймала себя на том, что постоянно представляю этого невысокого энергичного человека: вот он взбегает по лестнице, вот заходит в гостиную, садится на кушетку. Вместо того чтобы слушать дрязги комитетских женщин, я думала о беспокойной, полной событий жизни художника, о его победах и поражениях. В конце концов решено было, что каждый член комитета возьмет под свою опеку несколько домов в нашем районе, в которых поселили беженцев, и станет для них чем-то вроде marraine[37]. Мне достались участки на Тедуорт-сквер и Ройял-авеню – там жили бельгийцы, говорившие на фламандском.

Большую часть времени я проводила со своими подопечными, при необходимости меня также вызывали на работу в пункт первой медицинской помощи и в диспетчерскую ратуши. Марджери Скотт, журналист и радиоведущая, поначалу помогала в больнице доктору Элис Пеннелл, но затем ее перевели в ратушу, где она занималась устройством беженцев, а в дальнейшем и жителей Лондона, чьи дома разбомбили. Кроме того, она вела передачу на радио, в которой рассказывала о жизни беженцев, оказавшихся в Англии.

Капитуляция короля Леопольда 28 мая 1940 года вызвала волну возмущения среди бельгийцев. Им, похоже, и в голову не приходило, что король мало что мог сделать, оставшись в захваченном Брюсселе, да и собственное их массовое бегство не улучшило ситуацию. Политические новости стали причиной ожесточенных споров, переходивших порой в серьезные потасовки, между этими людьми. Мне дважды пришлось звонить в больницу на Чейни-Уок и вызывать скорую помощь пострадавшим. Меж тем нас самих все больше тревожила безопасность Британского экспедиционного корпуса, переброшенного в Бельгию в составе союзных войск. Что, если они попадут в ловушку и не сумеют вовремя покинуть страну, которая вот-вот будет полностью оккупирована, как это уже произошло с Данией и Голландией?

Глава шестая

В то время как судьба Франции висела на волоске, многие британские семьи томились в мучительном ожидании вестей от своих мужей, отцов и сыновей. Мэри Андервуд беспокоилась о Гарте, от которого давно не было писем. Он находился во Франции уже почти полгода. Несколько месяцев назад я получила от него пару писем, но из них ничего невозможно было толком понять, ясно было только то, что они стоят лагерем в каком-то лесу. Леон, находясь в Лемингтон-Спа, занимался камуфляжной росписью военных объектов – правительство наняло большую группу художников для этой работы. Стояли теплые летние дни – точно такие мы пережили в начале войны во время событий в Мюнхене, – и, как и тогда, все замерли в напряжении, которое разрешилось известием, что началась эвакуация британских войск из Бельгии.

Моя подруга Салли Клэпкотт, чей отец был мэром Челси, недавно вышла замуж за молодого офицера. После их свадьбы прошло ровно три дня, когда ее мужа призвали в Британский экспедиционный корпус. Я встретила их накануне отъезда: оба совсем юные, почти дети, они шли по Слоун-сквер, крепко держась за руки, словно боялись расцепить пальцы. От одного взгляда на них сжималось сердец: двое молодых людей, совсем недавно светившихся от счастья, теперь медленно брели по площади с бледными испуганными лицами, полные тоски пред предстоящей разлукой. Я подумала – какое счастье, что мужчина, за которого я собираюсь замуж, пока остается в Англии.

Первого июня в газетах появились фотографии – британские военные возвращаются с полей сражений. Следом за ними уходили также и некоторые французские части. Однако семьи, чьи близкие служили в Экспедиционном корпусе, по-прежнему волновались: окажутся ли среди вернувшихся их мужья и сыновья? Вместе с войсками к берегам Англии прибывали все новые и новые беженцы. Меня снова командировали в Дувр в качестве переводчика.

В порту мы застали удивительную картину: гавань была забита судами настолько плотно, что ее без труда можно было бы пересечь, просто переходя с одной палубы на другую. Берег превратилось в сплошную людскую массу цвета хаки: повсюду прямо на земле в изнеможении спали военные. На вокзале также было полно солдат, которые лежали вповалку на полу и не реагировали, даже когда