Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян

выпить его до последней капли. Сарбан считал, что Клара Гундиш из таких.

– Пойдем, – сказал он.

Придя к Гундишам, Сарбан разминулся с Кунратом и Аламбиком. Священник изначально не почувствовал ни гнева, ни жалости, лишь нечто вроде тоскливой сопричастности: он увидел перед собой человека, которого, сам не зная почему, счел подобным себе. Он не спросил, что сказали доктора, он пока что не хотел ничего знать. Сел рядом с Кларой и сжал ее правую ладонь обеими руками. Напряженно подумал о порогах, про которые святые говорили тысячи лет, о деревянных порогах, изъеденных древоточцами, пребывающих не в этом мире и не в ином (а древоточцы-то какому миру принадлежат?), о пороге, на котором, как говорят, стоял святой Тауш и смотрел в обе стороны сразу, изучая потусторонние законы с младенчества. Сарбан ее благословил, но это далось ему нелегко, пришлось несколько раз начинать с начала; ладони покрылись испариной, стали скользкими – он никак не мог закончить молитву. Это привело его в ужас. Он отпустил руку девушки и понял, что совсем не верит: ни в ее спасение, ни в Исконных, ни в кого и ни во что, такое вот было утро. Он пригорюнился: разве виновато это дитя в том, что Сарбан лишился благодати и теперь внутри у него только гнилое Ничто?

Пришлось соврать госпоже Гундиш, что он благословил ее дочь, и уйти. Но дома он обнаружил, что его ждут старцы из Совета.

– Ты должен обратиться к мэтрэгунцам, – попросили они.

– Сегодня служба, – ответил Сарбан. – Я этим и занимаюсь во время каждой службы.

– Они уже всякое говорят.

– Пусть себе говорят, на то они и люди, а не звери.

– Сарбан, дочь Гундиша несколько дней назад жаловалась ему, что не может спать, потому что ей всю ночь не дают покоя громадные крысы.

– В юности у всех богатое воображение, – отрезал священник.

– Это верно, отче, но разве ты когда-нибудь слышал, чтобы все воображали одинаковое? Знай же, что она не единственное дитя, которое видело этих крыс ростом с человека.

Сарбан попросил их набраться терпения и вежливо прогнал.

– Давайте-ка не будем мешать докторам и апофикарам заниматься своим делом, – сказал он напоследок.

Сарбан остался один. Собрал рукописи со стола в охапку и бросил в угол. Вытащил бумаги безумного старого священника из тайника и сел за стол. Начал писать свою проповедь. У него за спиной плохой и хороший холод обнимали друг друга, пытаясь согреться, а в это время на другом конце Альрауны у Марисы текла кровь по бедрам – на этот раз ее кровь, а не куриная, – предвещая неделю телесного отдыха.

* * *

Церковь была полна, пришли и прихожане-мэтрэгунцы, и чужаки. Сарбан не помнил, чтобы за два года службы в Прими перед ним когда-либо собиралась такая толпа. Сверху, с амвона, он ясно видел все до распахнутых кованых врат, где в ожидании толкались люди, которых он никогда в Прими не встречал. Даже под Аркой Тауша, где, как говорили, истинный святой изверг свой клубок красной нити и испустил дух, собрались мужчины и женщины, не замечая этот самый клубок, почерневший от ветхости, спрятанный под стеклянным колпаком. Сарбан подумал, что дурные вести заразнее чумы, и откашлялся. Окинул взглядом сидящих на скамьях; увидел даже супругов Гундишей, которым посоветовал остаться дома, но которые, м-да, слишком жаждали неведомой благодати, хотели ее заполучить и отнести домой, Кларе. По обе стороны от алтаря собрались Совет старейшин и Городской совет, на этот раз в полном составе. Наверху, на балконах, по одну сторону сидели молодые и те немногие старики из Мощной Башни, которые еще могли подняться по лестнице; по другую – женщины из Глубокого Колодца, с кислыми физиономиями, готовые излить обвинения, словно яд, на всех, сидящих внизу.

– Возлюбленные мои, – начал Сарбан. – Спасибо, что вас так много нынче утром, ибо утро это печальное, о чем, не сомневаюсь, многим уже известно. Дорогая наша Клара Гундиш, дочь славного мастера Гундиша и его жены, лежит в своей постели вот уже больше шести часов и не отвечает ни на чьи призывы. И все-таки мы считаем, что это не повод терять надежду. Еще слишком рано отказываться от того, что нам дороже всего: надежды на лучшее. Величайшие медицинские умы бросились ей на помощь и делают все возможное, чтобы ее разбудить. И в самом деле, наша церковь – как и все, кто любит Клару, – склоняется над нею с чувством божественного долга и желанием помочь. Ибо в надежде заключено все лекарство, все утешение и, в конце концов, наше полное избавление.

Сарбан вдохнул; воздух потяжелел от такого количества присутствующих. Все сидели, не шевелясь и не моргая, словно куклы.

– Те, кто приходят в церковь каждую неделю, знают, что мы подошли к сложному моменту Вспоминания. В прошлый раз мы поминали святых-близнецов из-за Слез Тапала, которые начали путать друг друга и Мир с не'Миром. Вы услышали на той неделе, как близнецы в смятении своем испытали семь видений, которые, смею надеяться, помогут нам вспомнить, во что мы верим. О пяти я уже рассказал, значит, осталось два. Узнайте же, что я откладываю Вспоминание до той поры, пока наша девочка не очнется от странного сна. С позволения всех присутствующих, сейчас я буду говорить о чаяниях – упованиях мужских, отражающих великие – женские, материнские, которые, в свою очередь, вторят необъятной надежде, ведомой Исконным, поверившим в нас, людей, – надежде на то, что однажды города человеческие вспомнят о них и о своей вере в них. Я уже не в первый раз вам говорю: есть у меня ощущение, что это чрезмерно давно сокрытое воспоминание откроется здесь, в Альрауне. Я чувствую, что нынешние события – всего лишь начало, и не чего-то плохого, а чего-то хорошего. Испугалась ли мама маленького Тауша, когда ее сын впервые покинул родной дом? Конечно испугалась. Но Тауш вернулся, став мудрее, и в тот же момент в сердце его славной матери также возросла мудрость. Испугалась ли она после его второго исчезновения? Еще как испугалась. Но боялась она разумно, поскольку знала, что Тауш уже однажды уходил и вернулся. На этот раз к ее страху примешивалась надежда на его возвращение и известие о сокровищах, принесенных мальчиком извне. И Тауш вернулся, став еще богаче в своей мудрости и еще мудрее в своем богатстве. Испугалась ли женщина, когда Тауш исчез в последний раз и так нестерпимо долго отсутствовал? Разумеется, она была напугана до смерти, и ее муж сколотил из досок гроб,