Болевой порог. Вторая чеченская война - Олег Палежин

от воды ноги, недержание во всех его проявлениях, желтуха и многое другое. Поэтому и по другим причинам вместо заявленной сотни в ротах было по семьдесят с лишним человек. Плюс боевые потери, которые свойственны подразделениям, участвовавшим в боевых действиях. За всем этим хозяйством офицеры не могли уследить просто физически, а положенный фельдшер в роте отсутствовал. В медсанбат отправляли бойцов только в крайних случаях, и эти крайние случаи постепенно опустошали взводы и роты, батальоны и полки.

С пополнением дела обстояли гораздо хуже, чем предполагалось. По уставу перед участием в боевых действиях солдат должен отслужить полгода. Потери среди ребят, которые попали на боевые сразу после присяги, вызвали скандал на всероссийском уровне. В комитетах солдатских матерей началась истерика. Благодаря своим полномочиям мамаши могли отозвать назад целый призыв, исключая тем самым возможность уволиться дембелям. Сокращение срока службы за участие в боевых операциях внесло некую путаницу в процесс демобилизации личного состава. Срок службы благодаря дню за два подходил к концу, а заменить бойца было некем. Поэтому военкоматы вели масштабную рекламную кампанию, призывая к службе мужское население страны на контрактной основе.

Министерство обороны не скупилось на зарплату бойцам, обещая свыше восьми сотен рублей за каждый боевой день. Высокий уровень безработицы в стране играл на руку военным, способствуя скорейшему завершению войны на Кавказе. За год боевых военнослужащий мог позволить себе покупку более или менее сносной квартиры. Такие деньги русскому мужику честным трудом заработать нереально. Для многих этот вопрос стоял не просто остро, а был вопросом выживания. Но между срочниками и контрактниками всё равно была огромная непреодолимая пропасть, которая вносила корректировку в их отношения от начала и до конца. Контрактник, чувствуя, что больше не может, рвал контракт и уезжал, а срочник, скрипя зубами, до конца тянул лямку боевых будней.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Ноябрь. Где-то под Екатеринбургом. Окружной учебный центр сухопутных войск.

1999 год

– Упор лёжа принять! – орал сержант Фахрутдинов. – Делай раз. Два. Полтора. Вы, «слоны», не понимаете русского языка, так я вдолблю простую истину с помощью физической подготовки. Если вам не хватает жратвы, то переводитесь в четвёртый взвод. Он для того и создан, чтобы всех моральных уродов собрать воедино. Только не забывайте, что отношение к вам будет как к чертям. Там кормить вас будут на убой. Не нужно будет отбросы из бачков жрать, – закончил дембель с ухмылкой.

В расположении шестой роты сержанты уже час прокачивали личный состав. Такое наказание бойцы заслужили благодаря вечно голодному рядовому Бабушкину. После ужина во время вечерней проверки дежурный по роте нашел в его тумбочке куски хлеба. В учебных подразделениях действовал закон, когда за проступок одного наказывали всех. Бабушкин стоял рядом с сержантом, опустив голову, боясь смотреть на изнемогавших сослуживцев. Младший сержант Гизатуллин пинал кирзовым носком своих сапог тех, кто не мог подняться. Бойцы стонали, кашляли, матерились, но отжимались на трясущихся руках. Темнело в глазах, резкая боль разрывала грудную клетку, кого-то стошнило прямо на «взлетку».

– Может, убить его, а Олег? – сорванным голосом еле слышно сказал Абрамов, повернув голову ко мне.

– Кого? Фахрика, Гизю или Бабушкина? – шипя, заинтересовался я.

– Всех троих, – оскалился Андрей, опустив колени на пол, пока не видят сержанты.

– Вот Гизатуллина я бы пришиб. Старше нас на полгода, а издевается похлеще дембелей. Проститутка вокзальная. Ненавижу. Если пойдёт с нами в отправку, опустим в первый же день. Я ему сам лично в чай харкну. – В отправке он будет тише воды, – продолжил Абрамов, – в друзья начнёт набиваться. Они ведь ссыкуны по большому счёту.

– Фахрик здоровый, сука, его свои-то побаиваются, – отметил я.

– Ему с нами больше не служить, он через месяц дембельнётся. А вот остальные, если повезёт, с нами поедут, вот тогда и поговорим. Нас сотня, их десяток, отличный прикуп, – зло рассудил Андрей.

– Рота, отбой, – визгливым, как у девчонки, голосом прокричал Гизатуллин, – играем в три скрипа.

Сто двадцать человек рванули к своим койкам, на ходу снимая с себя форму, укладывая её на табуретки. Три скрипа – это старая армейская игра в дисциплину. После команды «отбой» в расположении должна быть идеальная тишина. Сержант ходит между кроватей солдат и слушает. Если он услышит три скрипа подряд, то снова звучит команда «подъем», и так, пока ему не надоест. Эту игру в первые месяцы службы мы заканчивали к трём утра.

По окончании курса обучения, будучи на шестом месяце службы, она стала не так интересна сержантам. Уже в первые две недели службы в ротах выяснили, кто есть кто. Дембеля готовились к дому, деды устали от всего на свете, а «черпаки» сдружились с нами. Но на особенно усердных сержантов, таких как Гизатуллин, у роты был зуб.

К концу месяца вся дивизия ждала так называемых покупателей. Со всех концов страны съезжались представители различных сухопутных войск и увозили с собой специалистов, то есть нас. Боец подписывает рапорт о прохождении дальнейшей службы в другой части и покидает учебный центр. Меня и Андрея взводный отпускать не хотел, пророча нам большое сержантское будущее. Мы не спорили, мы молча ждали покупателей, не желая оставаться в этом дурдоме ни на минуту. Всё лето работали как проклятые, делая ремонты в офицерских квартирах, надрывая спину в огородах, ремонтируя автомобили и мотоциклы. Не армия, а центр распродажи рабов для хозяев с большими и маленькими звёздами. За скромную сумму денег взвод мог разгрузить вагон или помочь с переездом кому угодно и когда угодно. Чтобы получить увольнительную, родители платили за бойца откуп комбату. Тот брал, что дают. От кирпичей до компьютера. Всё на нужды батальона.

Мне казалось, что такая отлаженная система существовала на протяжении многих лет. Солдаты ходили в форме образца периода войны в Афганистане. В песочных хлопчатобумажных костюмах. На складах имелся новенький камуфляж, но он, скорее всего, распродавался прапорщиками по дешевке в различные военторги города. Зимой носили тяжелые и неудобные шинели, которые, наоборот, держали холод, а не тепло. Бушлаты выдавали только на танкодром или стрельбы, проводившиеся в зимнее время.

Тридцати рублей в месяц хватало либо на пачку сигарет, либо на зубную щётку и пасту. Десять рублей из тридцати уходили в карман сержанту. Тёплые портянки не спасали от уральских морозов, и случаи обморожений приняли массовый характер. Армейский идиотизм и преступная халатность встречались везде и всюду, ведь подобные случаи повторялись из года в год. Прекратить этот бардак никто не пытался.

Срочник – это индикаторная бумажка армии. Если у солдата служба идёт нормально, то и в подразделениях порядок. Экзамены сдаются, а нормативы выполняются. Если солдат не служит, а прислуживает, то это не солдат, а холоп.

Офицеры, грубо нарушающие устав, автоматически попадали под одно определение – «шакалы». «Шакалы» жили вольготно всегда и везде. Солдатскими руками они строили для себя дачи, бани, гаражи. Солдатскими жизнями зарабатывали государственные награды, отдавая приказы без оценки обстановки, руководствуясь своим высоким чином. Даже боевые мужики, в прошлом воспитанные на высоких чувствах к уставу, при виде шелестящих купюр превращались в «шакалов». Виноваты все, но в первую очередь государство, которое развалило армию, некогда престижную и гордую броню страны. Мы, может быть, не так чётко понимали, но очень хорошо всё это чувствовали. Глубоко в подсознании скрывалось только одно желание – уехать. Уехать хоть на войну, но не служить два года в такой армии. Наш мастер на все руки, рядовой Спенсор, с добрый десяток раз перебрал всю технику в гараже лейтенанта Кожевникова, умудрившись пропустить очередные вождения БМП.

– Армия для чего народу нужна в принципе? – задумчиво произнёс Абрам, находясь в одном из многочисленных нарядов по танкодрому. – Чтобы пацанов воевать учить. Родину защищать, интересы государства там всякие. А они чего? Продают, как негров, всему городу. Развозят как блядей. Мы и воюем потом как получится.

– Какой ты умный, Андрюха, – с сарказмом заметил я, – вся эта сраная машина так устроена, пока петух