Тот, кто умер вчера - Еремеев Валерий Викторович

в) если я убегу, то так и не узнаю, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор;

г) последние трагические события пробудили во мне азарт, амбиции охотника и желание отомстить.

Да и потом, почему именно я должен убегать? Разве я боялся? Нет, боялись меня. Меня! Макса Великого и Ужасного, который кому-то мог сильно испортить жизнь. И я решил остаться. Конечно, в том случае, если доживу до утра.

Чтобы скоротать время, ожидая, пока кто-то на свою беду пожалует ко мне в гости, я принялся изучать содержание найденных в сумке бумаг. Бумаги, как и фотографии, за исключением прошлогоднего снимка моей семьи, содержали информацию о двух людях: Борисе Вадимовиче Харлае, директоре охранной фирмы «Щит 2000», и Иване Францевиче Цесаренко, председателе кредитного фонда «Золотой сокол». Харлай был сухопар, широкоплеч, с грубыми, исключительно мужицкими чертами лица. А вот физиономия Цесаренко, напротив, была кругла и правильна. Эта округлость в сочетании с большими залысинами делала его похожим на совдеповского шпиона-ренегата, переметнувшегося к бриттам Суворова-Резуна[4].

Информация была и объемной, и своеобразной: адреса домов и офисов, графики работы и отдыха, маршруты движения и привычки, любимые занятия и слабости, наличие охраны и ее профессиональные качества. Словом, это были очень толково составленные отчеты, соединив которые с тем, что я нашел в багажнике «мустанга», можно было сделать вывод, что страшен я был именно для Харлая и Цесаренко. По всей вероятности, за этими двумя я и вел свою охоту, став для них Максом Великим и Ужасным. В отчетах содержались также биографические сведения об указанных персонах, причем с туманными ссылками на некоторые, не очень достойные, поступки, за которые в былое время можно было сесть лет эдак на восемь-десять. Отмечалось и то, что оба эти товарища прекрасно знали друг друга, а одно время даже хлебали из одного корыта, на котором были выгравированы три большие буквы: «МВД». Уйдя на заслуженный отдых, один из них занялся охранным бизнесом, другой возглавил кредитную организацию, целью которой была помощь работникам милиции в обзаведении собственным жильем. Речь, разумеется, шла о юридической цели, поскольку о том, что де-факто подобные фонды устраивают только для того, чтобы отмывать деньги, в наше время знают даже воспитанники детских садов. Можно было только догадываться, сколько денег прошло через загребущие руки Цесаренко.

Ночью меня так и не потревожили. «Странные у меня враги, — думал я, разминая затекшие от лежания в необычной кровати ноги. — Вроде и настроены решительно, всех подряд валят, а явиться сюда и пожелать мне спокойной ночи отчего-то не захотели». Или Анна ничего им не сказала? В это я не верил. Ведь тогда бы они ее били, пытали, а следов насилия на теле девушки я не заметил. Не считая, конечно, пулевого отверстия.

Размышляя над необычным поведением противника, я вспомнил роман Ремарка «Черный обелиск», который мне давала почитать медсестра. Там главный герой, служащий погребальной конторы, развлекает себя тем, что сочиняет для своих недоброжелателей, еще живых, эпитафии на памятники. Для особо злостного недруга он набросал примерно следующие строки: здесь покоится прах унтер-офицера такого-то, который скончался в тяжких муках после длительной болезни, предварительно похоронив всех своих родных и близких.

Может, я так сильно наступил кому-то на яйца, что убивать меня просто, без затей казалось нелепостью, вот и старались создать вокруг меня ад, оставляя живым до поры до времени. Такое объяснение было бы логичным, если бы не событие в парке психбольницы, когда меня хотели подстрелить вместе с Сёджем.

Вскоре мои мысли стали путаться, и я решил еще раз хорошенько все проанализировать. Итак, узнав от работника больницы (подкуп, липовое удостоверение сотрудника милиции, иная хитрость — словом, не важно как) о моей связи с Анной и ее адрес, убийца пришел к девушке домой и, угрожая пистолетом, заставил сказать все, что она обо мне знала. А что знала Анна? Ну, телефон, это понятно. А что еще? То, что я собирался покинуть город, иначе говоря — бежать. Не здесь ли скрывалась разгадка, почему поставленные мною «сюрпризы» на дверях оказались невостребованными? Для врагов я больше не был Максом Великим и Ужасным, а забывшим все на свете неудачником, решившим бежать, сломленным и запуганным человеком. Зачем было усугублять ситуацию еще одним трупом, если такое ничтожество, как я, больше не представляло опасности? И великодушные подонки решили отпустить меня на все четыре стороны. При условии, что я уеду. Но они должны были еще убедиться в правдивости слов мертвой медсестры. Значит, они где-то рядом и, конечно, наблюдают за моим домом. Если так, то не будем их разочаровывать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Выпив чаю, я снял растяжки, вызвал по телефону такси и, подхватив сумки с вещами и оружием, вышел на улицу.

— На центральный автовокзал, — сказал я шоферу.

Ровно в десять я уже сидел на своем месте в сине-белом «Икарусе». Поначалу я собирался доехать до конечного пункта, затем поехать на железнодорожный вокзал и поездом вернуться обратно, но меня смущал арсенал, который пришлось бы таскать при себе. Оставить же сумку в камере хранения я не рискнул: если за мной следили, это могло выдать мои настоящие намерения. Бродить по столице со связкой гранат и тремя стволами тоже было опасно, поэтому я сошел на полпути, возле оформленного в национальном стиле придорожного кафе. Сжевав две резиновые сосиски и порцию картофеля фри, я стал ловить попутку обратно до города. Меня подобрала семья из трех человек на старой двадцать четвертой «Волге». Почти всю дорогу супруги громко переругивались, в то время как сидящий рядом со мной их десятилетний отпрыск болтал ногами, всякий раз норовя ударить меня как можно больнее.

Как бы там ни было, но в четвертом часу дня я снова оказался в городе и в тот же день по объявлению втридорога снял домик-времянку в частном секторе. Домик, окруженный яблоневым садом, располагался в стороне от проезжей части, что мне было только на руку. На следующий день, прямо с утра, я решил заняться сменой своего имиджа и отправился в парикмахерскую.

— Сделайте мне что-нибудь веселенькое, — попросил я, указывая на свою голову. — И покрасьте.

— В каком смысле покрасьте? — не поняла женщина-парикмахер.

— В прямом. Сделайте из меня высокого блондина в черном ботинке.

— Я парикмахер, а не сапожник, — возразила женщина, предварительно посмотрев на мою обувь. Либо она никогда не видела фильмов с участием Пьера Ришара, либо у нее напрочь отсутствовало чувство юмора.

— Тогда сделайте из меня просто блондина, — уступил я.

Она принялась за работу, а когда через час я посмотрел в зеркало, то увидел в нем Борю Моисеева. Я вздохнул и снова опустился в кресло.

— Стригите наголо.

— Не понравилось?

— Нет.

— Сами же просили «веселенькое». Я сделала все так, как вы сказали.

— Вы тут ни при чем. Просто я изменил свое решение.

— Так, может, вас снова покрасить в натуральный темный цвет? Сделать, как раньше?

— Делайте так, как вам говорят. И голову потом побрейте.

Парикмахерша многозначительно посмотрела на свою коллегу, покрутила пальцем у виска (думала, что я не вижу), но пожелание мое приняла к исполнению.

— Готово, — наконец объявила она, облив меня туалетной водой с резким запахом.

Я открыл глаза и повернулся к зеркалу: голова пускала солнечные зайчики. Место Бори Моисеева занял Федя Бондарчук. Это было лучше. Вознаградив мастера за труд и терпение, я отправился на рынок. Следовало сменить классические футболки и джинсы. Я купил пару летних брюк, модную рубаху навыпуск, надевающуюся через голову, как те, что носят жители африканского континента, и темные очки. Еще я приобрел приемник, журналы и запасся на четыре дня продуктами. Вернувшись в свою избушку, я стал отращивать щетину на лице. Вернее, щетина росла сама. Я же делал гимнастику, отжимался от пола, растягивал мышцы, слушал музыку, валялся на кровати, листал журналы. Для оружия я устроил тайник на чердаке дома.