Шахта. Ворота в преисподнюю - Сергей Саканский

— Но это же невозможно! — воскликнула Настя. — В больнице нам сказали…

— Этот молодой врач, заведующий? Да откуда ему знать…

— Медсестра, — уточнил Свят.

— Тем более! Штука в том, что не из фильма взял дядя Боба свою поговорку, а наоборот. Летом шестьдесят шестого, когда закончились съемки, наша, так сказать, элита пригласила всю группу на торжественный ужин. Данька и Ксанка, конечно же, ограничились лимонадом, а вот Валерка с Цыганом здорово набрались. По пьяной лавочке режиссер мне и поведал, что идеи поставить кресты в простынях на кладбище изначально в сценарии не было. Просто один из местных носильщиков, которого временно взяли на работу, все время повторял эту загадочную фразу: «А вдоль дороги — мертвые с косами стоят! И тишина…» Так и появилась добавка к сценарию.

Свят посмотрел на Настю. Ее глаза были расширены от непонятного ужаса.

— Я поняла! — сказала она. — Это есть. Эта картина на самом деле существует, и дядя Боба ее видел. Поэтому он и свихнулся.

— Но ведь дядя Боба был… — Свят хотел сказать «членом банды», но осекся: не стоило волновать пожилого прокурора новыми деталями дела, которое его коллеги так и не раскрыли.

— Он был шахтером, как все, — с грустью сказал старик. — Но однажды его задержали в другом городе. Задержали у школы. Кто-то заподозрил, что он подглядывает за детьми… Ну, вы понимаете, что я имею в виду. После этого случая за ним стали следить. Но однажды он пропал на неделю. Мы его искали, снарядили особый наряд милиции. Искали-то наверху, а нашли в шахте. Он и сам не помнил, как туда попал.

— Заблудился, отстал от смены… — предположил Свят.

— Нет. Он был в земной одежде. Пиджак и галстук — тогда мужики так и одевались. Но был в шахте. Вдребезги пьяный. Его собрались погнать с работы, но вдруг выяснилось, что он сам подал заявление и категорически не хочет спускаться под землю. Будто бы и впрямь видел там что-то ужасное. Правда, насчет реальности этой картины вы, конечно, загнули, девушка.

Настя с удивлением вскинула ресницы: ясно, что давно ее так никто не называл, но возраст прокурора, вроде бы, давал ему такое право… Она спросила:

— Это также было до съемок фильма?

— Да. Иначе, как бы дядя Боба попал на съемки, если бы не ушел с шахты? Он устроился истопником наверху. Тогда нельзя было быть бездельником: за тунеядство исправительные работы полагались. Денег в котельной платили не густо. Вот он и подрабатывал всюду, где мог: огороды копал, чинил что-то. Когда приехали киношники, он первым к ним нанялся в разнорабочие. Весь поселок его знал. Жил, работал, как все, но время от времени мутился, и его опять сажали в психушку. Я вообще удивлен, что этот человек до сих пор жив. И мертвые с косами у него по-прежнему стоят.

Прокурор хохотнул, придвинул к себе пачку папирос, вытащил одну, стал разминать. Свят давно не видел такого зрелища: пальцы, крутящие «Беломор».

— Я полагаю, это был какой-то… бизнес, — проговорил старик. — Суть его не ясна. Может быть, этих людей разбирали на запчасти…

Настя вдруг всхлипнула, и прокурор искоса глянул на нее.

— Были ли у Жукова дети? — небрежным тоном спросил Свят и, поймав напряженный взгляд прокурора, пояснил: — Если весь этот так называемый бизнес существовал столь долго, то он мог передать его по наследству. Такая версия отрабатывалась?

Прокурор опустил взгляд, сжал губы и тревожно засопел.

— Я расскажу, конечно. Да, мы думали об этом. У Жукова есть сын и дочь. Та уже давно перебралась на ПМЖ за границу. А сын был тогда еще мальчиком. Мы установили за ним наблюдение, но ничего подозрительного не обнаружили. Обыкновенный парнишка. Учился в Москве. Долго работал на шахте. При новой власти занялся бизнесом, преуспевает. Стартовые деньги, конечно, были отца — те самые загадочные деньги. Но в наши времена ведь никто не требует отчета, откуда у тебя деньги, правильно я говорю?

Святу вдруг пришла в голову одна странная, рискованная мысль. Если Человек-месяц младший сейчас в Киеве, то они могут проникнуть в его жилище… Зачем? Определенной цели нет. Но что-то такое должно быть там, какая-то деталь, которая прольет хоть малейший свет на эту историю.

— А как найти в поселке сына Жукова? Знаете вы его адрес?

— Почему бы не знать? — весело отозвался прокурор. — Наш поселочек-то маленький. Только вот намерения ваши мне не известны… Улица Подвойского, дом четыре.

— А квартира? — спросила Настя.

— Да нет у него никакой квартиры. Дом и есть дом. Только… Дайте мне слово… Впрочем, черт с ним! Если вам удастся разобраться в этом старом деле, я буду только рад. Вы ведь, вероятно, родственники погибших, я правильно догадался?

— Я сын инженера, которого убили в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, — глухо проговорил Свят. — А дом наш — сгорел.

— Я дочь шахтеров, которых убили на берегу реки два года спустя.

Прокурор с грустью посмотрел на Свята, перевел взгляд на Настю.

— Я знал ваших родителей. Вернее, по материалам дела. Об одном хочу попросить: не руководствуйтесь местью. Преступников давно нет в живых. Сын Жукова, Илья — обыкновенный человек, бизнесмен, известный далеко за пределами нашего поселка.

— Он женат, есть у него дети? — спросил Свят, как бы автоматически, чисто из любопытства.

— Насколько мне известно, нет. И, возможно, он вообще ничего не знает о деятельности своего отца.

— Возможно, — тихо вздохнула Настя и выразительно посмотрела на Свята.

— Да, конечно, — поддержал он. — Мы просто зададим ему несколько вопросов и все.

Особенно, если учесть, — мысленно добавил он, — что Жуков сейчас в реанимационном отделении киевской больницы, а дом на улице Подвойского пуст.

* * *

Это был трехэтажный коттедж с белой спутниковой антенной, как и тот, что стоит теперь на месте его сгоревшего дома, с той лишь разницей, что здесь был использован цоколь от прежнего здания. Свят, профессионально разбиравшийся в индивидуальном строительстве, хорошо понимал, из чего он сделан и сколько все это стоит: стены из клееного бруса — один из самых дорогих материалов, мягкая кровля, хоть и средней цены покрытие, зато позволявшее устроить всяческие изгибы и башенки, что создает впечатление достатка.

Свят еще издали оценил возможность проникнуть в этот дом: пожарной лестницей на крышу, а там — через мансардное окно. Когда они подошли, он понял, что проникать никуда не придется. В доме горел свет.

— Кто бы там ни был, мы должны увидеться с ним, — сказал Свят и нажал кнопку звонка.

Вышла женщина. Это было какое-то наваждение последних дней: одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтоб понять, что она принадлежит к тому же самому семейству. Высокий лоб и выдающийся подбородок. Профиль, похожий на крейсер «Аврора». Встревожена, озабочена чем-то.

Ей было явно за пятьдесят, но особая ухоженность кожи свидетельствовала о том, что она принадлежит к какой-то элите или просто живет за границей.

— Мы знакомые вашего брата, — сказал Свят.

Женщина отступила от двери, тем самым молча приглашая войти.

— Очень хорошо, — сказала она, когда они переступили порог дома. — С Ильей случилось несчастье. Мне сообщили. Я немедленно прилетела. Очень хорошо, что вы пришли. Мне просто необходима чья-то опора, поддержка.

Ее история была бы трогательной, если бы речь шла о каком-то постороннем человеке, — подумал Свят. Анна уехала из страны в семидесятые годы, выйдя замуж за человека, чья семья эмигрировала в Израиль. Брат остался в Союзе один. Сейчас она живет в Германии. Рано утром собирается в Киев, чтобы привезти брата домой.

— Он очнулся, — добавила Анна, — но чувствует себя еще неуверенно.

— Мы ввели вас в заблуждение, — вдруг сказал Свят. — Мы хоть и в самом деле знакомы с вашим братом, но не в общепринятом смысле этих слов.

— Что это значит?

— Выслушайте нас. Может быть, вы сможете дать нам ответы.

Что-то в этой женщине располагало к откровенности — может быть, ясные внимательные глаза, лгать которым казалось немыслимым… Свят рассказал историю из шестидесятых как можно более коротко и просто. Настя молчала, лишь поворачивала голову, глядя то на говорящего Свята, то на слушавшую Анну. Когда Свят закончил, та довольно долго молчала, затем заговорила, тщательно подбирая слова:

— Я подозревала что-то в этом роде. Конечно, я была далека от мысли, что мой отец убивал людей. Его арестовали не за убийства, а за похищения. Впрочем, все равно, если он доставлял похищенных тем, кто их и вправду убивал. Все это как раз и повлияло на мое решение уехать из страны. Я не любила своего первого мужа. Сейчас у меня другой человек, немец, он очень добрый. Но это не важно… Поверьте. Я вам очень сочувствую. И я не виновата перед вами ни в чем.

— Мы бы хотели знать, — проговорил Свят, не поднимая головы, — что происходило в шестидесятые годы? Чем занимался ваш отец?