Город на воде, хлебе и облаках - Михаил Липскеров

– Это да, – подтвердил Аверкий Гундосович Желтов-Иорданский, – это и я могу подтвердить, – и целеустремленно глянул взором на мыслящую часть еврейской общины. – Помню, в 1336 году у нас на Европу хлынула чума. И померло двадцать пять миллионов человек. – И замолчал крайне многозначительно. Держал паузу, как русский трагик Геннадий Демьяныч Несчастливцев перед первым стаканом водки.

– Не томи, Аверкий Гундосович, – не выдержал отец Ипохондрий, прерывая паузу стаканом водки, который, истомленный собственно паузой, Желтов-Иорданский и выпил, чтобы продолжить:

– Так вот, среди этих двадцати пяти миллионов ни слова не сказано о померших евреях!

И победительно замолчал. И все замолчали. Кто – победительно, а кто – предвкушая побежденность. Но с каким-то облегчением. С мыслью, что уж если погрому быть, так чем быстрее его начать, тем быстрее он кончится. И всем стало как-то печально. От какой-то дурной предопределенности. Что я кого-то должен бить – или меня кто-то должен бить. Из века в век… Ну что ж, раз суждено, значит…

– А скажите, адмирал, – в мрачной тишине прозвучал голос Гутен Моргеновича де Сааведры, стоявшего пред неразрешимой задачей громить самого себя, – а в ваших сведениях о померших в Европе людях есть какое-либо упоминание о померших голландцах?

Аверкий Гундосович поперхнулся вторым стаканом водки, но, преодолев поперх, нашел на дне его (стакана, а не поперха) ответ.

– Нет, Гутен Моргенович, – зачитал он текст на дне стакана, – о померших голландцах тоже ни слова не было.

Гутен Моргенович молча стоял, сложив на груди руки. Ровно Грушницкий перед выстрелом Печорина. Но с совсем другим настроением. Это я вам говорю. Что-что, а в настроениях я толк понимаю. Как-никак, подмастерье человеческих душ. И держал паузу, как итальянский трагик Сальвини перед удушением Дездемоны. И ему таки, после недолгой паузы, отец Ипохондрий также протянул стакан водки. Де Сааведра принял стакан двумя пальцами и неторопливо выпил. И все это время городское человечество смотрело на процесс с некоторым благоговением. Потому что ТАК водку пить нужно уметь! На это века нужны! А они у Гутен Моргеновича были. Недаром у него на откляченном мизинце правой руки поблескивал перстень с надписью «Все проходит».

– Так что, может быть, – опустошив стакан досуха, спросил окружающую действительность Гутен Моргенович, – во всем виноваты голландцы?

От этого все как-то смутились… А вдруг?.. Тем более не так давно в Городе ошивался на этюдах один голландский парень, Рембрандт ван Рейн, которому позировали мадам Пеперштейн с портным Гурвицем для «Автопортрета с Саскией». И все было согласились, что именно из-за этого голландца Рембрандта ван Рейна и разразилась в Европе чума в 1336 году, и было решили общими усилиями учинить в Городе голландский погром, но тут услышали голос Шломо Грамотного:

– Вы тут все совершенно сошли с ума. Когда была чума – и когда был Рембрандт ван Рейн?..

И все сказали:

– Действительно… Когда была чума, знаем. Со слов Аверкия Гундосовича. А когда был у нас этот голландец, как его, ну и имена у этих голландцев…

И все обратились за знаниями к Шломо Грамотному из композиции «Шломо Грамотный и Осел». Но он молчал. Рот его был занят жеванием чебурека, которым его окормляла девица Ирка Бунжурна.

Никто не мог понять, откуда взялась эта девица, которая окормляла неизвестным продуктом ослиного укротителя. Но делала она это сноровисто, успевая рукой, свободной от чебурека, бить по свободной от Осла руке Шломо Грамотного, пытающейся исследовать ее не бог весть какую попку. Инстинкт! А потом она исчезла, оставив на булыжнике мостовой площади Обрезания рисунок Магистрата. Это была чистой воды мистическая хрень, я бы даже сказал, хрень хреней, – ибо откуда этой сучке знать, что в ее Городе есть Магистрат, если она, боюсь, и слова-то такого не знает. Не иначе как ОН, не будем уточнять кто! Кто знает, тот поймет, а кто не знает, тому и понимать нечего.

И Аверкий Гундосович, увидев на булыжнике рисунок Магистрата, хлопнул себя по лбу, отчего упал на спину и уже со спины выкрикнул:

– Мы же, сорок пять соленых брызг (изощренная матерщина мореплавателей) в Магистрат шли! Чтобы решить проблему!..

Далее он замолчал, потому что решительно не помнил, сорок пять соленых брызг, за каким, сорок пять соленых брызг, они, сорок пять соленых брызг, шли в этот, сорок пять соленых брызг, Магистрат.

И тогда поэт Муслим Фаттах высунулся из окна моей квартиры на Лечебной улице, что на границе Черкизова и Измайлова, и прокричал:

– Дети Осла! (Осел недовольно заорал: мол, на… сорок пять соленых брызг, ему такие дети!) Это я не к иудеям обращаюсь, эти дети Осла, это к русским относится (Осел недовольно… мол… на… брызг… дети), не пограмливать вас шли, а на… (Муслим Фаттах вопросительно посмотрел на меня.)

– На коллоквиум, – подсказал я умственное слово, ни в малейшей степени не зная его сущности.

– На коллоквиум! – выкрикнул Муслим Фаттах толпе, представляющей частицу иудеохристианской цивилизации, не представляющей, что такое слово вообще существует.

Но русская составляющая, сопоставив слово «коллоквиум» с картинкой Магистрата, походом в винную лавку зубного врача Мордехая Вайнштейна и скульптурную композицию «Шломо Грамотный, укрощающий безымянного, как звезда, Осла», сообразила (русские вообще сообразительный народ, что бы об этом ни говорили клеветники России. О пане Кобечинском речь не идет. Он вообще ничего не понял, но он, во-первых, не русский, да этого от него никто и не ожидал. Не он был мозгом нации нашего Города), что шли-то они в Магистрат решать проблему этой самой почему и винная а как без а тут евреи нигде без них а без них тоже никак потому как испокон и вон дети в двенадцать палочек а бабы их и если бы не еврейки так ох ох ох а за погром по поганой морде и колоссальное количество сорок пять соленых брызг в переводе с морского на человеческий. Так что даже некоторые еврейские женщины от этих комплиментов закраснелись, а русские бабы возревновали и разом уперли руки в бока. И быть бы межрусскому погрому, если бы адмирал Аверкий Гундосович Желтов-Иорданский, вставший с булыжника (а он на нем лежал? Не помню) в позу «не Москва ль за нами», не указал в сторону Магистрата. И вся христианская часть Города двинула за ним решать проблему Осла и Шломо Грамотного, которую не удалось решить еврейской части Города, и тем самым утвердить главенство христианства над иудаизмом. Предварительно посетив винную лавку зубного врача Мордехая Вайнштейна. Тем более что после мирного разрешения несуществующего конфликта Мордехай Вайнштейн отправился к себе на работу. Потому что, судари, вы очевидно запамятовали, что дело происходит в воскресенье, которое для евреев является тем же самым, что и понедельник для русских. То есть суета сует и сильное томление духа… Тем более что Мордехай Вайнштейн родом…

История Мордехая Вайнштейна, зубного врача и хозяина винной лавки нашего славного Города

Папа Мордехая Вайнштейна происходил из старинного рода Вайнштейнов, участвовавших еще в исходе из Египта, глава которого умер вместе с Моисеем в виду города Иерихона по истечении сорока лет блуждания по пустыне, чтобы по человеку выдавить из евреев раба. Так что первый Вайнштейн был из рабов, но все Вайнштейны исчисляли свой род от Иханаана Вайнштейна, первого свободного еврея из доселе живших Вайнштейнов. И я их понимаю. Кому охота происходить из рабов? Евреев это морально угнетает. Один большой русский поэт еврейского происхождения как-то вздумал вступить в ВКП(б), куда без автобиографии вступить было невозможно. И он написал первую фразу: «Мой дед был крепостным у Шолом-Алейхема…» Так он и не вступил в ВКП(б). Вот поэтому Вайнштейны и исчисляют себя от Иханаана. Я настоятельно прошу не путать нашего Вайнштейна с Вайнштейном – купцом по мануфактурной части из Любека, который ведет свой род от Фроима Вайнштейна, который застрял в Вавилонском пленении даже после крушения Вавилонской башни, хотя под шумок можно было и соскочить, выдав себя за кого угодно, тем более что понять, кто еврей, а кто вавилонянин, было невозможно из-за смешения языков. Обратно, и те и другие были обрезаны. Да даже если и не так, то портки их снимать никто не заставлял. Так что у меня есть большие сомнения, что любекские Вайнштейны вообще евреи. Есть у меня подозрение, что они где-то вавилоняне. Уж очень борются за права палестинского народа.

Так что не надо путать честного Вайнштейна с! Не надо! Понятно? Что значит, что «понятно»? Объясняю для тех, кто не понял. «Понятно» – оно и есть «понятно». Ясно?.. И только не надо выяснять, что такое «ясно». Понятно?..

Так вот, дальний предок нашего Вайнштейна по имени Енох бен Гудим стоял рядом с Иисусом Навином напротив города Иерихона, который Господом был завещан евреям, как и вся остальная земля по ту сторону Иерихона. Но жители города Иерихона не знали, что он, в принципе, уже принадлежит евреям. Очевидно, Господь забыл их об этом уведомить. Так что они себе спокойно спали за высокими стенами своего города. За исключением тех, кто спал неспокойно. Потому что что-то такое болталось в воздухе новехонькое, какое-то странное, доселе неведомое наполнение ночи. Запах какой-то… Не то чтобы – аа-аах! А просто пахло евреями. Но иерихонцы, мучающиеся бессонницей, этого не знали, А откуда им было знать, что есть такие евреи, раз Господь им об этом ничего не сказал? Я сам до семи лет не знал, что я еврей, пока в первом классе меня не назвали жидом.