9 1/2 weeks - Элизабет МАКНЕЙЛ

можешь объяснить соседу смысл шутки,

или когда сам не понимаешь какой-нибудь шутки, или когда не можешь перестать

смеяться, даже если тебе уже плохо от

смеха.

- Боже мой...

Он трет лицо и стучит кулаком по валикам. Я сняла пояс с головы и держу

на коленях.

- Я осуществил, - говорит он улыбаясь, - свою старую фантазию. Когда я

был подростком... Нет, когда мне было лет

одиннадцать, или еще меньше... Ну, не важно. Меня это всегда возбуждало, и в

одиннадцать, и в пятнадцать, и в двадцать

два, и в тридцать два года... Черный пояс с резниками не в журнале, не в фильме,

а на живой женщине! Ни одна из женщин,

с которыми я спал, его не носила, ни одна... Пришлось мне позаботиться об этом

самому.

Он подмигивает мне.

- Хочу посмотреть, на что это похоже в реальной жизни.

Я сказала ему, что пояса никогда не носила, хотя один раз несколько лет

назад хотела себе его купить. Но я себя в

черном просто не представляла, если бы я купила, то розовый или, может быть,

белый. Мы снова оба смеемся. Он

описывает мне весьма дотошную продавщицу, которая его обслуживала. Это была

женщина в возрасте наших матерей:

дородная, безупречно одетая, вежливая и равнодушная. Она выложила перед ним весь

ассортимент поясов и показала

особенности каждого: у этого - пристегивающаяся резинка, у того сзади эластичная

вставка, еще на одном - особые зажимы;

есть с розетками всех цветов из разных материй на зажимах и так далее. Все,

разумеется, можно стирать в холодной воде.

- Вы выбрали одну из моделей, которые легче всего продаются, сударь, -

сказала она ему.

Он хотел было спросить, какова же другая, но раздумал, когда она ядовито

спросила его:

- Угодно вам что-нибудь еще?

- Посмотрим теперь другую коробку, - радостно говорит он, отодвигая

столик от дивана.

Он сидит, раздвинув ноги, прямо поставив босые ступни на ковер; он

опирается локтями на колени, а подбородком

на ладони; волосы его еще не совсем высохли (он перед самым обедом принял душ) и

падают на лоб. На нем белая

хлопковая рубашка с засученными рукавами, расстегнутая на груди, волосы на груди

наверху вьются, а книзу редеют; он

натянул старые шорты.

- Ты знаешь, на кого ты сейчас похож? - спрашиваю я. - На Робинзона Крузо

на острове, который уверен в том, что

костюм ему никогда больше надевать не придется. Ох, как я тебя люблю!

Он хмурится, кусает губы, стараясь скрыть выражение лица: он, кажется,

немного испуган и восхищен. Я так его

люблю, что у меня мутится в глаза. Он ложится на диван, откидывает голову назад

на валик, запускает руки в волосы и

говорит старательно ровным голосом, глядя в потолок:

- Вот так это и должно быть. Мы должны теперь так и продолжать, вот и

все.

Внезапно он поднимается, наклоняется вперед и, тыча в меня пальцем, орет:

- Открывай другую коробку, шлюха, открывай, подлиза ты и плакса!

Открывай, дерьмо!

- Хорошо, хорошо, сударь, - отвечаю я.

Это коробка для обуви от Шарля Журдана, магазина, в который я никогда не

заходила, благоразумно считая, что

моя кредитная карточка в Блумингдейле и это не дает мне достаточно поводов для

соблазна. Я разворачиваю бумагу и вижу

пару серых замшевых туфель, очень элегантных, на удивительно высоких каблуках.

- Благое небо, я и не знала, что бывают такие высокие каблуки!

Он встает с дивана и садится рядом со мной. Вид у него удрученный.

- Ах, я понимаю, что ты хочешь сказать!

- Что я хочу сказать? Это туфли.

- Конечно, туфли. Но мне кажется, что они тебе не нравятся. Скажи, не

нравятся? Ну, если не считать каблуков?

Я беру в каждую руку по туфле: замша мягкая, как бархат.

- Потрясающие туфли. Конечно, эти заграничные штучки носить трудно, да и

стоят они, должно быть, целое

состояние. А так, конечно...

Он пожимает плечами, как будто что-то его смутило.

- Послушай, - говорит он, - я купил их не для того, чтоб ты их носила. Я

хочу сказать, носила на улице.

Он мне показывает вещи от Бендела.

- Это для нас. Для меня. Для нас обоих. Я хотел бы... То есть, я

говорю... Но если они тебе действительно не

нравятся...

Мне вдруг кажется, что передо мной совсем молодой парень, который

приглашает меня выпить с ним по рюмке и

приготовился к тому, что получит от ворот поворот. Я таким никогда его не

видела.

- Дорогой, - лихорадочно говорю я, - они очень хороши. Ты пощупай кожу.

Конечно, я буду их носить.

- Я очень рад, - отвечает он.

В голосе его еще слышно смущение.

- Я надеялся, что они тебе понравятся.

Голос его становится обычным:

- Надень все это. Быстренько.

Я повинуюсь. Как каждый вечер до сегодняшнего (и это будет последний) на

мне только рубашка, и я быстро

надеваю пояс. С чулками немного сложнее. Туфли мне в самый раз.

- Я взял с собой твои черные, - говорит он. - Я настоял, чтобы они нашли

девушку с тем же размером. Она

перемерила девять пар, пока я не остановился на этой. К счастью, у тебя ходовой

размер.

Каблуки настолько высоки, что наши головы почти вровень. Он прижимает

меня к себе, кладет руки на мою грудь,

обводит пальцами вокруг сосков. Глаза его почти ничего не выражают.

В серых радужках я вижу два миниатюрных отражения своего лица. Его руки

спускаются ниже, на живот, к поясу,

следуют его контуру, одну за другой трогают резинки, потом верх чулок. Уже почти

стемнело. Он зажигает лампу за нами.

- Стой на месте, - говорит он мне, а сам садится на диван. - А теперь, -

добавляет он чуть охрипшим голосом, - иди

сюда. И не спеши.

Я медленно иду вперед по ковру. Иду мелкими осторожным шажками, мои руки

неловко болтаются. Что-то гудит у

меня в ушах, и дыхание мое становится тяжелее.

- Повернись, - говорит он, когда я уже в нескольких сантиметрах от

дивана.

Я едва слышу его.

- Подними рубашку.

Я поворачиваюсь, держась очень прямо и прижимая подол рубашки к груди.

- Ты разочарован? - спрашиваю я, и голос мой звучит пронзительно.

- Шутишь? Ты восхитительна, - шепчет он позади меня, - восхитительна,

кошечка.

Я закрываю глаза. Слушаю гул в ушах: каждая частица моего тела хочет,

чтоб до нее дотронулись. Я стараюсь,

чтобы у меня разложило уши, зеваю, трясу головой.

"Прошу тебя, прошу тебя..." - шепчет во мне какой-то голос.

- Стань на четвереньки, - говорит он. - И хорошенько подними рубашку.