Черные собаки - Иэн Макюэн

— Гляну в последний раз, все ли в порядке.

Я поставил сумки и пошел за ним следом — как раз вовремя, чтобы заметить, как он сгреб с кухонного стола ключи от дома и паспорт. И протянул их мне с выражением на лице, которое следовало интерпретировать как «я же тебе говорил» — как будто это я их забыл, а он, молодец, вовремя вспомнил.

Мне уже приходилось ездить с Бернардом в лондонских такси. Ноги у него едва не упирались в перегородку Мы только-только успели тронуться с места, водитель еще не успел переключиться с первой скорости, а Бернард уже выстроил у себя под подбородком колоколенку из пальцев и начал:

— Все дело в том…

Голосу его, в отличие от голоса Джун, не была свойственна резковатая аристократическая манера дикторов военного времени, он говорил тоном выше, излишне четко выговаривая каждый звук, — подобный голос мог, наверное, быть у Литтона Стрэчи[15] или у Малькольма Маггериджа,[16] так раньше говорили отдельные хорошо образованные валлийцы. Если вы не были предварительно знакомы с Бернардом и не успели проникнуться к нему теплыми чувствами, вам этот голос вполне мог бы показаться манерным.

— Все дело в том, что единство Германии — вопрос решенный. Русские, конечно, будут бряцать саблями, французы радостно размахивать руками, а британцы, как всегда, пробормочут что-нибудь невразумительное. Насчет американцев — кто знает, что им нужно, что им понравится? Но это и не важно. Немцы объединятся просто потому, что хотят этого, что это прописано в их конституции, и никто не сможет им помешать. И вероятнее всего, случится это еще скорее, чем кажется, потому что ни один канцлер, если он, конечно, в своем уме, не отдаст такой славы своему преемнику. И произойдет это на тех условиях, которые выдвинут западные немцы, поскольку именно они и будут за все это платить.

Собственные суждения он подавал как вполне устоявшиеся факты, буквально волнами излучая чувство уверенности в собственной позиции. От меня требовалось высказывать по ходу дела иные точки зрения, независимо от того, верил я в них или нет. Манера Бернарда вести личные разговоры сформировалась под влиянием долгих лет, проведенных в публичных дебатах. Хороший, острый спор — лучшая дорога к истине. И вот, пока мы катили в сторону Хитроу, я послушно начал приводить аргументы в пользу того, что восточные немцы, может быть, и не горят желанием расставаться с некоторыми особенностями своей социальной системы и по этой причине их ассимиляция может оказаться делом не таким уж и легким, что Советский Союз держит в ГДР не одну сотню тысяч солдат и при желании может оказать на исход ситуации весьма серьезное воздействие и что с практической и экономической точек зрения объединение двух систем может затянуться на долгие годы.

Он удовлетворенно кивал головой. Пальцы его по-прежнему подпирали подбородок, и он терпеливо ждал, когда я закончу, чтобы всерьез взяться за мои аргументы. Он методично выстроил их по порядку. Общенародное недовольство восточногерманским режимом набрало такую силу, что устойчивые привязанности к тем или иным аспектам системы всплывут на поверхность слишком поздно и примут форму ностальгии; Советский Союз утратил интерес к контролю над западными сателлитами. Сверхдержавой он на сегодняшний день остался только с точки зрения военной силы и отчаянно нуждается в доброй воле Запада и в немецких деньгах; что же касается практических трудностей объединения Германии, с ними можно будет справиться позже, после того, как политическое воссоединение обеспечит нынешнему канцлеру место в учебниках истории и даст неплохие шансы победить на следующих выборах — с учетом миллионов новых благодарных ему избирателей.

Бернард все говорил и говорил, судя по всему, не замечая, что такси уже остановилось возле терминала. Я наклонился вперед и выяснил, сколько мы должны водителю, покуда он пространнейшим образом отвечал на третью из сформулированных мною мыслей. Водитель развернулся и отодвинул стеклянную перегородку, чтобы послушать. Ему было за пятьдесят, лысый как колено, с пухлым на младенческий манер лицом и большими выпуклыми глазами невероятной, сияющей голубизны.

Когда Бернард закончил, водитель тоже решил высказаться:

— Ага, а потом че будет, а, земляк? Фрицы опять начнут набирать силу. Вот тут-то и начнется самая настоящая фигня…

Как только раздался голос шофера, Бернард вздрогнул и принялся нашаривать ручку одной из своих сумок. Последствия германского воссоединения, вероятнее всего, стояли в его программе следующим номером, но, вместо того чтобы снизойти, хотя бы на минуту, до дискуссии с водителем, Бернард явно растерялся и принялся скрестись в дверь.

— И где тада будет вся ваша стабильность? — вопрошал шофер. — Где будет ваш баланс сил? И будет у нас на востоке Россия, которая покатится к черту в пекло, и все эти мелкие страны, Польши там всякие, по горло в дерьме, в долгах и так далее…

— Да-да, вы правы, над этим действительно стоит задуматься, — сказал Бернард, выбравшись на спасительный тротуар. — Джереми, как бы нам на самолет не опоздать.

Водитель опустил стекло в окне.

— А на западе вот вам Британия, у которой в европейской политике своей игры нет. И которая никак не сподобится вынуть язык из американской жопы. Простите, что я по-французски. Кстати, о французах. У нас, мать вашу, еще и французы под боком!

— До свидания, благодарю вас, — прокуковал Бернард, подхватил сумки разом и рванул с ними куда глаза глядят, лишь бы подальше.

Я нагнал его возле автоматических дверей терминала. Он поставил передо мной сумку, потер правой рукой левую и сказал:

— Я просто не выношу, когда водилы начинают читать мне лекции.

Ничего удивительного в этом не было, но у меня возникла еще одна мысль — что Бернард как-то чересчур разборчив в выборе партнеров по дискуссии.

— Тебе не кажется, что ты утратил связь с массами?

— А у меня ее никогда и не было, мальчик мой. Идеи — вот моя специальность.

Через полчаса после взлета мы взяли с тележки с напитками по бокалу шампанского и подняли тост за свободу. После чего Бернард вернулся к вопросу о связи с массами.

— Джун это всегда умела. Она могла поладить практически с любым человеком. Она бы и с этим таксистом сцепилась. Удивительное качество в человеке, который выбрал жизнь отшельника. По большому счету, она была куда лучшим коммунистом, чем я.

В те дни упоминание о Джун вызывало во мне легкое чувство вины. Со времени ее смерти в июне 1987 года я так ничего и не сделал с книгой, которую хотел написать, опираясь на ее воспоминания, разве что привел в порядок записи и сложил их в папку. Работа (я руководил маленькой издательской компанией, которая специализировалась на школьных учебниках), семейная жизнь, переезд в прошлом году — обычный набор все и вся объясняющих причин как-то меня не успокаивал. Может быть, поездка во Францию, bergerie и все, что с ней связано, заставят меня вновь взяться за дело. Кроме того, и Бернарда мне еще хотелось кое о чем расспросить.

— Не думаю, что Джун восприняла бы это как комплимент.

Бернард поднял свой плексигласовый бокал, чтобы солнце, заливавшее салон самолета, заиграло на пузырьках шампанского.

— В нынешние времена мало кто воспринял бы это как комплимент. Впрочем, пару лет за правое дело она билась как тигрица.

— До Горж де Вис.

Если я начинал вытягивать из него информацию, он чувствовал это сразу. Не глядя в мою сторону, он откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

— Что, опять пришла пора поговорить о былых временах и о жизни?

— Надо же когда-то довести дело до конца.

— Она когда-нибудь рассказывала тебе, какая у нас с ней вышла ссора? В Провансе, на обратном пути из Италии, примерно за неделю до того, как мы добрались до Горж?

— Нет, кажется, ни о чем таком она не упоминала.

— Дело было на железнодорожной платформе возле маленького городка, названия которого я уже не помню. Мы ждали пригородного поезда, который должен был довезти нас до Арля. Крыши над перроном не было, фактически это была скорее даже не станция, а просто остановочный пункт, да еще и полуразрушенный. Комната ожидания выгорела дотла. Стояла жара, тени не было, и присесть тоже было негде. Мы устали, а поезд опаздывал. И, кроме нас, на станции никого не было. Прекрасная декорация для первой семейной сцены.

В какой-то момент я оставил Джун стоять рядом с вещами и прошелся до конца платформы — ну, знаешь, как это бывает, когда время тянется медленно, — до самого края. Там все было как после бомбежки. Должно быть, опрокинули бочку смолы или краски. Каменный настил разворочен, между выломанных плит сухие клочки бурьяна. На задах, с противоположной стороны от железнодорожного полотна, были на удивление буйно раскинувшиеся заросли земляничного дерева. Я стоял и любовался ими, а потом заметил на одном из листьев какое-то движение. Я подошел ближе, и на тебе — стрекоза, огненный дартер, Sympetrum sanguineum, самец, ну, знаешь, такой ярко-красный. Не то чтобы они были особенно редкими, но экземпляр попался просто великолепный, огромный.