Пожалуйста, только живи! - Ольга Карпович

Луна давно зашла. Апрельская ночь была темной. Различить почти ничего было нельзя – фонарей в дачном поселке не было, а снег, ранее дававший хоть какое-то освещение, стаял. Рита с друзьями тремя бесшумными тенями проскользнули по разъезженной дорожке, мимо дачных участков к стоявшему на отшибе аккуратному дому. Где-то залаяла собака, скрипнуло на ветру рассохшееся старое дерево. И все стихло.

Они перемахнули через забор. Банан зацепился штанами за гвоздь, смешно замахал руками, и Рита, тихо выругавшись, освободила его. Проскочили через сад, поднялись по деревянным ступенькам террасы.

– Банан, ты останешься здесь. На стреме, – коротко приказала Рита. – Аниська, давай газету!

Пацан вытащил из-за пазухи несколько свернутых газетных листов. Рита аккуратно развернула их, приложила к выходившему на веранду занавешенному окну, разгладила бумагу, показала Аниське, где придерживать и, ловко надавив руками, почти бесшумно выдавила стекло.

– Ну! Вперед! – шепотом скомандовала она – и первой проникла в дом.

В темном помещении приятно пахло деревом, старинной лакированной мебелью, глаженым бельем. И лишь чуть-чуть – пылью и затхлостью, как всегда пахнет в доме, где давно не было людей. Подсвечивая себе путь фонариком, Рита обошла комнаты. Действительно – картины на стенах, рояль, накрытый кружевной салфеткой, стулья с витыми спинками, тяжелые медные статуэтки на каминной полке. Оказывается, и так можно жить!

Ей вдруг до боли захотелось остаться тут, в этих отделанных полированным деревом стенах, в просторных комнатах с высокими потолками. Где все так чисто, все предметы на своих местах. Кажется, что и люди, живущие здесь, должны быть какими-то особенными – лучше тех, которых она встречала в своей обыкновенной жизни. Наверное, они не проигрываются в карты, не бухают дешевый портвейн на косогоре, не лазят по ночам в чужие жилища… Ладно. Некогда сейчас предаваться фантазиям!

Рита принялась быстро обшаривать ящики буфета. Все, что находила ценного, совала в рюкзак. Аниська деловито сматывал провод видеомагнитофона.

– Смотри! А это че? – позвал он ее.

Рита обернулась, наткнулась в темноте рукой на какую-то тяжелую статуэтку, которую Аниська совал ей в руки. Укушенная котом ладонь, вроде бы уже зажившая, засаднила с новой силой. Рита, охнув, уцепилась рукой за край застеленного скатертью стола, одернула Аниську:

– Че ты мне это суешь?

– Да прикол же! Зырь, баба голая!

– Придурок! – обругала его Рита. – Давай быстрей, ща Банан там кони двинет от холода.

И, словно услышав ее, из-за выбитого окна подал голос Банан:

– Эй, вы скоро там? Тут че-то возня какая-то на улице. По ходу сваливать надо.

Они даже не успели разобраться, сколько успели взять. Быстро перемахнули через подоконник, проскочили через сад и снова оказались по ту сторону забора. И вовремя. Потому что еще через пару минут около калитки запыхтел милицейский «газик», и поселковый сторож, выскочив откуда-то, затараторил выходившему из машины милиционеру:

– Я тут это, значит, не спалось мне, покурить вышел на крыльцо. Смотрю – а там за окном свет какой-то. Вроде мечется. Я так сразу и понял – фонарик. Ну, я и позвонил «ноль два».

– Что позвонил, это ты правильно, – закивал милиционер, и Рита узнала голос дяди Коли. – Это ты верно рассудил. Ты погоди, Иваныч, не кипешуй, ща разберемся, что к чему.

Дальнейшего она слушать не стала, сделала знак друзьям, и вся троица, забросив на плечи рюкзаки с украденными вещами, припустила через лес к городу.

Содержимое своего рюкзака Рита отдала Банану, настоятельно попросив не утруждать ее подробностями своего объяснения с каталами, которым он задолжал. Собственно говоря, прибыль от афер никогда ее не интересовала. Особенных материальных запросов у нее не было – к шмоткам она была равнодушна, а в случае голода куда проще было стащить в магазине пирожок с яблоком, чем впутываться в какое-то сложное дело. Да и совестно было, честно говоря, перед владельцами дачи, чужими людьми, в жизни не сделавшими ей ничего плохого. Хотелось бы, конечно, думать, что они какие-нибудь подлецы, негодяи и, ограбив их, она восстановила мировую справедливость. Вот только Рита никогда не была любительницей предаваться самообману. И стыдно было за то, что эта афера вернула ей чувство риска, приятную дрожь от гуляющего в крови адреналина. Пообещав Марату обойтись без своих обычных выходок, она почти год жила как будто бы не своей жизнью – в полусне, в реальности, лишенной ярких красок. И только теперь будто бы проснулась.

С другой стороны, Рита понимала, что надо бы все-таки действительно постараться больше не рисковать в ближайшее время. Когда Марат вернется – а он вернется, иначе просто и быть не может, – она встретит его здесь, дома, а не где-нибудь в КПЗ.

Через два дня ладонь, в которую вцепился долбаный Курт, раздулась и покраснела. Ничего не оставалось, кроме как идти в травмпункт. Оказалось, что рана воспалилась. Врач промыл ее, намазал чем-то, наложил повязку и вкатил Рите инъекцию против бешенства, объяснив, что для полного эффекта укол нужно будет повторить еще два раза. По дороге она зашла в аптеку и теперь шла по улице, помахивая зажатым в здоровой руке пакетиком с лекарствами.

Возле подъезда чихал милицейский «газик». Рита замедлила шаг – лишний раз встречаться с родной милицией ей вовсе не хотелось. С другой стороны, рвануть обратно – тоже привлечь к себе излишнее внимание. Может быть, менты сюда совершенно не по ее душу нагрянули. Пройти мимо! Точно! Не сворачивать в подъезд, свернуть за угол дома – и там уже пуститься бегом. Только спокойно.

Ноги словно налились свинцом, мышцы спины напряглись и одеревенели. Рита, усилием воли заставляя себя не прибавлять шаг, медленно прошла мимо собственного подъезда. За спиной хлопнула дверь машины, и знакомый голос дяди Коли окликнул ее:

– Хромова, ты, я гляжу, еще не в колонии?

Шею скрутило спазмом. Рита медленно обернулась, все еще удерживая на лице беспечное выражение. Дядя Коля щурил на нее маленькие водянистые глаза. Рыжие усы его лихо топорщились в стороны. От дыхания несло чесночной колбасой.

– Да вы что, дядь Коля, какая колония? Я же теперь почти отличница. Вы не в курсе?

– Угу-угу, – покивал тот. – А с рукой что? Так усердно уроки учила?

– С рукой… – Рита повертела забинтованной ладонью. – Кошка разодрала. Вернее, кот…

– Раненая, значит. – Дядя Коля вдруг перехватил ее руку и принялся разглядывать повязку. – В травмпункт-то ходила? Вижу, вижу. Это хорошо… А знаешь, почему хорошо, Хромова? Потому что, значит, запись у них в журнале имеется про твою рану. Ты не слыхала? Зеленую дачу-то, ну ту, где профессор Бородин летом отдыхает, какая-то шпана обнесла. Следов почти не оставили, поганцы. Но вот ведь удача какая. У кого-то из них рука была пораненная. Он за что-то схватился, в темноте, и там, прям на скатерти, след-то кровавый и остался.

Вот теперь – бежать! – сообразила Рита. Теперь уже все равно.

Она рванулась в сторону. Но дядя Коля, так и не выпустивший ее руки, молниеносно сомкнул пальцы вокруг ее запястья, вцепился прямо-таки бульдожьей хваткой.

– Ты куда же это намылилась, Хромова? Я с тобой, значит, беседую, делюсь, можно сказать, наболевшим. А ты – бежать? Нехорошо, Хромова, нехорошо. Придется тебе за такое неуважение в отделение со мной прокатиться.

Из машины, словно по сигналу, выскочил еще один милиционер, молодой и тощий, и ухватил Риту за вторую руку. Из-за угла показалась Эсфирь Леонидовна, как обычно, в мальчиковых ботинках и старом пальто, похожем на шинель. В руках у нее были пакеты из магазина. Увидев, как Риту заталкивают в милицейский «газик», старуха остановилась, пораженная. Нос ее, кажется, вытянулся еще длиннее, пакет в левой руке накренился, и на тротуар посыпались желтые трубочки макарон. Потом Риту впихнули в машину, дверь за ней с лязгом захлопнулась. Дядя Коля со своим напарником заняли места впереди, и «газик», крякнув, рванулся с места.

Все последующие события слились для Риты в один бесконечный зловонный мучительный день. Она не могла потом вспомнить, сколько раз за это время наступала ночь, сколько раз солнце заглядывало в зарешеченное окошко под потолком. Кажется, она временами проваливалась в сон, иногда что-то ела – хлебала вонючую баланду, разговаривала о чем-то, думала, снова спала…

Соседка по камере, Надюха, наркоманка со стажем, каталась по полу и билась головой о стенку, мучаясь от ломки. Другая – пожилая бомжиха с пропитым лицом бесформенной кучей тряпья сидела у стены, раскачиваясь из стороны в сторону и бормоча что-то про себя – не то молитвы, не то какие-то заклинания. Еще с одной сокамерницей – жилистой теткой без половины зубов в провалившемся рту – Рите пришлось подраться в самый первый день. Та, попавшая в камеру далеко не в первый раз, стремилась установить свой авторитет и поставить на место зарвавшуюся ссыкуху. Рита, поднаторевшая в дворовых боях, ловко двинула надоедливой бабе кулаком в челюсть, и та, матерясь и плюясь кровью, отошла на свое место и больше уже к ней не приставала.