Священный огонь - Брюс Стерлинг

В процессе восстановления имелись свои сложности. Кожа должна была нарасти, непременные бактерии — вновь постепенно введены в тело, а искусственные жидкостные среды — не без боли смениться естественной субстанцией. Еще не было полностью ясно, когда к пациенту вернется сознание и каким станет его рассудок после соматического шока.

— По-моему, вы пытаетесь сказать, что операция пройдет крайне болезненно, — заявила Миа.

Ее советником стал доктор Розенфельд, врач-клиницист с резко очерченным, прекрасно сохранившимся лицом и двумя темными крыльями бровей. Доктор Розенфельд был примерно ее ровесником. Ему стоило немалого труда и душевной муки сообщить Миа, что он связан клятвой Гиппократа, которую дал семьдесят лет назад. По мнению доктора Розенфельда, работу могли выполнить сотни опытных специалистов-техников и несколько прекрасных врачей. Доктор Розенфельд был врачом с традиционными взглядами. Он никогда не позволял пациентам, находившимся под его контролем, подвергаться столь существенным процедурам по преображению своего организма без длительной подготовки и постельного режима.

— Сам термин «боль», — сказал доктор Розенфельд, — это пережиток расхожего понимания функций мозга. Мы должны различать субъективные ощущения боли на высочайшем уровне и основные следствия соматических нервных воздействий. Все эти опыты с NTDCD окажутся исключительно болезненными для активно действующего мозга, но ваш мозг уже не столь активен. Вы слышали о синдроме Корсакова?

— Да, слышала.

— Конечно, в современной практике мы распознаем тридцать одно точное проявление синдрома Корсакова. Во время процедуры вы окажетесь в состоянии амнезии. Это вроде виртуальности, но само пространство в высшей степени целебно. Острые симптомы так называемой боли могут вспыхнуть через бессознательные центры, связанные с работой памяти, но не все пережитое вами будет фиксироваться по нормальным каналам. Мы будем постоянно уменьшать сканирование, и я могу вам гарантировать, что какие бы бессознательные процессы ни произошли в вашем организме, сознание не воспримет их ни во время операции, ни после нее.

—Значит, я почувствую боль и в то же время не буду ее чувствовать?

— Ну вот опять игра слов и смыслов. Чувство — это очень широкое и неточное расхожее определение. Равно как и понятие «я». Возможно, мы скажем, что там появятся чувства, но никакого их источника, никакого «я» уже не будет. — Доктор Розенфельд засмеялся. — Онтология очень увлекательна, не правда ли? Надеюсь, что мы сможем работать благодаря этому обсуждению и не станем ссылаться на Рене Декарта.

— Я читала Рене Декарта.

— Старик явно предугадал значение эпифиза. — Доктор Розенфельд распростер свои руки с длинными ухоженными пальцами. — NTDCD не просто укрепляющая процедура. Это признак того, что человечество вплотную приблизилось к истинному омоложению. Лечение может стать медицинской программой, способной вывести наших пациентов на дорогу бессмертия.

Миа лишь улыбнулась в ответ. Она уже слышала это утверждение и не раз читала нечто подобное. Предприниматели от медицины любили заявлять, что их особый способ продления жизни приведет пациентов к будущему прорыву в медицине.

— Это перевернет все современные представления об общественных связях и отношениях, — сказал доктор Розенфельд. — Только приглядитесь к явлениям и тенденциям. Совершенно очевидно, что процесс продления жизни будет усовершенствоваться. Рано или поздно мы сумеем покорить эту вершину. Увеличение продолжительности жизни будет достигаться постепенно, год за годом. И когда-нибудь пациенты действительно станут бессмертны.

— Некоторые пациенты, — заметила Миа. — Быть может.

— Я не говорю, что мы уже добились этого или что мы сможем это увидеть. По-видимому, нам предстоят трудные десятилетия дальнейших исследований. Но с помощью NTDCD некоторые наши пациенты, возможно, доживут до этого дня.

— Я не жду от вас подобных обещаний, доктор. Во всяком случае, я поверю в бессмертие, когда увижу крыс и собак, ставших бессмертными.

— Мы уже достигли таких результатов с насекомыми, живущими во фруктах, и с червями, — сообщил доктор Розенфелд.

— Я не насекомое, живущее во фруктах, — возразила Миа.

— Тут вы правы. Без сомнения, — согласился доктор Розенфельд. — И я вас понимаю. Но вы особенная женщина в привилегированном положении. До вас всего сорок человек решились на такую операцию. Более того, никто из них не прошел через те клинические процедуры, которым я намерен вас подвергнуть. Этот метод лечения существует лишь два года. Послеоперационный опыт пациентов очень мал. И это обстоятельство касается и вас, и меня.

Миа кивнула головой.

— Когда вы выйдете из лечебной ванны, то на собственном опыте осознаете, что у вас полностью изменился обмен веществ. А когда оправитесь, то уже не будете той женщиной, которая сейчас сидит передо мной. Вы обнаружите, что даже не являетесь хозяйкой собственного тела. У вас изменятся нервные реакции и мускульная координация. Не полностью, конечно, но в значительной мере.

Доктор Розенфельд открыл ноутбук:

— Вам девяносто четыре года. Ваши документы свидетельствуют, что вы потеряли около двенадцати процентов нейронной и глиальной ткани, бывших у вас, ну, скажем, в двадцать лет. Это совершенно нормально и естественно. Но NTDCD очень далеко от всего нормального и естественного. Вы собираетесь вернуть себе эти глиальные ткани, — уточняю, не изначальные ткани, а новую инфильтрацию свежей мозговой ткани, в сущности не имеющую отпечатков. И мозговая ткань — это совсем не то, что вы можете передвинуть или удалить, поменять местами или вытащить. Она становится неотъемлемой частью вашего организма. Она — оболочка вашей новой личности.

— Это опасно?

— Давайте просто скажем, что вам потребуется провести много анализов и выслушать много советов в восстановительный период.

— Это худшее, на что я могу рассчитывать?

— Очень хорошо… Как вам известно, вначале нас подстерегало два роковых исхода. Катастрофический нервный срыв, угасание функций нервной деятельности — и в итоге эвтаназия. Обычная установленная процедура. Трагическая, конечно, но обычная. Вы могли умереть от этой операции. Такое случалось.

— А еще?

— А еще — полный распад личности. То, что в прошлом было принято называть шизоидным поведением. Ряд предэпилептических симптомов. Теперь мы хорошо понимаем эти психические процессы на уровне клеток. И хотя вам грозят чисто физические последствия: общий упадок сил, инсульты, инфаркты, разложение амилоида, — мы просто не позволяем нашим пациентам доходить до грани слабоумия. Мы способны вмешаться и помогаем избежать тяжелых нервных заболеваний со всеми признаками неадекватности.

Доктор Розенфельд наклонился в кресле:

— Есть и другие, более тонкие осложнения: утрата самоидентичности, апатия, послеоперационный синдром, кое-какие намеки на биполярное расстройство. Плюс доброе старое человеческое упрямство и нетерпение. Человеческое сознание — это наивысшая и самая сложная функция обмена веществ в природе. Мы можем заронить в душу человека любую медицинскую идею, а медицинское вмешательство необратимо. Мы просто не умеем возвращать людям их прежнюю сущность. Это всего лишь инъекции. В конце концов пациенты сами должны заниматься своими духовными поисками.

— Вы верующий человек, доктор?

— Да, я верю в Бога. Я католик.

— В самом деле? Как интересно.

— Я бы не советовал в ваших обстоятельствах прибегать к психоделикам, Миа. Если вы желаете увидеться с нашим Создателем лицом к лицу, то пусть он вас подождет. У вас еще много времени в запасе. — Доктор Розенфельд улыбнулся.

Миа кивнула и решила промолчать. Доктор Розенфельд замялся:

— Я могу задать вам вопрос? Когда вы в последний раз испытывали оргазм?

Миа задумалась.

— Я бы сказала, что в двадцать лет.

— Разумно. Я уверен, что это помогало вашему обмену веществ. Но вы собираетесь снова стать сексуальной женщиной. То есть человеком, в котором обмен веществ ускоряется и происходит концентрация всех жизненных сил. Я бы не назвал это неприятной неожиданностью, потому что сексуальность сама по себе доставляет удовольствие, но вам придется нелегко. Фактически сексуальность чаще всего становится тяжелейшей проблемой при выздоровлении наших пациентов.

— Неужели? Как странно.

— Людям нашего почтенного возраста обычно свойственно затухание либидо. Наши пожилые пациенты часто думают, что способны подавлять сексуальные импульсы простым усилием воли. Это самообман. Если бы люди могли контролировать сексуальность, человечество перестало бы существовать еще в эпоху плейстоцена. — Он задумался и сделал паузу. — Конечно, вы давно перешагнули рубеж менопаузы. Мы не сможем сделать слишком многого для вашей яйцеклетки. Да мы и не хотим восстанавливать яйцеклетки, потому что специалисты в области этики этого не одобрят. Так что вам не удастся снова забеременеть.