Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

Между носками да островками ручьи разливаются. Над Печорой солнце катится, облака плывут — не торопятся.

А только нам и красота на ум не шла. От работы вековечной светлые мысли в голову не приходили, на красу глаза не поднимались.

После-то, когда я уж заневестилась, вспоминали мы, сверстницы, эту пору во слезах да причитаниях:

Уж мы жили да красны девушки,

Прошло времечко распрекрасное

Не в гульбе у нас да не в веселье,

Не в игре у нас да не в гулянье,

Мы на лодочках да гуляли

По вешним да тихим заводям,

По разлив ли да воды вешной.

Нам весельице было работушка,

Не для отца мы, не для матери,

Не для себя мы, красны девушки,

На чужих людей, на богатиных,

Дни и ноченьки работали,

Дорогу рыбу промышляли

На кровожадников да на светожадников.

Им легко было получать,

Тяжело было нам наживать:

Мы со дна моря рыбу черпали,

Со студеного вытягивали,

Во глазах-то мы много видели,

Во руках-то мы не имели.

Тот ли промысел мы богатый,

Ту наживу ли мы велику

Привозили да отдавали

Злым хозяевам-лиходеям

Не в цену мы, не за деньги,

За злосчастны гроши-копейки.

Только им глаза не насытишь,

Больши карманы их не наполнишь…

Так и времечко шло-катилося,

Год по году так миновалося,

Нам добра житья не досталося.

Красота с лица потерялася,

Наша молодость издержалася,

За единый час показалася…

7

Провела я тот год, как в каторге. Всем годам был год. Вылетела я от хозяйки, как пташка из железной клетки. Хозяйка раскинула лисий хвост да ласковый разговор. Матери меня нахваливает, опутывает да обманывает. Да не пошла я на второй год. Не позарилась ни на ласковый разговор, ни на дорогую плату. Сама я росла, и плата за меня каждый год подрастала. Сулила хозяйка матери двадцать пять рублей — не деньгами, а малицей.

— Девка — невеста, — говорит, — пора снаряжать. Первый наряд малица.

А мать уже спрашивала в других деревнях — нельзя ли меня в работу сосватать. Прожила я у матери в гостях на этот раз две недели. Работой она меня не томила, я и отдохнула немножко. А отчиму это и неладно. Ворчит на мать, а нас норовит послать или в лес дрова рубить, или сена привезти. Вот и наказывает мать кулакам в Каменку:

— У меня на волю девка выведена. Приезжайте, коли надо.

Плата подходящая изладилась. Сговорился кулак с матерью и увез меня с собой в Каменку. Нового хозяина моего звали Василий Петрович Попов.

Каменка стоит на берегу Печоры, на высоком носу. Вся-то деревня — три двора. Два двухэтажных дома занимали братья Иван и Василий Петровичи Поповы. В третьем доме жила дочь Василия Петровича — вдова Фелицата. У нее батрачила моя крестная мать — Марья.

В семье Василия Петровича, где я жила, было две дочери, три сына, сама хозяйка Евдокия Николаевна, две работницы, три работника и я тринадцатая.

Старший сын Николай больше в тундре жил. Там у них были свои стада оленей. А осенью Николай с рабочими-ненцами уезжали на Индигу навагу промышлять. Потом вез навагу на ярмарку в Пинегу. Туда же вез и оленье мясо. Отправляли на продажу только одни задки. Нам надо было наготовить к зимнему Миколе многие сотни оленьих задков. Оленью мороженую тушу мы перепиливали надвое той же пилой, которой и дрова пилили.

На забой оленей я от Поповых не ездила, без меня управлялись. А съездить мне хотелось. Уж больно интересно смотреть, как гоняют оленей, наметывают на них тынзей[3]. Ненцы ловки на этой работе.

Имел хозяин дела и с ненцами, и с чердынцами. У ненцев покупал, чердынцам продавал. Чердынцы из-за Печоры приезжали к нам зимой да осенью за пушниной. Вместе с ними приплывали на каюках да баржах купцы из Усть-Цильмы и с Ижмы.

Все наше рыбачество было у купцов в долгу. Один отдают, другой долг снова копится. Приказчики от чердынских купцов зимой раздадут рыбакам из своих амбаров под вешние да под летние промыслы конопли, мочала, бочек, веревок, соли, а весной да осенью весь промысел оберут, — живи, мужичок, красуйся.

А зимами свои подбочные кулаки да торговцы пушнину да куропатишек, да и рыбу по дешевке собирали, — все им надо было. Дают людям на рубль, а барышу берут на два. В каждой деревне они царили: в Виске — Дитятевы, в Пустозерске — Кожевин, в Устье — Павлов, в Андеге — Хабаров, в Оксине Сумароковы, а в Каменке — мой хозяин Василий Петрович Попов.

Попов не один раз на парусах карбасом ходил на Колгуев, попадал в ветра да непогоды.

Раз он упал с карбаса в море. А с кормы и с бортов спускали на веревках сало, чтобы волна не так: сильно рассыпалась. Вот ему та веревка в руки попала, он и задержался. Рабочие, которые с ним ехали, хотели ту веревку отсечь и со всем добром на Новую Землю бежать. Но после все же устрашились и еще другую вязку хозяину подали и его вытянули.

А он был боевой. Водки выпил да в чем плавал, в том и на мачты полез. Снасти направил, и снова побежали парусом. Привезли добычу.

Василий Петрович богатый был, на наживу жаден: на всякое дело сам кидался и детей с рабочими наряжал — все загрести себе хотел.

Провожает Николая на Колгуев и твердит:

— Сам покрепче работай, так и рабочие будут хорошо робить. А сам будешь плох, и они так же глядят.

Зимой мы сетки да рюжи, да поплави составляли, садили, починяли. Я у них всему этому и научилась. До этого я рюж не вязывала. Под моим присмотром шесть коров холмогорских было, шесть телят, тридцать овец.

Луга за Печорой заливные, а людей в Каменке не густо — в любом месте коси. Вот мы и размашемся. Придет навестить нас хозяйка, не нахвалится.

8

К родимой матери не часто в гости езжу да не подолгу и гощу: день-два да и то едва. С семи годов считать, так я около матери всего разве с месяц прожила, уж если разве завраться, так побольше. И тут отгостила я короткую неделю да и опять села в сани и к новому хозяину махнула.